Василий Щепетнёв: Первый в деревне
АрхивКолонка ЩепетневаНа что надеялся Никитин, понятно. Вот возьмут, опубликуют стихотворение, а лучше четыре, и жизнь разом переменится. Каким образом переменится, в чём эта перемена будет выражаться? Он не знал.
Санкт-Петербург, Москва – всё это, конечно, хорошо, но Юлий Цезарь утверждал, что предпочитает быть первым в деревне, нежели вторым в Риме.
И Санкт-Петербург не совсем Рим, особенно в отношении климата, да и Воронеж не такая уж деревня, но, главное, Иван Никитин пока и в Воронеже даже не второй. Никакой. Содержатель постоялого двора, мотеля на сорок телег, да если бы одни телеги, а ведь есть и лошади, и извозчики. Он хозяин кухарке да работникам, когда одному, когда двум, зачастую приходится и размещать постояльцев, выгадывая, куда бы пристроить сорок первую телегу, и вилами навоз собирать, а уж отвешивать овес да вести учёт и контроль – всегда. Есть люди, которым подобная жизнь в радость. А есть и другие.
На что надеялся Никитин, когда посылал свои стихотворения Федору Алексеевичу Кони, тому самому Кони, у которого в юности проходил литераторскую выучку Некрасов, понятно. Вот возьмут, опубликуют стихотворение, а лучше четыре, и жизнь разом переменится. Каким образом переменится, в чём эта перемена будет выражаться, вряд ли Никитин сознавал, как не сознает любой автор, прилежно выводящий "Здравствуйте, дорогая редакция!".
Но заметили Никитина не в столицах, а в родном Воронеже. Советник губернского правления, известный краевед и вообще прекрасный человек (без иронии) Николай Иванович Второв по старой привычке зашёл в местную газету "Воронежские губернские ведомости", куда Никитин тоже послал толику своих стихов. Стихи Второв прочитал, прочитав – понял, а поняв – стал действовать. Навестил Ивана Саввича на постоялом дворе, познакомился поближе, а затем ввёл в то, что можно было бы назвать "воронежским бомондом". Отныне Никитин желанный гость у самых чиновных особ, включая князя Юрия Долгорукого, тогдашнего губернатора, но более всего рады Никитину в кругу интеллигенции (тут некоторым образом анахронизм). Де-Пуле, Нордштейн, Придорогин, сам Второв, позднее – Суворин. Нужно сказать, что у Никитина оказалось много искренних благожелателей, скажу больше – друзей, стремящихся помочь поэту-земляку не только словом, но и делом. Они рассылают стихотворения Ивана Саввича в столичные журналы. Пошли публикации – вторая, третья, пятая. Даже в "Современнике" опубликовали одно стихотворение, и Новый Поэт (Дружинин) поощрительно отозвался о явленном даровании. Но что Дружинин, когда граф Дмитрий Николаевич Толстой, вице-директор департамента полиции (впоследствии воронежский губернатор), взялся издать в пользу поэта книгу его стихов и слово своё, разумеется, сдержал.
Сейчас, из двадцать первого века ясно, что первая книга Никитина далеко не безупречна. Есть стихотворения, не вполне удавшиеся по форме, есть – несущие черты подражательства. Но все-таки судить о ней нужно по лучшим местам, а не по худшим. Напомню, что первая книга Некрасова "Мысли и звуки" провалилась полностью. Книга же Никитина имела пусть умеренный, но успех, и тираж разошелся полностью, что дало Никитину около семисот рублей серебром прибыли. И – в глазах многих воронежцев – главное: после того, как Никитин, по совету графа Толстого, поднёс книгу августейшей фамилии, последовали ответные дары – рескрипт великого князя Константина Николаевича, перстень от наследника и прочие милые сердцу любого провинциала знаки внимания. Квартальные честь отдают, на базаре норовят обвесить, как "барина" – вот оно, признание.
Безусловно, теперь он первый в деревне. Но в Риме?
Отзывы столичной прессы о первой книге поэта большей частью позитивные. За исключением одного, но главного. Анонимный критик "Современника" настолько безжалостно, едко и насмешливо набрасывается на Никитина, что Иван Саввич воспринимает происходящее, как публичное глумление: "неизвестный сотрудник "Современника" становится в трагическую позу и дает бедному автору заочно публичную пощечину", – пишет он Краевскому. Анонимом, как выяснилось впоследствии, был никто иной, как Чернышевский. Для Чернышевского единственный поэт – Некрасов, все остальные стихотворцы должны жизнь положить, чтобы добиться почетного звания "поднекрасовик" (тут у меня опять анахронизм, "подмаксимки" появились при Горьком). Никитин был чужим, спокойным, религиозным, без остервенелой ненависти к режиму, а на чужих у "Современника" спускали всех собак, так уж было поставлено дело. Петербургский критик поучал воронежского виршеплета, как на самом деле живут мужики, о чем они мыслят и мечтают. Сначала с собой разберись, а уж потом пиши.
Из Петербурга виднее…
И действительно, кто он, Иван Саввич Никитин? Недоучившийся семинарист, поэт, содержатель постоялого двора. Сера, селитра, уголь. Нужно определяться, бег по полю за разными зайцами подзатянулся. Положение его, положение исполнительного сына при отце – владельце, вполне обыкновенно для мещанина. Все так живут. Поэт же видит, что жизнь уходит зря.
Впрочем, хозяйство Иван Саввич ведёт умело, с доходов постоялого двора построен дом, часть которого сдается, опять прибыль. Плохо, что и дом тоже отцовский, своего у Никитина – что на нём.
Дело должна поправить поэма, которую он пишет опять между уборкой навоза и продажей овса. Пишет Иван Саввич о том, что знает, и знает превосходно. Называется поэма "Кулак". В те годы кулак – не зажиточный, крепкий крестьянин, а "купи-продай" невысокого полета, базарный плут, маклак. Под конец жизни кулаком стал отец Ивана, Савва Евтихиевич. Если Никитин не знает темы, то кто её знает?
Издает поэму Никитин на свой страх и риск (деньги ему ссудил добрый друг, а расписку, приготовленную Никитиным, покраснев, порвал). Дело волнительное, канительное, и поэт переживает из-за различных промедлений. Так, в типографии, вместо "И.Никитин" на обложке набрали "Н.Никитин" – вдруг по сходству с "Н.Некрасовым"? Переделка, отсрочка. Иван Саввич рассчитывал на выход книги к ноябрю тысяча восемьсот пятьдесят седьмого года. Предновогоднее время и тогда было самым удачным для продаж. Типография же разродилась в феврале следующего. На взгляд автора, книга расходится медленно, хотя финансовые итоги оказались вполне удовлетворительными. Итоги творческие ещё лучше: опять преобладают похвальные отзывы, и даже "Современник" удостоил "Кулака" добрым словом – писал, правда, Добролюбов, человек, во многом отличавшийся от Чернышевского.
Итак, "Кулак" показал, что есть ещё порох в пороховницах. Показал и другое: с прежней жизнью так или иначе, но нужно кончать. Тридцать третий годок миновал, что впереди? Пора, наконец, жить не так, как отец велит, а как душа просит.
Раз пора – так и свершится.
