Василий Щепетнёв: Находки и потери

Лишь много лет спустя возникает понимание: чудо дважды в одни двери стучится редко. Хотя и бывает. Они как-то неравномерно распространяются, чудеса: где густо, где пусто.

Может быть, и не вся жизнь - сплошные убытки, как считал Яков Матвеевич Иванов по прозвищу Бронза, но доля их в нашей жизни всё-таки могла бы и умалиться, стало б только лучше. Ещё понятно, когда убыток терпит взрослый, дееспособный человек, сознательно рискнувший трудом ли, репутацией или же старым прадедушкиным наследством, пуком облигаций "Займа Свободы" голубого цвета.

Но убытки ребёнка... Собственно, покуда он ребёнок, то величину их просто не понимает, для него это и не убытки вовсе, а естественный процесс: легко пришло, легко ушло. И лишь много лет спустя возникает понимание: приходило чудо, а чудо дважды в одни двери стучится редко. Хотя и бывает. Они как-то неравномерно распространяются, чудеса: где густо, где пусто.

Года четыре мне было, много - пять, когда я нашёл вестник палеолита, кремневый наконечник стрелы. Благоустраивали площадь Котовского, и я, по мальчишеской привычке возиться в земле, наконечник-то и нашёл. Эх, отнёс бы куда нужно - быть может, в науке была бы Щепетнёвская стоянка древнего человека.

Другая находка тоже была связана с археологией: старая медная монета времён Ивана Четвёртого, Грозного. Может, и обыкновенная монета - хотя что ей, обыкновенной, делать в гваздевском чернозёме. А может, именно из-за утери этой денежки Иван Грозный сына-то своего и убил. Так и представляю: Грановитая палата, витрина, на красном бархате особая подставочка, не ней медяк и надпись: "Утеря сей монеты и явилась причиной вспышки ярости Иоанна Васильевича Грозного, повлекшей за собой гибель его сына. Дар Василия Щепетнёва".

Третья находка, также отысканная в поле, представляла собой обыкновенную телескопическую антенну, из тех, что в транзисторных приёмниках иногда отламывались. Вдруг и эта отломилась? Особенность же моей находки заключалась в том, что даже простенький приёмничек "Алмаз", рассчитанный на патриота (ловил Москву, ловил Воронеж, вечерами - Киев и более ничего), с этой антенной, кое-как воткнутой в специальное гнездо, стал принимать исключительно вражьи голоса, и вскоре я на слух распознавал десятки ведущих, от Тамары Юханссон до Константина Григоровича Барского. С соответствующими последствиями в виде неуда по поведению - был я тогда шестиклассником.

Нужно ли упоминать, что и кремниевый наконечник, и медяк Ивана Грозного, и всеволновая антенна пропали, и пропали бесследно... Если повезёт что найти - смело шагайте с находками в музей или в ФСБ, авось...

Четвёртую находку я, собственно, не терял, поскольку и не находил. В восемьдесят третьем, кажется, году, довелось мне провести август в пионерском лагере близ селения Чигорак. Врачом. Работы по специальности было чуть, всё больше качество еды проверять на себе, и потому я слонялся по лагерю, не зная, чем, собственно, заняться. Пара книг была давно прочитана, приёмника со мной не было, а на остальное я был не горазд, да ещё и оперирован не столь давно. Бледный мой вид или что иное завоевали доверие директрисы пионерлагеря, молодой и красивой женщины с педобразованием, администратора средней руки машиностроительного завода, которому и принадлежал лагерь. Директриса как-то рассказала, что давным-давно, ещё до войны, у бабушки-курянки жил ссыльный поэт. Вернее, не у самой бабушки, а у её родителей. Лето восемьдесят третьего года - лето Андропова, если кто вдруг запамятовал, а Андропов, отпусти ему время лет хотя бы пять-шесть, поднял бы Русь на дыбы почище Петра Алексеевича. И потому упоминанием о знакомстве с опальным поэтом, пусть заочном, пусть через поколение, не очень-то делились.

Имя поэта я по простоте своей позабыл. Тогда, в восемьдесят третьем, я был верен одной лишь медицине, всякие поэты для меня представлялись некими безымянными высотами, прятавшимися за облаками.

Имя забыл, а стихотворение запомнил. Оно, стихотворение, было записано рукою поэта в альбом той самой бабушки-курянки. Альбом пережил эвакуацию, а пропал, как водится, в годы благополучия, когда семья в начале шестидесятых получила отдельную квартиру-хрущёвку.

Альбом пропал, но стихи остались. Соображения об авторе оставлю при себе, а стихами охотно поделюсь, поскольку имею на то право.

Итак:

Иван Иваныч Иванов
Любил охоту на слонов.
По выходным с Растяпой Блэром,
Могучим грозным фокстерьером,
Он уходил на Бежин Луг,
С собою стрелы взяв и лук.
Там, затаясь за лопухами,
Он поджидал слонов часами,
Покуда, выбравшись из норок,
Те не взбирались на пригорок
И, к небу хоботы задрав,
Не начинали пир средь трав.
Звенит тугая тетива,
Летит калёная стрела…
Удачи миг, волшебный сон -
И стал добычей дикий слон!
Растяпа Блэр от счастья лает,
Повсюду музыка играет!
Держа слона над головой,
Шагает Иванов домой!
Но слон надежду не теряет,
Дорогу верно примечает.
И обдувает ветерок
Стрелой ушибленный бочок.

Всё.