Василий Щепетнёв: Область высокого давления

Вспомним недавние зимние празднества: какие фильмы украшали телеэкраны? В основном – созданные в проклятые времена тирании, цензуры, идеологического маразма и отсутствия свободы.

Последние сведения о перспективном российском космическом корабле заключаются в том, что испытательные полёты начнутся в две тысячи восемнадцатом году. Те, кому возраст позволяет, могут запастись терпением и ждать. Всё-таки интересно. Старый добрый "Союз" к тому времени пробудет в строю более полувека. Пора бы, конечно, и сменить на что-нибудь поновее. Ясно, что летающие сегодня аппараты не чета тому "Союзу", что поднялся в космос в апреле шестьдесят седьмого. И цифровая аппаратура появилась, и интерьеры стали поприятнее, и прочие, обывателю незаметные, но очень важные детали изменились в лучшую сторону. Но… Как выводил в тесноте трёх космонавтов на орбиту "Союз", так и выводит. Четвёртого – ни-ни. К Луне слетать, не говоря уже о Марсе, – ни-ни. В общем, "Союз" успешно выполняет задачи, поставленные в тысяча девятьсот шестьдесят втором году, и в этом к нему никаких претензий нет.

Удивляют, однако, сроки. С послевоенного сорок пятого года до запуска искусственного спутника Земли прошло двенадцать лет. С начала объявления в две тысячи пятом году конкурса на новый космический корабль до обещанного испытательного беспилотного полёта пройдёт тринадцать лет. Темпы, темпы… Уверен, что о смене "Союзу" начали думать задолго до пятого года, и, наоборот, не уверен, что в восемнадцатом году "Русь-М" (так предполагается назвать корабль) оторвётся от Земли. Мало ли какие трудности возникнут – технические, политические, финансовые…

Читая книги о Второй мировой войне, серьёзные и не очень, поражаюсь скорости, с которой техника от неясного проекта в голове конструкторов воплощалась в серийную машину. Танки, пушки, самолёты, ракеты, наконец, ядерное оружие. Шесть лет на подготовку к беспилотным испытаниям в те годы сочли бы сроком вредительским. Да, пожалуй, задачи тоже были разные. Одно дело – реактивный самолёт с нуля создать или ракетную зенитную систему, а другое – космический корабль. Но всё же, всё же… Думается, работа шла по иным правилам. Совсем иным. Делу – время, время и ещё раз время. Пилить – только на морозе в лесу. Интенсивность интеллектуального труда потрясала и потрясает как напряжением, так и результатом. Ладно, война, условия особые: шарашки, лагеря, премиальные блюда (котлету или пирожок на выбор для отличившихся).

Другая область, где царит истинная свобода духа: литература. Фёдор Михайлович Достоевский подписал кабальный договор со Стелловским: очень уж деньги нужны были. Достоевский под аванс обязался к условленному сроку (обычно называют первое ноября тысяча восемьсот шестьдесят шестого года, но есть разночтения) предоставить новый роман в десять-двенадцать печатных листов, в противном случае в счёт непогашенного аванса Стелловский получал право издавать Достоевского на своих условиях чуть ли не десять лет.

Дни шли, роман стоял. Наконец, за месяц до означенного срока Федор Михайлович берётся за дело: нанимает стенографистку, которой и диктует роман "Игрок". Уложился в двадцать один день. Попробуй, напиши – не халтурку какую-нибудь, "Сержант Абаркаев на троне Чингисхана", а роман на века. Что роман, даже о попаданце, сержанте спецназа Абаркаеве, и то писать трудно, если нужда не прижимает: сержантом на троне больше, сержантом меньше, какое мне дело, кто заметит… Вот что значит – давление кабального договора. Если бы Гоголя связали таким договором перед написанием второго тома "Мёртвых душ"… Хотя, кончено, бывает и обратное, достаточно вспомнить историю с "Реквиемом" Моцарта.

Тогда вернусь к объектам крайне материальным, стройкам коммунизма. До сих пор в строю судоходные каналы, железнодорожные станции, станции метрополитена, гидроэлектростанции, целые города, выросшие не на ровном месте (если бы на ровном!), а в болотах, горах и пустынях.

Тут, конечно, есть могучий довод: труд-то принудительный! Внешние условия давят на творца с силою неимоверной, и остаётся либо погибнуть, либо сотворить чудо. И если авторов чудес мы порой знаем, а порой и видим (или видели прежде), то люди, раздавленные превратились в ничто, в пыль, и учёту не поддаются. Вот она, цена заполярных железных дорог и тоннеля под Татарским проливом.

Силами заключённых строили каналы, вот!

А что – вот? Что, сегодня заключённых мало? Вроде бы и немало, посещения с гуманитарными целями соответствующих учреждений не оставляют впечатления гулкой пустоты. А ни каналов, ни станций, ничего вообще заметного. Разве чёрные-чёрные рукавицы, которые в чёрной-чёрной комнате шьёт чёрный-чёрный злодей, но это уже фольклор. И то, разве это сравнение - московское довоенное метро и рукавицы стиля "тяп-ляп"? Измельчал ли народ снизу доверху, или всепобеждающая гуманность не позволяет требовать с человека более сложной работы, чем пошив рукавиц? Гуманность или гнилой скепсис? Над Сколково посмеиваются, над посиделками на острове Русский хохочут в голос – понятно, те, кому от премиального блюда ни кусочка не досталось. Может, от зависти смеются. Но проблема по-прежнему не решена: только ли высокое давление, зачастую сопряжённое с насилием, способно подвигнуть как народ в целом, так и отдельного индивидуума к достижениям, в нормальных условиях маловероятным? Углерод ведь в алмазы тоже под сверхдавлением превращается, а оставь его полежать в сторонке нетронутым – весь в углекислый газ перейдёт, и только. А кому нужен углекислый газ, что за цена ему? Сахарную воду им сатурировать, чтобы язык приятно щипало. А мог ведь стать алмазом!

Мог, не мог – заранее не скажешь. Спроси у обывателя, желает ли он преодолевать трудности и невзгоды, терпеть лишения, унижения и страх, потерять то ли на десять лет, то ли навсегда близких и родных ради того, чтобы стать алмазом в четверть карата? Согласитесь, на большее мало кто тянет. Но я не жадный, пусть не в четверть, а в четыре, в сорок четыре карата, наконец. Подпишем договор кровью? Но с оговоркой, без оговорки не бывает, читайте мелкий текст: стать не наверное, а с шансом один к двадцати (теория "пяти процентов" тайно действует и в договорах, писаных кровью). Или он предпочтёт тихую, спокойную, почти растительную жизнь? С восьми до пяти проводить на необременительной службе, вечера – у телевизора, выходные – на даче, на рыбалке или даже в Третьяковской галерее или зоологическом саду. По праздникам выбираться в гости к таким же тихим обывателям. Иногда посещать курорты, отечественные или заграничные.

Тут ещё и другую сторону нужно спросить: аппарат давления. Он, аппарат, готов давить, давить и ещё раз давить? Давить и беспощадно, и умело, чтобы на выходе всё-таки помимо углекислого газа попадались алмазы? И не случайно, не хаотически попадались, а к намеченной дате: новый самолёт, новый танк, новая ку-бомба? А не получится, то и сам аппарат того… в топку. А ну как аппарат давления не желает давить за здорово живёшь? И время другое, и цели. О себе нужно думать, о семье, о свечном заводике в Самаре, о поместьице в Пикардии…

Но нет для человека злейшего стража, чем он сам. Страж внешний может устать, запить, отвлечься, погрузиться с головой в бюрократическую трясину, заняться самообразованием, перекинуться в злыдня-оборотня. Страж внутренний начеку всегда, не дает покоя ни на заслуженном отдыхе, ни на больничной койке: трудись, а то не успеешь! И содержать его не нужно, и на взятки не падок, в общем, идеальный надсмотрщик. Единственный, но неодолимый недостаток – внутренних стражей на всех не хватает. От рождения дан он одному из двадцати, и зовут его разно – то совесть человеческая, то ангел-хранитель, а то и бес честолюбия. Именно он заставляет человека выходить на огород тогда, когда можно полежать на диване, или выходить на площадь, когда опять можно – и гораздо полезнее для здоровья – полежать на диване. Несомненно, внешние условия играют значение огромное. И страж, и ангел или бес тоже не в пустоте живут, им признание требуется, моральное и материальное. А если труд коллективный, и у одного страж есть, а остальные бесстражные? В прежние времена, случалось, аппарат всеобщего давления помогал выдать на-гора качественную продукцию. Вспомним недавние зимние празднества: какие фильмы украшали телеэкраны? В основном – созданные в проклятые времена тирании, цензуры, идеологического маразма и отсутствия свободы. "Кавказская пленница", "Полосатый рейс", "Иван Васильевич", "Джентльмены удачи", далее продолжайте сами. Нет, и сегодня кинопромышленность не сидит сложа руки на пивном животике, а трудится, но фильмы получаются частенько одноразовые. "Редкий зритель досмотрит до середины современную комедию…"

Кто виноват?

Положим, болезни роста дают о себе знать. Переход от коммунизма к капитализму безболезненным быть не должен. Беда не в самом переходе, беда в том, что он может затянуться – уже затягивается! – на века. Дело даже не в факте, что с одних требуют (по закону!) трудиться практически бесплатно и без права на забастовку, а другим прощают освоенные миллиарды. Беда в другом: все это видят и потому не спешат превращать собственную душу в бриллианты на радость будущим поколениям. Стимула не видят. Представлю комедию расщеплённого мира, мира, живущего и по капиталистическим, и по коммунистическим законам. Для наглядности пусть в городе Эн параллельно стоят две улицы: одна улица капиталистическая, имени Адама Смита, другая коммунистическая, имени Степана Разина. На каждой улице живёт свой чудак-изобретатель. Каждый всё время посвящает усовершенствованию какого-нибудь станка, допустим грезерного (не путать с фрезерным). Как водится, герои будут попадать в различные нелепые ситуации: дни и ночи просиживать в гаражах и на кухнях, забывая побриться и причесаться, пить уксус вместо чая, а вместо букета покупать невесте гайки или микросхемы, в день же свадьбы устраивать испытания агрегата без особых разрушений, но со взрывом и копотью. И тому подобное: скучных производственных комедий изрядно, выбирай любую. Но вот, преодолев череду препятствий (включая инопланетный десант, трещины во времени и уход невесты), оба героя добиваются-таки своего: производительность грезерного станка повышается на семнадцать процентов с четвертью.

Что дальше?

На капиталистической улице к изобретателю подкатывает бизнесмен и предлагает купить изобретение за чертильон долларов. Бдительная невеста консультируется с братом-адвокатом, и чертильон превращается в двадцать, а семья становится фирмой с пока неясными, но радужными перспективами.

На коммунистической улице изобретатель надевает свой лучший костюм (оставшийся с выпускного вечера), и на торжественном собрании, посвящённом очередной годовщине взятия Кронштадта, изобретателю от имени дирекции, парткома и месткома вручается почётная грамота, а портрет его помещают на заводскую Доску Почёта. Невеста, осознав и преодолев мещанские настроения, возвращается к изобретателю, который на оборотной стороне грамоты рисует проект новой машины. Ангел же и бес обоих изобретателей каждый рапортует о победе – как Наполеон и Кутузов после Бородинского сражения.