Василий Щепетнёв: Из жизни кладоискателя

Наутро никаких отпечатков лап, растерзанных зверюшек и прочих следов вурдалачьей деятельности мы не нашли. Да и к чему искать, когда вурдалачество было прямо перед нами – пустая, мёртвая деревня.

Когда въезжаешь в пустую деревню, по коже не мурашки – мурозавры бегают. Страшно. Невольно приходят на ум всякие истории, мистические и не очень, хотя чаще всего мистики никакой нет: состарилась деревня, да и пресеклась. Колхозов и совхозов нет, частный капитал на холодную, бедную землю не торопится, кто мог уехать – уехал, кто мог умереть – умер. Вот и стоят дома, какие заколочены, а какие – так. А всё кажется, будто где-то рядом поджидает тебя что-то чужое, злое, голодное, и лучше бы до заката солнца уехать подальше. Но старенькая "Нива" устала, да и добирались мы сюда не за тем, чтобы тут же уехать. Нас здесь клады ждут. Достаешь "Гаррета" и планомерно ходишь по деревне – как бишь её? Новой Карачунке? Ходишь по Новой Карачунке, ищешь сокровища. Вопреки теоретическим выкладкам, золото и серебро неохотно даются в руки. Да что неохотно, вообще не даются. Быть может, и потому, что она – Новая? Деревня возникла в тысяча девятьсот тридцать седьмом году. По преданию основали её прозорливые горожане, пытавшиеся скрыться здесь от надвигающихся бурь и катаклизмов. Мол, сменим партийные кабинеты на пашни и луга, глядишь, и уцелеем. Воплощали замысел Бухарина, тот в своих безответных "письмах к вождю" молил о тихой жизни в деревне, вдали от большой политики. Что пришло в голову одному, могло прийти и многим, с одной поправкой: в деревню нужно переселяться до ареста, после кто ж пустит? Срочно заболевали, доставали свидетельства о скверном здоровье и выходили в отставку по инвалидности. Не могли сами – посылали в деревню родных, авось хоть они уцелеют. А пронесет, утрясется, можно будет в назад в город вернуться. Вот и организовали горожане образцово-показательный колхоз неподалеку от Карачунки Старой, где тоже был колхоз, но не образцовый и не показательный.

Так оно было, нет – трудно сказать. В войну и район был оккупирован, и областной центр, архивам это на пользу не пошло. Есть и другие версии – что жили здесь испанцы, вывезенные из окруженного врагами Мадрида. Судя по хозяину Нивы, очень может быть: весьма похож на гордого идальго. Он, Иван (шестьдесят лет, а все Иван. Так бывает. Некоторые уже в двадцать два Павлы Ивановичи, а другие до смерти Иваны, и это ещё хорошо, горше – просто Коляши), покинул Карачунку после пятого класса, кода школу закрыли. Жил в Интернате. Домой, конечно, наведывался, но это уже не то. Потом армия, потом Город… Про испанцев отмалчивается, только ус накручивает. Ну, а тут решил наведаться. В сокровища не верит, а съездить на родину – отчего ж и не съездить.

И потому мы себя ощущаем не осквернителями, не мародерами, а вполне приличными людьми. Исследователями, пусть и любителями.

Иван даже открыл свой дом, но останавливаться в нём мы не стали. И подгнил, и вообще… Тяжело.

Ночевали в палатке – лето, тепло. Небо хоть и было затянуто тучами, однако дождём не пахло. Тут, в деревне, понимаешь, что такое темнота. Кругом – ни огонька. Ближайшее живое село в пятнадцати верстах, за лесом, но и там ночами электричество почем зря не жгут, уличные фонари давно не светят.

Все взрослые, бывалые, а страшно – как пионерам. Ясно, что никого вокруг: и мы-то добрались с трудом. Мост через речку давно разрушен. Речка почти пересохла, но, не имея опыта и не зная брода, запросто не переправишься. Иван имеет и знает, потому мы и здесь. А чужой – откуда? Пешком разве, но давно никто пешком не ходит, особенно без цели. А какая в Карачунке цель? Провода сняли со столбов ещё в начале девяностых, опять же, покидая деревню, все мало-мальски ценное либо продали, либо так отдали, остался совсем уж ненужный хлам – увечная мебель, потертые половики, ржавые лопаты-косы, чугунки, которые из-за дальности пункта приема металла сдавать в лом не было смысла тогда, нет и сейчас. Да и сколько их, чугунков, осталось?

Наутро никаких отпечатков лап, растерзанных зверюшек и прочих следов вурдалачьей деятельности мы не нашли.

Да и к чему искать, когда вурдалачество было прямо перед нами – пустая, мёртвая деревня. "Гаррет", как молодой щенок, раскопал пятачок пятьдесят четвертого года и теперь ждал похвалы. Иван взял в своем доме несколько книг (впрочем, он не читатель, книги были отцовские), и мы спешно покинули Новую Карачунку, чувствуя, что ещё немного, и отъезд превратится в бегство.