Василий Щепетнёв: Последняя шутка

Много лет мне не дает покоя вопрос, не имеющий к моей жизни ни малейшего отношения. Меня очень интересует, почему последняя пьеса Антона Павловича Чехова "Вишневый сад" – комедия. Был бы я литературоведом, непременно бы написал диссертацию.

Много лет мне не дает покоя вопрос, не имеющий к моей жизни ни малейшего отношения. Так часто бывает – задачи, которые перед нами ставит время, мы прячем в долгий ящик, и рьяно берёмся за нечто абстрактное, находящееся вне нашего гороскопа: вместо того, чтобы ремонтировать дом или лечить зубы, считаем запятые в "Слове о полку Игоревом", пишем шахматную программу или собираем досье на снежного человека. Может, подобным образом организм капитулирует перед жизненными трудностями, а, может, напротив, стремится обойти их с фланга?

Как бы там ни было, меня очень интересует, почему последняя пьеса Антона Павловича Чехова "Вишневый сад" – комедия. Был бы я литературоведом, непременно бы написал диссертацию. Может, ещё и напишу. А это – заявка.

Сначала думалось, что это просто производственный термин, мол, комедия – не то, чтобы смешное, а просто не трагедия. В конце концов, револьвер Епиходова так и не выстрелил, а Фирса оставили в запертом доме не от забывчивости, а исключительно по недоразумению, синдром семерых нянек, слишком уж много человек о нём хлопотали. Ладно, если Епиходов запоздает, Фирс может позвать людей и через окно. Обыкновенная не-трагедия.

Однако нет, не то. Чехов и намеревался писать смешно, и был уверен, что вышло смешно, местами просто фарс. Антон Павлович переживал, что Художественный Театр и лично Алексеев, он же Станиславский, испортили жизнерадостное зрелище, превратив весёлое представление во вселенский плач.

Я не режиссер, я читатель и зритель, и потому раз за разом перечитывал "Вишневый сад", смотрел разные постановки, пока не решил, что идти нужно не от произведения, а от автора. Кто вы, доктор Чехов? Хрестоматийный интеллигент в сахарной глазури?

Первое Чеховское Открытие я сделал в ялтинском доме-музее классика, где за стеклом помещены были рецепты, выписанные Чехову. "Морфин" – разобрал я докторский почерк. Как? Неужели Чехов принимал наркотики? Почему не знаю? Последний вопрос был самым простым: не знаю, поскольку малочитающий невежда. И действительно, ну, школа, ну книга из серии "Жизнь замечательных людей" – вот, собственно, и все мои источники в те годы. Сейчас, сегодня – другое дело. Теперь я невежда многочитающий. Я прочитал "Письма" Чехова, 12 томов – четыре раза, а уж воспоминаний о Чехове – не счесть. Из писем узнал многое. Да, последние годы писатель регулярно принимал опиаты. Причина проста – в начале двадцатого века к опиатам относились без особой опаски, назначали их щедро, от поноса, от кашля, от бессонницы, от сердечных недугов. Кашель донимал Чехова с молодости, а после сорока стал особенно назойливым. Вот Чехов и спасался – опием, морфием, а затем и героином. Прекращая кашель, героин запускал иные механизмы, но тут, собственно, выбирать не приходилось. Все ж облегчение, пусть и фармацевтическое. Пора. Иначе можно и опоздать.

Антону Павловичу облегчение в жизни требовалось более, нежели любому другому. Всю жизнь ему приходилось делать не то, что хочется, а то, что нужно. Что же именно нужно, определяли домашние Чехова. Павел Егорович, отец писателя, до четырнадцати лет был крепостным и нрав имел простой. Детей бил с раннего детства и докуда хватало пылкости души. Во всяком случае, пустить крови из носу пятнадцатилетнему Антону мог запросто, и Чехов долго не верил, что бывают небитые дети.

С семнадцатилетнего Антона Павел Егорович уже требовал денег, денег и денег – проторговавшись и сбежав от кредиторов в Москву, он решил, что Антону пора заботиться о семье всерьёз. Старшие братья, Александр и Николай, ушли из дому при первой возможности, но Антошиными рублями тоже не брезговали. Чехов был стеснен в средствах всегда. Нет, литература его кормила, но то, чего хватило бы на привольную жизнь одному, семерым доставляла существование весьма скромное. Чехов шутил, что женится только на богатой, очень богатой невесте, шутил часто, шутил настойчиво. Но богатые невесты шуток не понимали и предпочитали женихов серьёзных во всех отношениях.

В наемной московской квартире шум, гам, музыка, пляски, гости свои, гости сестры, гости братьев, гости родителей… Оно и хорошо – иногда, но ведь нужно работать. Чехов терпит, служенье муз не терпит. Больной, утомленный суетой, Антон Павлович хочет купить домик в Малороссии – небольшой, прочный и уютный, с участком в три-четыре десятины, и чтобы непременно река под боком. Деньги есть, осталось договориться о деталях, но… Но домашние хотят жить под Москвой, и в результате приобретается Мелихово – в долг. Поместье, как почти всякое сельское предприятие, поглощает деньги с невероятной прожорливостью, зато отец чувствует себя хозяином на полутора сотнях десятин. В усадьбе находится место всем, кроме Антона Павловича, который вынужден строить флигелёк, чтобы было куда поставить письменный стол.

Чехов хочет пожить за границей, но домашним нужны деньги, и ездить приходилось наскоро, туристом.  Даже единственную приличную шубу Чехов получил не просто: жена норовила подыскать "бюджетный" вариант из поддельного котика…

В письмах Чехова жалобы на бесконечных посетителей, мешающих, надоедающих, наконец, занимающих деньги и не возвращающих долгов – но сил ограничить общение приемлемыми рамками нет.  

И вот в 1903 году, будучи уже крайне больным, он завершает последнюю пьесу. Жена торопит – быстрее, быстрее. Понятно, промедление смерти подобно буквально, неоконченная пьеса театру не подойдет. Чехову же торопиться не хочется. К чему? Сознавая, что пьеса последняя, он пишет её с удовольствием, пишет и смеется – над жизнью и над собой. Потому что пьеса – автобиография, реальная и альтернативная. Все действующие лица есть варианты Чехова. Лопахин – это вариант процветающий, себе на уме, даже сумевший избежать женитьбы. Но и Раневская, отдающая последние деньги попрошайкам, видящая в служении не очень хорошим людям определенную сладость – тоже он. И Фирс, одинокий, больной в пустом доме – тоже Чехов. Но главный Чехов – это вишневый сад, проданный на корню. Аллюзия на сделку с Марксом весьма прозрачна. Что ж, теперь Чехова, разобьют на дачные участки и примутся с каждой десятины извлекать прибыль.

Чехов писал, и представлял, как будут трактовать историю о вырубленном саде потомки и современники.

Деревья увидят все, но кто увидит лес?

Разве не смешно?