Василий Щепетнёв: Прыжок без разбега
АрхивКолонка ЩепетневаВелика Россия, а доброй волей едут только в столицу. В иные же места – в Лондон, на Капри, в Патагонию или Читу – более по велению обстоятельств. Может, лучше бы им дома жизнь прожить? А то ведь едут и едут, едут и едут, едут и едут.
Признаться, меня очень интересует вопрос: столица делает человека, или, напротив, человек столицу? Остался бы Ломоносов в Холмогорах, Шаляпин в Казани, а Распутин – в Тобольской губернии, как изменились бы их личные судьбы и судьба России? Что дает столица, что столица забирает?
Может, лучше бы им дома жизнь прожить? А то ведь едут и едут, едут и едут, едут и едут – Керенский и Ульянов, Джугашвили и Хрущёв, Брежнев и Горбачёв, и прочая и прочая и прочая. Почему им не сидится на родине – той, что с маленькой буквы? Но нет, не дождетесь. "Где родился, там и сгодился" – не про них сказано.
Велика Россия, а доброй волей едут только в столицу. В иные же места – в Лондон, на Капри, в Патагонию или Читу – более по велению обстоятельств. Нет, не хочу говорить огульно, миллионы и миллионы россиян сознательно выбрали Иваново и Тулу, Комсомольск-на-Амуре и Коктебель, но был ли этот сознательный выбор совершенно свободным или основывался на трезвом расчёте?
Для эксперимента неплохо бы иметь близнецов в духе индийского кино, одного оставить в деревне или уездном городке, а другого отправить в Санкт-Петербург, если брать век девятнадцатый, или в Москву, если интересует современность. Отправить и посмотреть, что получится. Для большей репрезентативности таких близнецов потребуется дивизия, но уж если одна Удмуртия дарит миру сотню близнецов в год, то вся Россия с заданием справится.
Лишь бы скомандовали.
Но пока команды нет, я предлагаю пристальнее вглядеться в Ивана Никитина, поэта некрасовской поры, вглядеться и, быть может, решить кое-что для себя.
Или для других.
Творчество Никитина сегодня знают немногие. Разве что песню споют, "Ехал на ярмарку ухарь-купец", но и то – как народную, не утруждаясь запоминанием авторов музыки и текста. Или же скажут – Некрасов, продолжение "Коробейников".
А ведь действительно, мнится, что Никитин – это Некрасов, оставшийся дома.
Конечно, не точная копия. Иван Никитин – из мещан. Зато и у Никитина, и у Некрасова отцы словно из одного стручка, жёсткие, властные, деспотичные. Отец Ивана, Савва Евтихиевич, был поначалу бойким и удачливым предпринимателем, владельцем свечного заводика. Была и лавка, где продавались всякие нужные жителям Воронежа товары, в общем, дом Никитиных был полной чашей губернского масштаба. Иван рос без братьев и сестёр, что по тем временам было редкостью. Духовное училище, духовная семинария – единственный наследник небедного отца мог рассчитывать на жизнь вполне зажиточную, на этакое "мещанское счастье". Но…
Пьянство ли явилась причиной упадка торговли, упадок ли торговли явился причиной пьянства, но Савва Евтихиевич начал пить горькую. Пил он запоем, во хмелю был нехорош. Умерла мать, быт рушился, Никитину пришлось оставить семинарию "по малоуспешности", "по причине нехождения в класс": опять же разительное сходство с причиной исключения из гимназии Некрасова.
Николай Некрасов уехал в Петербург.
Иван Никитин остался в Воронеже.
Его отец совершил последнюю негоцию, продав свечной заводик и лавку, взамен же приобретя постоялый двор. Все хлопоты по последнему отец взвалил на двадцатилетнего сына: давай, старайся, умру – всё будет твоим. Постоялый двор – не свечной заводик, но тоже не пустое место, при известном усердии дает известный доход.
В современных фэнтезюшках постоялые дворы – это место встречи героев, фей, принцесс и колдунов, а хозяин постоялого двора – философ и мудрец. В Воронеже девятнадцатого века всё было прозаичнее: на постоялом дворе останавливались преимущественно мужики, приехавшие в город по торговым делам. Ни фей, ни колдунов.
Держатель постоялого двора в те годы звался просто: дворник. Работа была хлопотной, тяжелой, мужики есть мужики, каждый грош давался криком и бранью. И это бы ничего, но отец, Савва Евтихиевич, регулярно запускал руку в кассу – хозяин! – и пропивал выручку.
И вот здесь, на постоялом дворе, урывая минуты от сна, отгородившись от пьяной отцовской брани, мужицких разговоров, мало чем от брани отличавшихся, от бесконечных хлопот, от усталости, наконец – Иван Саввич начинает писать стихи. Он, верно, писал их и прежде, в семинарии, но то сгинуло бесследно, как сгинул семейный покой и достаток. Теперь – другое. Теперь он описывает не вычитанное из книг, а виденное собственными глазами, в крайнем случае – слышанное собственными ушами: и мужики на постоялом дворе не только бранятся, а и разговоры разговаривают.
Но, странное дело, предлагать для печати свои творения Иван Никитин не торопится: лишь в двадцать пять лет он посылает стихи в местную газету. Встречают стихи благосклонно, не прочь и опубликовать, но ставят условием появление подписи (стихи Никитин послал анонимно). Вторая странность: это условие Никитин не принимает и замолкает ещё на четыре года. Для начинающего поэта выдержка неслыханная. Но убирать навоз, лаяться с мужиком за каждый грош, закупать овес да сено и жить с отцом-пьяницей – все это закаляет характер много надежнее, нежели неразделенная юношеская любовь или прочитанный томик Белинского.
Никитин работает. В одиночку изводит те самые тонны словесной руды не в поисках фей и принцесс. Он ищет способ показать жизнь дворника, мещанина, мужика, не желая в то же время быть реинкарнацией своего знаменитого земляка Алексея Кольцова.
Труд, труд и труд.
Первая публикация Никитина состоялась в тысяча девятьсот пятьдесят третьем году, на двадцать девятом году жизни – из тридцати семи, отпущенных поэту.
