Василий Щепетнёв: Гражданин и подданный

Именно Фёдор Михайлович Достоевский простым и доступным языком объяснил широким народным массам, что процентщиц убивать нельзя.

Будь я царём, то, по примеру прошлой эпохи, в вестибюле всякой школы повелел бы поставить бюст. Только теперь не родного и близкого симбирца, а писателя Достоевского. И не на казённые деньги, а обложил бы оброком банки. Даже не обложил, а просто бы намекнул: ставьте бюсты, барельефы и памятники в полный рост, слуги Жёлтого Дьявола!

Ведь Достоевским только и живы по эти дни! Именно Фёдор Михайлович простым и доступным языком объяснил широким народным массам, что процентщиц убивать не годится. Она, процентщица, может, и выглядит неприветливо, и кацавейку носит, и дело её не всякому по душе, но это не причина ни топором махать, ни в сундучок заветный заглядывать. Лежат заклады - и пусть лежат, равно как и деньги ассигнациями, серебром и медью. Нравится не нравится – не трогай.

Родион Раскольников, которого писатель подрядил на злое дело, вовсе не корыстный тип. Он скорее идеалист, считающий, что великие намерения и топор значат больше, чем просто великие намерения. Впрочем, о своих намерениях Раскольников и сам представление имеет смутное, чувствует только: прозябать дальше - смысла никакого. Бьёшься за каждый грош, а в итоге не только не продвигаешься, а пожалуй, ещё и пятишься.

Шаг вперёд, два шага назад. И кругом видны обломки крушений, свидетельства того, что набрать хотя бы первую космическую скорость и подняться в эмпиреи человеку обыкновенному сил недостаёт. Зазря пропадают порывы, усилия и неземная жертвенность. Отсюда теоретический вывод: следует пользоваться другими людьми, видя в них разгонный блок. Если для разгона придётся убить, значит так нужно. По праву человека необыкновенного.

Понятно, Достоевский и схитрил немножко. С первых страниц он даёт ясно и недвусмысленно понять, что Раскольников болен душевно: уже месяц сам с собою ведёт беседы, пребывает в тоске, бельё не переменяет, последние дни даже и не ест толком, ажитация у него чередуется с апатией… По воле автора Раскольникову вдобавок встречается титулярный советник Мармеладов – как пример того, во что способен превратиться заурядный человек. То есть дойти до совершенной ничтожности.

И уж совсем добивает студента пространное письмо матери, Пульхерии Раскольниковой (имя тоже не наобум взято), - три с половиною тысячи слов, двадцать тысяч знаков, включая пробелы. Теперь такие письма не пишут, да и прежде писали редко. Матушка Родиона, человек обыкновенный, извещает сына о предстоящих событиях, чем утверждает в намерении дело делать, а не разговоры разговаривать.

Вот и пошёл Раскольников на убийство. И опять Достоевский схитрил: до срока привёл домой Лизавету, настроиться на убийство которой Раскольников не успел и потому убил без идеологии, лишь по инстинкту. Собственно, всё остальное уже вычисляется как траектория межпланетного зонда. Не литература, а баллистика. Итог известен.

Но давайте попробуем по-другому. Во-первых, спасём Лизавету: пусть сидит в гостях, пьёт чай, ест пряник, а домой нежданно не возвращается. И во-вторых, превратим дюжинную процентщицу в человека безусловно плохого и для сегодняшнего дня. В старика-педофила, который насилует, а время от времени и убивает детей. Хочешь залог? Приводи ребёнка! Полиция бездействует, "дело прекращено в связи с примирением сторон": родителям замученных ростовщик даёт отсрочку по платежу, скидочку или что-нибудь в этом же роде. И продолжает творить мерзости. Остановить его нет никакой возможности, разве что взять топор.

Теперь и посмотрим, имеет ли Раскольников право самочинно вершить суд, или же его дело сторона, а если не спится, можно сочинить письмо в газету, которое никто не станет публиковать по соображениям цензуры. А хоть и станет – что до того?

Вопрос о дрожащей твари, если вглядеться, отчасти есть вопрос о том, должен ли человек становиться гражданином или достаточно пребывать в положении подданного.

Ведь гражданином не рождаются, а именно становятся – настоящим гражданином, а не одним человеком с одним голосом, раз в четыре или в шесть лет имеющим право опустить в специально отведённом месте особую бумажку в особую урну.

Процесс превращения в гражданина – штука сложная, серьёзная, болезненная и опасная. Гражданин не полагается на государство слепо, с закрытыми глазами и ушами, он знает ему, государству, верную цену, пристально за государством следит, а в случае осознанной необходимости исправляет чёрные деяния – либо в одиночку, собственноручно, либо организуясь в группы обеспокоенных граждан.

Подданному же ничего делать не требуется, да и не хочется. Подданный предпочитает надеяться, что при следующем царе поднимут, наконец, жалование учителю деревенской школы, чающему облегчения с чеховских времён.

Сколько царей с тех пор сменилось, а подданный из поколения в поколение ждёт…

Но Достоевский написал роман так, как написал. Свел общее к частному: нельзя убивать процентщицу Алёну Ивановну и сестру её Лизавету Ивановну. Сузил широкого человека. И тем ответа на вопрос "тварь дрожащая или право имеет?" не дал.

Полагаю, намеренно.