Лоуренс Лессиг. Свободная культура
АрхивМненияС понедельника по пятницу "Компьютерра-Онлайн" публикует отрывок из книги "Свободная культура" Лоуренса Лессига, одного из создателей лицензии Creative Commons, своего рода аналога "открытых исходников", но не для программистов, а для людей искусства.
С понедельника по пятницу "Компьютерра-Онлайн" публикует отрывок из книги "Свободная культура" юриста Лоуренса Лессига, одного из создателей лицензии Creative Commons, своего рода аналога "открытых исходников", но не для программистов, а для людей искусства. Когда год назад "Свободная культура" вышла из печати, она стала первой книгой крупного издательства, напечатанной на условиях Creative Commons.
Джек Валенти возглавляет Ассоциацию американских кинематографистов (MPAA) с 1966 года. По сути, он впервые объявился в Вашингтоне вместе с администрацией Линдона Джонсона. На известной фотографии с авиабазы Эдвардс, где Джонсон принимает присягу, вступая в должность после убийства президента Кеннеди, Валенти стоит на заднем плане. За те почти 40 лет, что Валенти возглавляет МРАА, он зарекомендовал себя в качестве, наверное, самого выдающегося и успешного лоббиста в Вашингтоне.
Ассоциация американских кинематографистов - это американское отделение международной Кинематографической ассоциации. МРАА была основана в 1922 году как отраслевая ассоциация для защиты американской киноиндустрии от нараставшей в стране волны критики. Сейчас эта организация отстаивает интересы не только кинематографистов, но также продюсеров и дистрибьюторов развлекательной продукции для широковещательного телевидения, видеопроката и кабельного ТВ. Ее руководящий совет состоит из председателей правлений и президентов семи крупнейших производителей и прокатчиков кино и телепрограмм в Соединенных Штатах: Walt Disney, Sony Pictures Entertainment, MGM, Paramount Pictures, Twentieth Century Fox, Universal Studious и Warner Brothers.
Валенти - всего лишь третий президент MPAA. Ни один из его предшественников не обладал таким влиянием ни на саму организацию, ни на Вашингтон. Будучи уроженцем Техаса, Валенти выработал единственный важнейший политический навык южанина - умение казаться простаком и увальнем, за которым скрывается недюжинный интеллект. По сей день Валенти разыгрывает наивного скромника. Но этот выпускник Гарварда, автор четырех книг, окончивший школу в 15 лет и сделавший свыше пятидесяти боевых вылетов во время Второй Мировой войны - далеко не простак. Приехав в столицу, Валенти овладел городом в самой, что ни на есть, вашингтонской манере.
В защите свободы слова и самовыражения, на которых зиждется наша культура, МРАА принадлежат неоценимые заслуги. Создав рейтинговую систему, МРАА, вероятно, предотвратила немало вреда, угрожавшего свободе слова. Но один аспект в деятельности этой организации является основополагающим и важнейшим - это выраженное в каждом поступке Валенти стремление переосмыслить понятие интеллектуальной собственности.
В 1982 году в своем обращении к Конгрессу Валенти четко определил стратегию:
"Несмотря на долгие споры, взаимные обвинения, суматоху и крики, здравомыслящие люди будут постоянно возвращаться к сути вопроса, главному аспекту, который и возбуждает все эти дискуссии. Владельцы интеллектуальной собственности должны получить те же права и защиту, что и владельцы любых иных форм собственности в государстве. Вот в чем загвоздка. Вот в чем вопрос. И именно на этой проблеме данное слушание и дебаты должны основываться".
Риторика этого выступления, как и большинства других речей Валенти - блестящая и простая. Блестящая именно потому, что простая. "Главный аспект", к которому постоянно будут возвращаться "благоразумные люди", таков: "Владельцы интеллектуальной собственности должны получить те же права и защиту, что и владельцы любых иных форм собственности в государстве". Нет граждан второго сорта, мог бы продолжить Валенти. И не должно быть собственников второго сорта.
Это заявление провоцирует очевидный и мощный интуитивный импульс. Сказано с предельной ясностью, чтобы представить идею столь же доступной, как всенародные президентские выборы. На самом же деле, кроме Валенти, до такой крайности еще не доходил ни один серьезный участник данных дебатов. Джек Валенти, каким бы милым и умным он ни был, превращается, пожалуй, в самого отъявленного экстремиста нации, когда дело касается природы и границ "интеллектуальной собственности". Его взгляды явно не имеют никакого отношения к нашей правовой традиции, хотя его тонкое техасское обаяние постепенно переиначивает эту традицию, по крайней мере, в Вашингтоне.
В то время как "интеллектуальная собственность", конечно, является "собственностью" в дотошном смысле, как ее приучены понимать юристы, никогда еще не было случая (и не должно быть), чтобы "владельцы интеллектуальной собственности получили такие же права и защиту, что и владельцы других видов собственности". Действительно, если бы владельцам интеллектуальной собственности дали те же права, что и другим собственникам, это бы произвело радикальную и крайне нежелательную перемену в нашей традиции.
Валенти это знает. Но он представляет интересы отрасли, которой наплевать на нашу традицию и ценности, которые она воплощает. Он говорит от лица индустрии, которая борется за возрождение традиции, низвергнутой британцами в 1710 году. В мире, который создадут реформы Валенти, немногие власть имущие обретут абсолютный контроль над развитием нашей культуры.
В этой главе у меня две цели. Во-первых, убедить вас в том, что с исторической точки зрения стремление Валенти крайне пагубно. Во-вторых, убедить вас в том, что было бы ужасной ошибкой отвергнуть свою историю. Мы всегда относились к правам на интеллектуальную собственность иначе, нежели к правам других собственников. Они никогда не были идентичны. И они никогда не должны стать одинаковыми, потому что, каким бы нелогичным это не казалось, сделать их такими же - значило бы фундаментально ослабить у будущих художников способность творить. Творчество произрастает из отсутствия абсолютного контроля у творческих людей.
Организации наподобие МРАА, в состав правления которых входят наиболее влиятельные представители старой гвардии, практически не заинтересованы (их риторика не в счет) в том, чтобы кто-то новый пришел им на смену. Повсюду так. Каждый человек конформист (возьмите, к примеру, землевладение). Но то, что хорошо для МРАА, не обязательно полезно Америке. Общество, отстаивающее идеалы свободной культуры, должно зорко следить за тем, чтобы новое угрожало старому.
Для того чтобы, по крайней мере, заподозрить, что в аргументах Валенти кроется что-то в корне неверное, достаточно заглянуть в Конституцию Соединенных Штатов.
Авторы нашей Конституции любили "собственность". В самом деле, они так сильно ее любили, что вписали в Конституцию важное условие. Если правительство забирает у вас собственность (выселяет из дома, приобретает участок земли на вашей ферме), то, согласно "Пункту о сборах" Пятой поправки, оно обязано выплатить вам "справедливую компенсацию" за конфискованное имущество. Таким образом, Конституция гарантирует, что собственность, в определенном смысле, священна. Ее нельзя отбирать у собственника, не заплатив за право владения.
Однако в той же самой Конституции совершенно иначе описывается то, что Валенти называет "интеллектуальной собственностью". В статье, дающей Конгрессу право наделять интеллектуальной собственностью, Конституция требует, чтобы по окончании "ограниченного периода времени" Конгресс забирал обратно дарованные полномочия, и "интеллектуальная собственность" становилась всеобщим достоянием. Хотя, когда Конгресс делает это, когда по истечении срока "отбирает" у вас авторские права и делает вашу собственность общественным достоянием, Конгресс не несет никаких обязательств по выплате "справедливой компенсации" за такое "изъятие". Вместо этого, та же Конституция, которая требует возмещения за отнятую землю, предполагает, что вы теряете право на интеллектуальную собственности вообще безо всякой компенсации.
Таким образом, Конституция, по сути, утверждает, что данные две формы собственности не должны наделяться равными правами. К ним просто нужно относиться по-разному. Поэтому Валенти не просто требует изменений нашей традиции, доказывая, что владельцам интеллектуальной собственности надо предоставить те же права, что и всем прочим собственникам, он еще и активно ратует за внесение изменений в саму Конституцию.
Добиваться изменений в Конституции - совсем не преступление. В оригинале Конституции было немало очевидно дурного. Конституция 1789 года утверждала рабство, по ней сенаторы назначались, а не избирались, она позволила коллегии выборщиков связать президента и вице-президента (в 1800 году). Отцы-основатели были, безусловно, людьми выдающимися, но я первым готов признать, что они совершали серьезные ошибки. С тех пор мы уже исправили некоторые из этих ошибок; несомненно, вскроются и еще промахи, которые нам также придется исправлять.Поэтому я не аргументирую тем, что мы должны поступать в точности так, как Джефферсон.
Я же говорю о том, что раз Джефферсон делал так, то мы хотя бы должны попытаться разобраться, почему он поступал таким образом. Почему отцы-основатели, фанатичные защитники собственности, не дали интеллектуальной собственности тех же прав, что и любой другой форме собственности? Почему они потребовали перехода интеллектуальной собственности во всеобщее достояние?
Чтобы ответить на этот вопрос, придется обратиться к истории этих самых прав на интеллектуальную собственность и контроля, который они обеспечивали. Как только мы четко поймем разницу в определении этих прав, мы точнее сможем поставить вопрос о том, в чем коренная причина данной войны: не в том, стоит ли вообще отстаивать интеллектуальную собственность, а в том, как это следует делать. Не в том, чтобы напирать на услиение прав, предоставленных законом владельцам интеллектуальной собственности, а в том, какой именно набор прав должен существовать. Не в том, что художнику надо платить за его труд, а в том, должны ли институты, существующие в роли гарантов оплаты творческого труда, еще и контролировать развитие культуры.
Чтобы ответить на эти вопросы, следует разобрать вопрос охраны собственности вообще. Точнее, необходимо взглянуть на проблему немного шире, чем это позволяет тесный язык юриспруденции. В "Своде законов киберпространства" я использовал простую модель, для того чтобы охватить более широкую перспективу. Для любого отдельного правила или нормы эта модель показывает, как взаимодействуют четыре различные модальности регулирования, поддерживая или ослабляя закон или норматив. Я представил эту связь вот такой диаграммой:
В центре этой картинки - регулируемая точка: человек, или группа, являющиеся объектом регулирования, или же правообладатель. (В каждом случае мы можем описать это или как средство регулирования или как право. Для простоты я буду говорить только о средствах регулирования). Овалы представляют четыре направления, по которым действия человека или группы регулируются - либо сдерживаются, либо, напротив, поощряются. Закон - наиболее очевидный инструмент оказания давления (по крайней мере, для юристов). Он сдерживает грозит наказанием, если заранее установленные правила нарушаются. Так, например, если вы своевольно нарушаете авторские права Мадонны, копируя песню с ее последнего CD и выкладывая ее в Сети, вам грозит штраф в размере $150000. Штраф - это вытекающее наказание за нарушение заранее установленного правила. Он налагается государством.
Нормы - другой вид сдерживания. Они также наказывают человека за нарушение правил. Но нормативное наказание налагается обществом, а не (или не только) государством. Может и не быть закона, запрещающего плеваться, но это не значит, что вас не покарают, если будете плевать на землю, стоя в очереди в кассу кинотеатра. Наказание может не быть суровым, хотя это зависит от общества, которое запросто может оказаться гораздо нетерпимее многих законов государства. Принципиальное различие не в строгости самого правила, а в источнике принуждения.
Рынок - третий вид оказания давления. Его давление выражается посредством условий: Вы можете сделать Х, если заплатите Y; вам выплатят M, если вы сделаете N. Эти ограничения, естественно, существуют не вне закона или норм - именно закон о собственности определяет, что покупать, оставаясь в рамках закона. Именно нормы определяют пригодность объектов продажи. Но учитывая ряд норм, понятие собственности и договорное право, рынок одновременно накладывает ограничение на образ действий индивидуума или группы лиц.
Наконец (здесь это может показаться удивительным), "архитектура", вещественный мир, такой, каким мы его воспринимаем - тоже ограничитель свободы действий. Рухнувший мост может не позволить вам переправиться через реку. Железнодорожная ветка способна не дать сообществу наладить цельную общественную жизнь. Как и в ситуации с рынком, архитектура не влияет посредством вытекающих наказаний. Вместо этого, наряду с рынком архитектура оказывает давление, создавая непосредственные условия. Эти условия налагаются не судами, предписывающими линии поведения, и не полицией, наказующей за кражу, а природой, "архитектурой". Если пятисотфунтовый валун преграждает путь, то это вам препятствует закон гравитации. Если авиабилет ценой в пятьсот долларов мешает вам посетить Нью-Йорк, то здесь ограничение накладывает уже рынок.
Так что первый аспект этих модальностей регулирования очевиден: они взаимодействуют. Ограничения, налагаемые одним, могут усиляться другим. Или наборот, ограничения, налагаемые одним, могут ослабляться другим.
Отсюда прямо следует второй вывод. Если мы хотим понимать действительную свободу как возможность каждого в любой момент поступать по собственному усмотрению, нужно учитывать, как взаимодействуют эти четыре модальности. Есть другие ограничения, или нет (они вполне могут быть, речь здесь идет не об осознанности), эти четыре относятся к наиболее значимым, и любой регулятор (сдерживающий или высвобождающий) должен, в особенности, учитывать взаимодействие этой четверки.
Например, рассмотрим такую "свободу", как возможность водить машину на большой скорости. Эта свобода частично ограничивается законом: ограничениями, устанавливающими предельную скорость в определенных местах и в определенное время. Частично свободу ограничивает архитектура: "лежачие полицейские", например, вынуждают большинство осторожных водителей сбавлять скорость. В качестве еще одного примера, специальные ограничители устанавливают лимит скорости, с которой водитель может вести автобус. В определенной степени свободу ограничивает рынок. С повышением скорости увеличивается расход топлива, таким образом, цена на бензин косвенно сдерживает любителей погонять. И наконец, общественные нормы могут ограничивать или не ограничивать свободу превышать скорость. Поездите на скорости в 50 миль в час мимо школы в своем районе, и вам наверняка попадет от соседей. Та же норма не сработает столь эффективно в другом городе или ночью.
И последний аспект, касающийся данной простой модели, тоже достаточно ясен. В то время как четыре модальности аналитически независимы, закон по-особому воздействует на остальные три. Иными словами, закон иногда подключается, с тем чтобы усилить или ослабить давление одной из модальностей. Соответственно, закон может использоваться для повышения налога на бензин и, тем самым, стимулировать более осторожное вождение. Закон может требовать укладки большего количества "лежачих полицейских", что максимально усложняет вождение на высокой скорости. Закон может использоваться для того, чтобы финансировать рекламу, клеймящую безрассудных водителей. Или же закон может требовать от других правовых норм большей строгости (например, федеральное постановление о снижении предельно допустимой скорости в отдельных штатах), чтобы сделать скоростное вождение не столь привлекательным. То есть эти ограничения могут что-то менять и могут меняться сами. Для понимания эффективности защиты свобод или собственности в любом конкретном случае необходимо отслеживать данные изменения с течением времени. Ограничение, накладываемое одной модальностью, может размывать другая. Свобода, обеспеченная одной модальностью, может замещаться другой.
Почему Голливуд прав
Совершенно очевидно, данная модель прямо указывает, почему Голливуд прав. Борцы за авторские права мобилизовали Конгресс и суды для защиты копирайта. Модель помогает нам постичь смысл такого сплочения сил.
Предположим, следующая схема иллюстрирует регулирование авторских прав до появления интернета:
Существует баланс между законом, нормами, рынком и архитектурой. Закон лимитирует возможность копирования и распространения контента, предусматривая наказания для тех, кто копирует и распространяет. Эти наказания подкрепляются технологиями, которые осложняют копирование и распространение контента (архитектура) и делают дорогостоящими вышеуказанные действия (рынок). Наконец, эти наказания смягчаются общепринятыми в обществе нормами, например, те же дети переписывают понравившиеся диски друг у друга. Эти виды использования материала, являющегося авторской собственностью, вполне могут считаться нарушением, но общепринятые нормы не видят никакого криминала в такой форме нарушения.
Войдите в интернет, точнее, воспользуйтесь такими технологиями, как MP3 или пиринг. Тут преграды архитектурного происхождения кардинально меняются, равно как и ограничения, накладываемые рынком. Так как и рынок, и архитектура ослабляют контроль за соблюдением авторских прав, тут же все сильнее начинают напирать нормы. Блаженный баланс в жизни до появления интернета (по крайней мере, для копирайтных борцов) превращается в действующую анархию после появления Сети.
Отсюда смысл и оправдание реакции поборников копирайта. Технологии эволюционировали, твердят правообладатели. Данная перемена и воздействие хитросплетений рыночных условий и общественных норм подорвали равновесие в защите авторских прав.
Это как в Ираке после свержения режима Саддама, но на сей раз ни одно правительство не оправдывает последовавшего разграбления.
Ни этот анализ, ни выводы которые из него следуют, не новы для борцов копирайта. Действительно, в "Белом листе", подготовленном Министерством торговли (на которое сильное влияние оказывали поборники авторских прав) в 1995 году, имеющийся набор регулирующих модальностей уже был определен, и составлен план реагирования. В ответ на перемены, связанные с появлением интернета, "Белый лист", во-первых, призывал Конгресс усовершенствовать закон об интеллектуальной собственности, во-вторых требовал от компаний взять на вооружение инновационные маркетинговые технологии, в-третьих, принуждал разработчиков создавать системы программной защиты материала, охраняемого копирайтом, и, в-четвертых, убеждал педагогов с младых ногтей прививать детям благоговейное отношение к авторскому праву.
В такой многоплановой стратегии как раз нуждалось авторское право, если оно вообще стремилось сберечь тот особенный баланс, существовавший до переворота, к которому привело появление интернета. И именно таких действий к чему нам следует ожидать от индустрии развлечений. Абсолютно по-американски рассматривать свою счастливую жизнь как данность и надеяться на закон, который защитит ее, если вдруг возникнет нечто, способное перевернуть жизнь. Владельцы домов на заливной равнине, не колеблясь, апеллируют к правительству с требованием восстановить (снова и снова) их жилье, после того как наводнение (архитектура) смоет их собственность (закон). Фермеры, не раздумывая, обращаются к правительству за компенсацией, когда вирус (архитектура) уничтожает их посевы. Профсоюзы смело требуют помощи от правительства, когда импорт (рынок) подрывает сталелитейную промышленность США.
Таким образом, нет ничего дурного или удивительного в кампании, организованной индустрией развлечений, в защиту самой себя от пагубных последствий новых технологий. И я в последнюю очередь возьмусь утверждать, что развивающиеся интернет-технологии мало подействовали на бизнес-методы индустрии развлечений, или, в терминах Джона Сили Брауна, на "архитектуру ее прибыли".
Но только из того, что некая заинтересованная сторона просит поддержки у правительства, не следует, что просьбу надо уважить. И только потому, что технологии подорвали чей-то способ ведения бизнеса, еще не обязательно правительству вмешиваться, для того чтобы поддержать старый бизнес-метод. Kodak, например, потеряла не меньше 20 процентов своего традиционного пленочного фоторынка с появлением цифровых фотоаппаратов. Разве кто-то считает, что правительство должно запретить цифровые фотоаппараты, только для того чтобы поддержать Kodak? Автострады ослабили позиции железнодорожных грузоперевозчиков. Разве кто-то считает, что надо запретить грузовики ради поддержки железных дорог? Если подойти ближе к предмету нашего разговора, то разве пульты дистанционного управления не снизили эффективность телерекламы (когда начинается нудная реклама с помощью пульта можно легко переключаться с канала на канал)? Вполне возможно, эта перемена подорвала рынок телевизионной рекламы. Но разве кто-то полагает, что надо регулировать использование пультов ДУ, чтобы поддержать коммерческое телевидение (например, разрешив переключение не более десяти каналов в час)?
Очевидный ответ на эти очевидно риторические вопросы - "нет". В свободном обществе со свободным рынком, базирующимся на свободном предпринимательстве и свободной торговле, роль правительства заключается не в том, чтобы поддерживать тот или иной вид бизнеса в ущерб другим. Его задача - не в том, чтобы выбирать победителей и ограждать их от потерь. Если бы правительство занималось этим повсеместно, никакого прогресса бы мы не добились. Как писал в 1991 году председатель совета директоров Microsoft Билл Гейтс в служебной записке, критикуя патенты на программное обеспечение, "зрелые компании заинтересованы в устранении будущих конкурентов". И в отличие от начинающих фирм, состоявшиеся компании обладают для этого необходимыми средствами (возьмите RCA и FM-радио). В мире, где конкуренты-инноваторы вынуждены сопротивляться не только рынку, но и правительству, носителям нового ни за что не добиться успеха. Это мир застоя и нарастающей стагнации. Это Советский Союз при Брежневе.
В то время как стремление искать у правительства защиты вполне объяснимо возникает у тех, чьи бизнес-методы новые технологии угрожают перевернуть, то особый долг тех, кто принимает решения, заключается в обеспечении гарантий того, что такая защита не станет помехой прогрессу. Другими словами, они обязаны следить за качеством вносимых ими изменений в ответ на просьбу обиженных меняющимися технологиями. Эти изменения должны оберегать стимулы и возможности инноваций.
В контексте законов, регулирующих свободу слова (в число которых, разумеется, входит закон об авторских правах), эта обязанность еще важнее. Когда индустрия, жалуясь на меняющиеся технологии, просит Конгресс, сделать что-либо, что обременит свободу слова и творческую деятельность, те, кто принимает решения, должны особенно осторожно относиться к таким просьбам. Всегда дурно пахнет, когда правительство вмешивается в регулирование свободы слова. Именно учитывая риски и опасности этой игры, отцы-основатели создали первую поправку к Конституции: "Конгресс не должен издавать законов, ограничивающих свободу слова". Поэтому когда Конгресс просят принять закон, который бы "ограничил" свободу слова, следует – очень осторожно - задаться вопросом, оправдано ли такое регулирование.
Моя аргументация сейчас, однако, не имеет ничего общего в вопросом об "оправданности" поправок, которые навязывают борцы за соблюдение авторских прав. Речь идет об их эффекте. Потому что, до того как мы подойдем к вопросу об оправданности, сложному вопросу, который во многом зависит от вашей шкалы ценностей, надо сперва выяснить, осознаем ли мы степень воздействия тех перемен, которых добивается индустрия развлечений.
Вот вам иллюстрация к последующему аргументу. В 1783 г. впервые синтезировали ДДТ (дихлордифенилтрихлорэтан). В 1948 швейцарский химик Пауль Герман Мюллер получил Нобелевскую премию за свою работу, демонстрирующую инсектицидные свойства ДДТ. К 50-ым годам данный инсектицид широко использовался во всем мире для уничтожения вредоносных паразитов. Его также применяли для интенсификации сельского хозяйства.
Никто не сомневается в том, что уничтожение паразитов или повышение урожайности – цели достойные. Никто не сомневается в том, что работа Мюллера была важной и ценной и, вероятно, даже спасла миллионы жизней. Но в 1962 г. Рэчел Карсон опубликовала свою "Весну безмолвия", которая доказывала, что применение ДДТ, какой бы пользы оно ни несло, также незаметно повлияло на окружающую среду. Птицы утрачивали репродуктивные способности. Целые экологические цепочки были разрушены.
Никто не собирался разрушать окружающую среду. Конечно, Пауль Мюллер не стремился навредить птицам. Но попытка разрешить одни проблемы тут же породила ряд других, которые, по мнению некоторых, оказались гораздо серьезней, тех, что пытались разрешить в начале. Точнее говоря, проблемы, порожденные ДДТ, оказались тяжелее проблем, им решенных, во всяком случае, принимая во внимание иные, экологически менее вредные методы, с помощью которых предлагали развязать узел, впоследствии разрубленный посредством ДДТ.
Именно на такую ситуацию обращает внимание профессор права из Дьюкского университета Джеймс Бойл, когда настаивает на том, что человечество нуждается в "движении в защиту окружающей среды". Его мысль и мысль, которую я хочу развить в пределах этой главы, заключается не в том, что у поборников авторского права дурные цели. Или не в том, что творцам не следует платить за их труд. И не в том, что музыку надо распространять "бесплатно". Суть кроется в том, что некоторые методы, с помощью которых можно защитить авторов, повлекут за собой непредсказуемые последствия для культурной среды, совсем как ДДТ - для природной. И как критика ДДТ не имеет ничего общего с выступлениями в поддержку малярии или наездом на фермеров, так же и критика определенной совокупности правил, защищающих авторское право, не одобряет анархию и не является нападками на творческих людей. Нам необходима креативная среда, и мы должны осознавать последствия наших поступков.
В следующей главе я попытаюсь подробно описать эффект от подобных поступков. Несомненно, интернет-технологии радикально подорвали способности правообладателей защищать свой контент. Но не стоит сомневаться и в том, что если сложить вместе все изменения, внесенные за прошедшее время в закон об авторских правах, с технологическим переворотом, осуществленным интернетом, конечный результат этих изменений скажется не только на повышении эффективности защиты копирайта. Обычно упускают из виду, что совокупное действие такого масштабного наращивания защиты окажется разрушительным для творческой среды.
Одним словом, для того чтобы убить комара, мы, не задумываясь, распыляем ДДТ. А последствия такого подхода для свободной культуры будут гораздо опустошительнее того вреда, который был способен причинить один комар.
Продолжение в следующей части...
Во второй части Лессиг рассказывает о происхождении законов об авторских правах, которые теперь зачастую толкуют совсем иначе, чем предполагали их создатели пару веков назад.
