Колонка Ваннаха: Экстрактивная экономика

АрхивКолонка Ваннаха

Теряешь власть – теряешь собственность. Поэтому-то в бывших колониях Латинской Америки и Африки с получением свободы ничего не изменилось по сути.

Ну вот. В очередной раз предстоит покорёжить русский язык парой варваризмов. Но без этого объяснить предмет новой книги пары новоанглийских профессоров довольно затруднительно. Причём книга эта выйдет в твёрдом переплёте лишь в 2012 году, а познакомиться с её содержанием можно уже сейчас.

Итак, профессор Джеймс Робинсон (James Robinson) из Гарварда и профессор Дарон Эйсемоглу (Daron Acemoglu) из Массачусетского технологического. Оба работают на стыке политических и экономических наук. И книга их, часть материалов которой была любезно предоставлена МТИ в конце апреля 2011 года, в виде доклада профессора Эйсемоглу "Почему нации терпят неудачу" (Why Nations Fail).

Доклад этот основывается на будущей книге Робинсона и Эйсемоглу "Почему нации терпят неудачу: Происхождение власти, процветания и бедности" (Why Nations Fail: The Origins of Power, Prosperity and Poverty). Предмет книги – попытка объяснить, почему Европа и Северная Америка намного богаче, нежели Америка Латинская, Азия и Африка.

Латинскую Америку, с её благодатным климатом, многочисленным населением и богатствами, накопленными империями майя и инков, грабить и колонизировать начали раньше, чем Америку Северную. И до середины восемнадцатого столетия она была богаче сурового (относительно Бразилии сурового, не относительно наших мест) края трапперов, фермеров и китобоев.

Убедиться в этом может каждый, кто взглянет на роскошные соборы и дворцы колониального периода. Ну а в молельных домах Новой Англии тогда "не было ни внутреннего отопления, ни освещения. Осенью и зимой под крышами завывал ветер, прихожан пронизывал проникавший через щели сквозняк", – так писал историк Дэниел Бурстин. "…Пастырь произносит свою проповедь в будничном облачении, а паства стекается в храм в том же платье, в котором предавалась трудам дневным", - свидетельствовал богослов семнадцатого века Томас Хукер в "Обзоре церковного устава" за 1648 год. А вот потом гринго начали стремительно богатеть.

Да, скажем честно. Мечтой каждого доброго протестанта во все времена было пойти на флотскую службу, дабы однажды повстречать в океане ведомый добрыми католиками галеон с серебром, а то и с золотом. Но всё же больше конвоев с драгоценностями доходило до Испании, чем попадало в руки морских ястребов. Так что причина была в чём-то ином. И вот для её объяснения Робинсон и Эйсемоглу привлекают два термина, которые придётся заимствовать.

Первый из них – extractive. Американо-Оксфордский словарь определяет его – в том значении, которое нам интересно, – как интенсивную добычу природных ископаемых без осуществления каких-либо инноваций.

Второе слово – inclusive. В том значении, которое выработано англосаксами в ходе битв за политкорректность; так, например, гендерно-инклюзивный язык - это совокупность языковых единиц без сексистских коннотаций. То есть вовлекающий в процесс всех, без различий.

Для экстрактивных экономических институтов характерен недостаток закона и порядка. В них не обеспечиваются права собственности. В экстрактивных экономиках высоки барьеры для вхождения в бизнес; рынки в них зарегулированы. Экстрактивным экономикам соответствуют экстрактивные политические институты, в которых власть концентрируется в руках немногих, преимущественно обладающих собственностью. Причём власть эта смахивает на власть абсолютных монархов Старой Европы – она не ограничена системой сдержек и противовесов, она выводит обладателя власти за пределы правового поля, любой поступок его – законен.

Ну а в инклюзивных экономиках – права собственности защищаются. Функционирование рынка поддерживается и регулируется государственными институтами. Открытие новых бизнесов упрощено, но понуждения к исполнению контрактов – сильны. Важной чертой инклюзивных экономик господа профессора считают доступ большинства населения стран к образованию и различным видам деятельности. Власть в инклюзивных политических институтах распределена, ограничивается разделением её ветвей; системой сдержек и противовесов.

Политические и экономические институции, по Робинсону-Эйсемоглу, действуют синергически, с положительной обратной связью. Экстрактивная экономика, с её концентрацией богатств в руках олигархов, усиливает экстрактивную политическую систему, с её олигархической системой власти. Те же, кто получил в свои руки ничем не ограниченную власть, быстро сумеют добавить к ней богатство – богатенькие буратино не имеют же механизмов для защиты своей собственности. Распределение власти приводит к ограничению деятельности олигархически-монополистического капитала и формированию свободного рынка.

Но вот в чём беда: в большей части истории человечества социальные институты были экстрактивными. Эйсемоглу цитирует историка сэра Мозеса Израэля Финли (1912-1986, автора классической "Античной экономики"), утверждавшего, что "в контексте универсальной истории свободный труд, оплачиваемый труд есть исключение". Египет, Греция, Рим, государства Азии, доколумбовой Америки – они поднимались на принудительном труде рабов и крепостных. То же было и на Юге США, и в России до 60-х годов позапрошлого века (всего лишь полтораста лет назад).

Механизмы формирования экстрактивных институтов Эйсемоглу рассматривает самые разнообразные. Но вывод один: хотя все в экстрактивных обществах знают о преимуществах обществ инклюзивных в плане развития, особенно высокотехнологического, экстрактивные общества сохраняются крайне долго. Дело в том, что они состоят из двух никак не связанных между собой групп. Из тех, кто обирает остальных с помощью государства, и из тех, кого обирают.

Так вот, у обираемых нет никаких политических механизмов для того, чтобы изменить положение дел. И экономических ресурсов для того, чтобы сформировать такие механизмы, у них нет. Элита же – всё понимает. Она имеет наибольший доступ к информации и прекрасно осознаёт глубину застоя, в котором находится её экстрактивная экономика. Может быть, и хотела развития, но…

Но в случае перехода к инклюзивным институциям элита общества экстрактивного теряет политическую власть. А нравы-то в таких обществах такие, что собственность не защищена. Теряешь власть – теряешь собственность. Поэтому-то в бывших колониях Латинской Америки и Африки, которые подробно рассмотрел Эйсемоглу, – Колумбии и Аргентине, Сьерра-Леоне и Египте – с получением свободы ничего не изменилось по сути. Те же инструменты, с помощью которых колонизаторы выкачивали местные природные богатства и обирали население, были перехвачены местными властями и скоробогачами.

Очень интересно Эйсемоглу рассматривает нынешний локомотив глобальной экономики – Китай. По его мнению, тамошняя элита, гарантировав свою политическую власть, сумела создать ограниченную инклюзивную экономику, свободный рынок с минимумом административных барьеров на нём. И с экономическими перспективами олигархии не всё однозначно.

Так, в среднесрочных перспективах она может обеспечить лучшие условия для экономики. Скажем, за счёт низких налогов. При очень уж либеральных демократиях до общегосударственного пирога есть слишком много охочих. А при автократиях, вроде чилийской, – не забалуешься! Но вот в длительной перспективе более свободные общества, по Эйсемоглу, выигрывают.

Точкой бифуркации между экстрактивными и инклюзивными экономиками он полагает Славную Революцию 1688 года в Англии. Читателям, владеющим аглицким, посоветуем "Дневники" Пипса (Pepis) - увлекательный рассказ о том, как среди казнокрадства и всевластия фавориток (бывших цветочниц в театре) Британия строила Флот Семи Воров, готовясь продолжить борьбу с Голландией и Францией за власть над океаном и мировой торговлей.

Ну, вот автор когда-то рассказывал о Трафальгаре. Там, пользуясь терминологией Робинсона-Эйсемоглу, сошлись две системы. Инклюзивная Британия, где в Королевском флоте и первый адмирал, и последний юнга знал, что хоть за трусость его и расстреляют, но в случае удачи он получит свою долю трофеев. И Испания, где голодных и оборванных моряков на верность католическим монархам благословляли патеры, обещая награду на небесах, а атеистичные французы могли при жизни вволю поорать Vive le Emperor!

Кто победил, известно… И это различие сохраняется и в постиндустриальном, информационном обществе. Насколько обоснованны взгляды Робинсона-Эйсемоглу, до выхода в свет книги сказать трудно, но на первый взгляд они кажутся более адекватными, нежели обещанный Фукуямой "Конец истории", при котором народы сольются во всеобщей либеральной радости…