Василий Щепетнёв: Памятник из разбавленного полония
АрхивКолонка ЩепетневаПредставим, что одно государство способно предложить правящей верхушке другого государства активное долголетие, "лет до ста расти вам без старости". Или до ста пятидесяти.
Как, верно, всякий студент-медик, во время скучных лекций (химия, физика, история партии) я мечтал о том, что стану не просто врачом, даже не хорошим врачом, а врачом исключительным. Фантастическим. Если не всемогущим, то рядышком. Не будет ни одной болезни, которая не отступит передо мной. Изобрету снадобье, или медицинский прибор, или просто - в терминах вчерашнего шарлатанства - смогу проводить коррекцию биополя, но восьмидесятилетний, поражённый безнадёжными болезнями старик выйдет из палаты бодрым, здоровым и, по функциональному состоянию, пятидесятилетним мужчиной. Деталь: все зубы вырастут наново, крепче и краше, чем у любого кандидата в отряд космонавтов. И будет это пятидесятилетнее состояние не фальшивое, напротив, стариться пациент, конечно, будет, но вдвое медленнее обычного. Или втрое. В общем, лет пятьдесят активного долголетия впереди. А если процедуры повторять, то все сто. А всякие болезни и травмы молодого возраста будут отлетать, как мячик от штанги. Ослепшие прозреют, расслабленные забегают, утерянные конечности регенерируются.
В религиозном плане в студенческие годы я был человеком абсолютно дремучим, не то что Библии - "Мастера и Маргариты" не читал и потому о существовании (пусть легендарном) подобных врачей прежде не догадывался. Ну Гиппократ, ну Ибн-Сина, Парацельс, ведь это просто хорошие врачи, куда им до меня-фантастического.
Прославлюсь, конечно. В каждой столице, поди, памятник из золота поставят при жизни. А жить я, как и мои пациенты, тоже буду долго. Даже дольше, чем они.
Мечты завяли быстро. Как только я столкнулся с больными не выдуманными, а настоящими. Какое там всесилие, тут бы на уровне уже достигнутых рубежей удержаться. Но провинциальная практика каждодневно доказывала: и это не про нас (новейшие медикаменты), и то не про нас (новейшие методы исследования), и остаются анализы крови, мочи и ацетилсалициловая кислота с пенициллином. И спасибо, что с пенициллином, прежде и пенициллина не было.
Но оставлю будни, вернусь к фантазиям. А если бы сбылось? Как - неважно. Хоть дар инопланетян, хоть чудесная мутация, хоть попущение свыше. Именно попущение!
Потому что ничего хорошего не выходило. Чем дальше продвигался я по стезе фантастической врачебной исключительности, тем мрачнее становилась картина.
Да, поначалу пошла слава: живёт-де в поселке Лисья Норушка молодой доктор, и больные у него выздоравливают на диво. Переломы срастаются почти на глазах, грыжи вправляются раз и навсегда безо всякой операции, а обгоревшую на школьной ёлке девочку, которую побоялись переправлять в область - не довезут-де! - он какой-то мазью обмазал, и та на следующий день уже смеялась, бегала и каталась на санках с горы. Со старичком поговорит душевно, даст капелек - и старичок бодрёхонький, вон Лука Лукич в семьдесят восемь позабыл про свой диабет и женится на молодой.
Это льстило. На улице здоровались. В магазинах норовили пропустить без очереди, а продавщицы доставали из-под прилавка колбасу, книги или зубной порошок (я для простоты ввожу реалии восьмидесятых - периода, об утрате которого многие тоскуют доднесь). Мастер, вызванный починить кое-что по сантехнической части, явился сразу, всё сделал отлично и от мзды отказался - еле-еле уговорил его пару бутылок "Посольской" принять.
И хоть говорят, что хорошая слава у порога лежит, больные зачастили. Сначала со всего района, а потом и соседи потянулись.
А неделя-то у меня - тридцать шесть рабочих часов. Ладно, сорок восемь. Шестьдесят. Семьдесят два. Девяносто. Сто двенадцать...
Но всех страждущих исцелить я не мог. Исцеление - действо индивидуальное. Даже Иисус, насколько я тогда уже знал, не говорил никогда "ну-ка, население Капернаума, исцелись-ка дружно, разом на счёт три". Хоть пять минут, а больному уделить нужно. Иногда и сто двадцать пять, если случай запущенный (сбил "КамАЗ", а потом ещё и проехался по бедолаге).
И потому стал я захлёбываться. Появилась очередь, и с каждым днём становилась она всё больше и больше. Как водится в российских очередях (да, пожалуй, и в нероссийских тоже), многие требовали исцеления внеочередного: инвалиды войны, участники войны и люди, к ним приравненные, депутаты, орденоносцы, иногородние ("у нас билеты назад на семь вечера"), просто серьёзные люди, а ещё нахальные, а ещё отчаянные...
Один хотел избавиться от подошвенных бородавок, ведь больно же ходить, доктор, другой - увеличить потенцию, третий - спасти умирающего от лейкоза ребёнка, четвёртый страдал от опухоли головного мозга, пятый... пятидесятый... пятисотый...
Отказать тому, кто с подошвенной бородавкой? Но его привёл главврач, потому что бородавочник обещал помочь отремонтировать больничную крышу. С потенцией проблемы у второго секретаря райкома партии соседнего района. А тут ещё тяжело раненого привезли с запиской от областного Папы: "Сделай, дорогой!" - как откажешь? И потом, отказывать времени и сил уйдёт больше, чем исцелить.
Но вот уже полночь, а очередь не уменьшилась, а даже увеличилась. И когда очередь видела, что я иду домой, - роптала. Исцелить за день я мог пятьдесят человек. Совсем без сна и перекусывая в процессе - семьдесят. В неделю получалось менее пятисот. А приезжали - пять тысяч, десять...
И в очереди стали умирать. Ведь не только и не сколько с бородавками приходили, а тяжелые, запущенные, безнадёжные больные. Совсем безнадёжные. Вот исцелил я ребёнка с лейкозом, другого, третьего - и со всей страны потянулись родители с детьми. А знаете, сколько у нас таких детей?
И если за день исцелялось десять детей, а умирало в очереди двадцать, что кричали мне матери умерших?
Да и самому... Работать по сто двадцать часов в неделю утомительно. Тупеешь. Хорошо хоть, что целительная мощь не иссякала, но сам я стал бледной тенью себя прежнего и понимал: витальные силы, не витальные, а меня в таком темпе надолго не хватит. Сгорю, как лампочка под перекалом.
По счастью, старшие товарищи позаботились о правильной организации труда и стали очередь регулировать. Только через регистратуру - раз, после предварительной консультации с другими врачами-специалистами районной поликлиники - два (ведь я дерматолог, что могу понимать в лимфомах, глаукомах и переломах) и после личного визирования у главврача или его заместителя по лечебной части - три.
Сразу стало легче. Работал я теперь на полторы ставки плюс шесть ночных дежурств, плюс два воскресных, никакого приёма вне больницы не полагалось (статья о нетрудовых доходах!), а если вдруг вызывали вне дежурства, то это шло как сверхурочные. Главный врач по поводу меня получал указания у первого секретаря райкома партии. И Папа, говорят, тоже регулировал очередь, но какими способами, я не вникал. Некогда было тратить время.
В общем, стало полегче. Мне организовали паёк, как маленькому номенклатурному работнику, даже лучше. Раз в неделю две бутылки чешского пива, три банки индийского кофе ("если мало - только скажите"), килограмм гречки, килограмм колбасы из спеццеха, курицу или утку на выбор, подписку на Пушкина, Пикуля и Достоевского. К Новому году обещали видеомагнитофон.
Правда, около дома, где я жил, поначалу толпились страждущие, норовя получить исцеление на ходу, но какие-то дружинники (не из нашей Норушки) их быстро отвадили. Теперь они издали то жалобно причитали, поднимая детей повыше, то плевали мне вслед. Что ж делать.
В кабинете мне помогали две молоденькие медсестры, вели документацию, подавали мыло и полотенце и вообще "услуги оказывали такие... Поверишь, слёзы на глазах". Это из Гоголя, если кто вдруг подумал дурное.
А потом...
А потом перед больницей приземлился большой вертолёт. Десяток людей в бронежилетах, сферах, вооружённых автоматами, не встречая, впрочем, никакого сопротивления, заняли больницу, подхватили меня под белы руки, перевели в вертолёт - и прости-прощай, Лисья Норушка.
Собственно, до сих пор была присказка (радуйтесь, ведь она, присказка, могла обернуться романом страниц на девятьсот, с психологией, описанием природы, бытовыми подробностями и натуралистическими сценами. Может, ещё и обернётся).
Сказка началась только в вертолёте.
Я стал Государственной Тайной. И исцелял не сто человек, а пятьдесят, и не в день, а в год.
Представим, что одно государство способно предложить правящей верхушке другого государства активное долголетие, "лет до ста расти вам без старости". Или до ста пятидесяти. Альтернатива - болезнь Альцгеймера, рак кишечника, химиотерапия, агония и смерть. В обмен на столетнее здоровье - режим благоприятствования. Причём внешне это благоприятствование может никак не проявляться, напротив, риторические громы и показные молнии вполне уместны. И потом, государство можно определять разно. Это может быть целая страна, а может - группа ответственных товарищей (затем - господ). Режим благоприятствования для десятка-другого семей на одной чаше - и гарантия здоровья и активного долголетия для десятка семей иной стороны - на другой, чем не равновесие? Это одна возможность, а есть и другие.
В общем, приход и уход Меченого, воцарение Беспалого и последующие события произошли не без влияния фактора Щ, хотя сам Щ поначалу был не более, чем говорящим орудием.
Но только поначалу.
Известные соображения не позволяют пока вдаваться в подробности. Замечу лишь, что если сегодня золотовалютные резервы страны превышают пятьсот миллиардов долларов, а цена на нефть держится около ста пятнадцати долларов за баррель... Впрочем, умолкаю, умолкаю, умолкаю.
Но думаю, что когда-нибудь в центре Москвы поставят мне памятник из чистого золота.
Или из разбавленного полония.