Василий Щепетнёв: Первый остров Архипелага

АрхивКолонка Щепетнева

Каков же смысл путешествие на остров-ад? Конечно, не желание развлечься. Потребность служения обществу, зов гражданского долга? "Остров..." был началом, "Архипелаг Гулаг" продолжением, окончание ещё в чернильнице?

Туристов год от года становится всё больше. Купил билет, уладил формальности (ах, почему мы не Европа) – и хочешь, на Везувий смотри, хочешь, на дом, где жил когда-то Ильич, а хочешь – вообще никуда не смотри, лежи себе на пляже и слушай Атлантику.

Иное - путешественники. Это совсем другой сорт людей. Турист супротив него, что плотник супротив столяра, сказал бы Лука Александрыч. Туриста везут – путешественник едет сам, туристу показывают – путешественник смотрит, и, наконец, главное: турист развлекается, у путешественника же есть дело, хотя не всякий способен его разглядеть.

Для современников автора "Каштанки", родных, друзей и просто знакомых, решение Чехова отправиться на Сахалин казалось капризом. Что делать на кандальном острове, какая сила гонит его на край империи?

Ответы Чехов давал самые неопределенные: едет-де взбодриться, развеяться, набраться новых впечатлений. Люди, знавшие писателя близко, всерьёз этих резонов не принимали. Развеяться можно и в Италии. 

Чехов понимал всю сложность затеянного предприятия, не питал он иллюзий и насчет собственного здоровья. Перед отъездом пришлось сделать распоряжения на случай кончины: как назло, возобновилось кровохарканье. "На днях я надолго уезжаю из России, быть может, назад уже не вернусь" (здесь и далее цитируются письма Чехова).

Впрочем, начиналось путешествие комфортно – до Ярославля поездом, затем по Волге и Каме – пароходом, от Перми до Екатеринбурга опять поездом.

За Уралом уютный девятнадцатый век кончился. Далее путь лежал конный – по почтовому тракту на вольных лошадях. Дожди, невылазная грязь, но хуже всего – разливы рек и переправы. Приходилось ехать по залитым лугам, выбирая островки и полоски земли. "Направление указывают мосты и мостики; они снесены. Чтобы проехать по ним, нужно распрягать лошадей и водить лошадей поодиночке. Ямщик распрягает, я прыгаю в воду и держу лошадей..."

Опасны и переправы, особенно через Иртыш, Обь, Томь. Последняя далась труднее всего – в грозу, при снеге и холодном ветре поднялось волнение, и лишь случай не оборвал путь Чехова.

Опасные звери не попадались. Но люди... "Встретили бродяг с котелками на спинах; эти господа беспрепятственно прогуливаются по всему сибирскому тракту. То старушонку зарежут, чтобы взять её юбку себе на портянки, то сорвут с верстового столба жестянку с цифрами – сгодится, то проломят голову встречному нищему,  или выбьют глаз своему же брату ссыльному... А на мне полушубок...". Домашних же успокаивает: "Дорога через Сибирь вполне безопасна. Грабежей не бывает... Я совершенно здоров".

И лично Чехов зла от ссыльных не видел, разве что драли втридорога за каждую починку коляски, а особенно за каждую переправу через реку. И то, жизнью рисковать задёшево кому хочется?

"Конно-лошадиное странствие" протянулось без малого на четыре тысячи верст. "Тяжело ехать, очень тяжело, но становится ещё тяжелее, как подумаешь, что эта безобразная, рябая полоса земли, эта черная оспа есть почти единственная жила, соединяющая Европу с Сибирью. И по такой жиле в Сибирь, говорят, течет цивилизация!"

В Сретенск Чехов приехал за час до отплытия парохода. Каюта первого класса после утомительного пути показалась верхом блаженства – пока не заработала машина. Пароход дрожал так, что каждая строчка письма требовала и ловкости писавшего, и сметливости читавшего. Лишь когда пароход крепко сел на камни, тряска прекратилась. Но это была неприятность, а не катастрофа, после ремонта удалось продолжить плавание.

"О Приморской области и вообще о нашем восточном побережье с его флотами, задачами и тихоокеанскими мечтаниями скажу только одно: вопиющая бедность! Бедность, невежество и ничтожество, могущее довести до отчаяния"

К Сахалину подошли вечером. Тайга горела, "страшная картина, грубо скроенная из потемок, силуэтов гор, дыма, пламени и огненных искр, казалась фантастическою. На левом плане горят чудовищные костры, выше них – горы, из-за гор поднимается высоко к небу багровое зарево от дальних пожаров; похоже, как будто горит весь Сахалин".

Казалось, перед Чеховым лежит ад.

В этом аду Чехов провел три месяца с лишком, два в северной части острова, один в южной. Вставал в пять утра, ложился поздно, стремясь увидеть всё собственными глазами и составить мнение, основанное на фактах, а не на слухах. "Я объездил все поселения, заходил во все избы и говорил с каждым. На Сахалине нет ни одного поселенца, который бы не разговаривал со мной... Присутствовал при наказании плетьми... Беседовал с прикованными к тачке..."

Противодействия со стороны властей не чувствовалось: власть не стеснялась каторги. Пусть знают!

А картины открывались пронзительные: "Помнится, по дороге от старого рудника к новому, мы остановились около старика кавказца, который лежал на песке в глубоком обмороке; два земляка держали его за руки, беспомощно и растерянно поглядывая по сторонам. Старик был бледен, руки холодные, пульс слабый. Мы поговорили и пошли дальше, не подав ему медицинской помощи..."

Чехов увидел столько, сколько смог вынести, и даже больше. Возвращение осложняла холера, подступавшая к острову со стороны Владивостока и Японии. Грозили карантин и зимовка, но всё же пароход "Петербург" подоспел раньше холеры.

Путь лежал через теплые южные моря.

"Сингапур я плохо помню. Когда я объезжал его, мне было грустно; я чуть не плакал… Сахалин представляется целым адом..."

В пути  два пассажира умерли; тела их бросили за борт. Заболел и рогатый скот: по совету Чехова животных умертвили и тоже бросили в море. "Почему-то начинает казаться, что и сам умрёшь и будешь брошен за борт"...

Но – обошлось. 1 декабря 1890 года пароход прибыл в Одессу. В 1893 году вышла книга "Остров Сахалин", которая открыла остров заново.

Каков же смысл путешествие на остров-ад? Конечно, не желание развлечься. Потребность служения обществу, зов гражданского долга? "Остров..." был  началом, "Архипелаг Гулаг" продолжением, окончание ещё в чернильнице.

Но есть и ещё одна любопытная версия, впрочем, основанная на чрезвычайно зыбких источниках, за достоверность которых я бы не ручался, но и умолчать о которых не могу. Версию я услышал в 1990 году в общежитии института усовершенствования врачей тогда ещё Ленинграда-города. Месяц нас, докторов со всей страны, просвещали, что такое СПИД и как с ним бороться, а вечерами мы, как могли, коротали время. И вот что рассказал мне коллега с острова (я, конечно, предупредил, что когда-нибудь вставлю этот рассказ в исторический роман, на что получил полное согласие, с единственным условием – «без имен»).

Итак, в 1918 году в киевской газете "Вести" публиковался мемуар врача Щербаненко, в котором тот утверждал: Чехов ехал на Сахалин, чтобы встретиться с определённым человеком, а именно – с доктором Ляшевским.

Ляшевский окончил Московский университет двумя годами ранее Чехова. В 1986 году Ляшевский женится на своей пациентке, богатой вдове, больной чахоткой. И спустя три месяца после свадьбы "молодая" умирает, оставляя Ляшевского своим единственным наследником. Родственники умершей, обманутые в ожиданиях, заявляют: врач намеренно отравил жену, чтобы завладеть её состоянием. Эксгумация подтвердила факт отравления. На суде Ляшевский заявил, что применил новое средство, гарантирующее излечение от чахотки, но случайно перепутал некоторые компоненты лекарства, что и привело к смерти жены. Суд доктору не поверил, приговорил к каторге.

Но вскоре распространился слух – Ляшевский, мол, действительно открыл отличное лекарство, которым с успехом пользует собратьев-каторжан.

Чехов поначалу скептически отнесся к слухам, но, после того как в 1989 году на его руках скончался от чахотки брат Николай, начал задумываться. Его беспокоило не только личное здоровье. Зная, сколько людей ежегодно умирают от болезни в России и во всем мире, он считал обязательным проверить слух: вдруг это – правда. Отсюда и его слова в письме к Суворину о поездке на Сахалин: "этим немножко заплатить своей медицине, перед которой я, как Вам известно, свинья".

Но, не желая внушать страждущим беспочвенных иллюзий и, в случае неудачи, выставить себя в неблагоприятном свете, он молчит о надеждах.

На Сахалине Ляшевского Чехов не нашел: накануне при странных обстоятельствах тот бы убит. Чехов опросил десятки больных, которых лечил врач-каторжник. Лечил большей частью успешно, хотя встречались и неудачи. Состава лекарства больные, разумеется, не знали. И было ли оно, волшебное лекарство, или помогали целебные травы, произрастающие на острове?

Разрешить этот вопрос Чехов не смог, но покинул остров с чувством тоски и печали – ещё один человек сгинул на каторге, а с ним, как знать, исчезло и чудесное лекарство.

"Мы сгноили в тюрьмах миллионы людей, сгноили зря, без рассуждения, варварски..."