Кафедра Ваннаха: Тридцать миллионов уголовников

Правообладатели мечтают подать в суд на десять тысяч пользователей "Вконтакте". Ситуация хоть и абсурдная, но, тем не менее, закономерная.

Несколько дней назад "Компьюлента" поведала о словах Александра Акопова, президента группы теле- и кинокомпаний "Амедиа". Господин Акопов заявил о готовности подать иск к пользователям и руководству одной из социальных сетей Рунета. Причина – предоставление доступа к нелицензионному контенту. Дело привычное. Только вот умиляют некоторые цифры, с помощью которых на круглом столе по проблемам интернет-пиратства характеризовались пользователи данной сети. "Это тридцать миллионов уголовников, эти соучастники известны, но тридцать миллионов посадить в тюрьму нельзя, а десять тысяч — можно".

Таким образом, – если только в передаваемые новостными ресурсами слова медиа-бизнесмена не вкралась ошибка, – преступниками было названо тридцать миллионов наших сограждан. Из населения, чуть большего, чем сто сорок миллионов – много. И страшно – почти каждый четвертый, кого мы видим на улице, уголовный преступник. Обсуждать, что назвать кого-то преступником может только суд, не имеет смысла – желающих потолковать об этом найдется предостаточно. И то, что каждый пользователь сетей, не только социальных, наверняка совершал действия, вступающие в противоречие с современным толкованием авторского права, тоже нет смысла. Заметим, что господин Акопов предложил внести поправки в Уголовный Кодекс, освобождающие от ответственности пользователей сетей. Но само названное им число людей нарушающих закон дает основание отправиться по следам Монтескье, и потолковать о духе законов и даже правовой системы в целом.

Чем право отличается от других нормативных систем, скажем обычаев (третий тост пить за присутствующих дам и стоя) и от морали (не делать мелких гадостей)? Главное в том, что право защищается не общественным мнением, и не совестью, а аппаратом принуждения государства. Права не может существовать в отрыве от государства, они неразрывны, как омлет и сыровяленая колбаса. На а закон внутри правовой системы – это нормативный акт, регулирующий наиболее важные общественные отношения. Откуда же пришли законы?

Древние эллины полагали, что на правовую систему отображается не что иное, как Нус, божественный Разум, правящий всей Природой. Сократ до такой степени верил в эту концепцию, что вместо бегства предпочел хлебнуть цикуту – мол, обидели его люди, а умирает он из уважения к Закону (диалог Платона "Кретон" – "отойдешь обиженный не ... законами, а людьми". Рецидив сократовского поведения в ХХ веке – навеянная Московскими процессами "Слепящая мгла" А. Кестлера, невинный персонаж которой признает себя изменником во имя торжества Революции...). Прагматичные, но религиозные римляне, чепухой головы себе не забивали, а вводили принятые народным волеизъявлением по результатам наблюдений особо достойных лиц, именуемых авгурами, за посланными божествами знаками. (И поныне сохранился, – термин "инаугурация": заступает человек на должность и приобретает возможность толковать знаки, смысл которых сокрыт от прочих, менее достойных...) Фома Аквинский видел в законе земном приближение к закону Божественному. Но теоретики-легисты набиравших силу королей ещё до эры абсолютистских монархий растолковали, что "si veut le roi, si veut la loi", в смысле, что законом является то, чего левая задняя суверена возжелает... (Их же, легистов, уточнения, что закон, мол, воля не всякая, а только выраженная в общем интересе, с участием Великого совета короля и не противная христианскому закону, звучат как то малоубедительно. Представить себе старцев из Совета, да нахлебничающего при дворе духовника, решившихся перечить государю, сложно...)

К Веку Просвещения Руссо и Кант сочли, что народная воля, высказываемая в правильно организованном учреждении (парламенте), есть наилучшее основание законов, ибо она – воля соединённая, а, следовательно, высокоморальная. Забавный взгляд, сторонникам которого можно посоветовать поглядеть старую кинохронику о том, как народ Третьего Рейха сугубо демократически, в рамках развитого гражданского общества, поддерживал законы фюрера, скажем Нюрнбергские.

И, глядя на правовую систему со стороны, хочется признать, что причиной ситуации, при которой тридцать миллионов сограждан оказываются преступниками, является подход, выработанный некогда Марксом и Энгельсом. Он убедительней, чем психологические, экзистенциальные да позитивистские системы права. Взглянем на него сугубо пунктирно. В начале – разделение труда в обществе, без которого не был бы возможен прогресс. Дальше – возникают классы, большие групп людей, различающиеся по их месту в системе общественного производства и по отношению к средствам производства. И вот эти-то отношения к средствам производства, – с какого-то момента и начиная требовать защиты государства, – и вызывают появление такой вещи, как право. Когда мужики забивают конокрада или волокут к топи любителя заглядывать в чужие лабазы – закон и правовая система тут ни при чём. Государство в процесс воздаяния не вовлечено.

А вот когда лендлорд, наплевав на обычаи, огораживает недавно общинное пастбище, а согнанных с земли крестьян вешает за бродяжничество – государство и закон проявляют свою квинтэссенцию, и является она, прежде всего, классовой, направленной на защиту интересов группы людей, владеющих собственностью. (Бесчеловечность закона – это так, мелочи, побочный эффект, – business only, nothing personal...) В традиционном обществе закон защищал землевладельцев, в индустриальном (казни и ссылки луддитов) – промышленников. А мы – в обществе информационном, постиндустриальном. Ещё в семидесятых английский экономист "Фриц" Шумахер описал (в книге Schumacher E.F. Small is Beautiful. L., 1976), что только 3,5% рабочего времени в промышленности Британии уходят на собственно производство. Остальное – реклама, маркетинг, логистика, сфера обслуживания. Ещё до переноса производств в Азию... И из этого несложно сделать вывод, что собственность ныне несколько иная, чем раньше. И государство защищает богатых, владеющих средствами производства. А богатые зарабатывают в значительной степени на копирайте различных родов. Следовательно – их интересы будет защищать государство путем издания законов. Конкретный механизм законодательной власти неинтересен – несмотря на все байки о народе, как источнике власти, об общественном договоре, право в планетарном масштабе будет защищать собственников. В том числе и создавая абсурдные ситуации, при которых оказывается тридцать миллионов уголовников... Это – обратная сторона современной структуры производства, в которую вовлечен минимум людей. Это – следствие способности цифровых технологий с минимальными издержками и без потери качества копировать любой контент. (Кстати, вероятен конфликт интересов тех, кто хочет больше снять пенок с имеющегося контента, и ИТ-отрасли, предоставляющей всё новые средства доступа и копирования...)

Полагаете сложившуюся ситуацию справедливой – так взгляните, чем на деньги налогоплательщиков занимается Министерство культуры государства, радеющего о морали и нравственности. И это не единичный случай. Если раньше культура заставляла думать о высоком, – доход шёл с полей и из заводов, – то теперь она должна приносить деньги. Любым путем – Non olet... А борьба с соцсетями это так – запрет крестьянам собирать грибы и хворост в имении Конопище. Этим когда то баловался эрцгерцог Франц Фердинанд, с именем которого связано и начало "Похождений бравого солдата Швейка" и начало Первой мировой.