Не вписываемся

Есть ли будущее у науки, и если есть, то очень страшное или не очень? В день получки актуальность вопроса ощущается, что называется, печенкой или желудком или другими органами в зависимости от здоровья.

Есть ли будущее у науки, и если есть, то очень страшное или не очень? В день получки актуальность вопроса ощущается, что называется, печенкой или желудком или другими органами в зависимости от здоровья. И даже если зарплата терпима, общее положение науки в стране не дает спать спокойно. Особенно на голодное брюхо. Пятнадцать лет я думал, что за кризис ответственны привнесенные обстоятельства, однако для разнообразия предположим, что кризис носит более глубинный характер, затрагивающий самые основания науки. Об этом и поговорим.

Когда я слышу слово "наука", я хватаюсь за пистолет. Не потому, что я и Геббельс близнецы братья, а потому, что собеседник может понимать под наукой и форму представления знаний, и область культуры, и способ описания мира, и научный метод. В зависимости от градуса дискуссии, который, как известно, равен числу объемных процентов этилового спирта в потребляемых напитках, эта терминологическая неточность может привести к трагическому непониманию, перерастающему в рукопашную схватку. Поэтому, заводя разговор о подобных тонких материях, следует иметь в прямом смысле слова железные, а лучше огнестрельные аргументы. Говорить же о науке в целом можно, только вступив на зыбкую почву философии, на которой, как известно, подобные аргументы не растут.

Впрочем, ни одна из областей человеческой деятельности не имеет прочного основания. Существует традиция, или даже искусство, не замечать бездны, разверзшейся под ногами. Именно это позволяет нам так успешно и так долго танцевать на канате, называемом жизнью. Философский стиль мышления позволяет оторвать взгляд от дрожащей струны под ногами и насладиться танцем других. Но чтобы при этом и самому скакать по проволоке… Впрочем, не воспринимайте сей опус слишком серьезно. Это всего лишь свободное жонглирование терминами в поисках плодотворных метафор.

Как ученый (или, если скромнее, научный работник), я никогда не сталкивался в своей работе с общими проблемами метода, как, впрочем, и другие известные мне лично ученые. Это меня, признаться, беспокоит. Если мы занимаемся познанием природы, то должны ощущать сопротивление материала, причем как на уровне эксперимента и теории, так и на более общем уровне - на уровне научного метода. Согласно популярному изречению, "Опираться можно лишь на то, что оказывает сопротивление". И если с экспериментальными трудностями и сложностью теории мы сталкиваемся довольно часто, то в области научного метода наблюдается тягостное затишье. Наверное, работа в эпистемологии кипит, вот только широкие слои научной общественности эти разработки задевают мало. Пока, еn mass, главенствующими остаются позитивистские представления. Я ничего не имею против позитивизма, однако этому направлению философии науки более ста лет, а застой в области метода свидетельствует о кризисе, который или не за горами, или уже наступил.

Ограничим поток сознания тем, что мы наблюдаем в университетах, НИИ, коммерческих лабораториях - то есть наукой нового времени, или, если еще точнее, естествознанием нового времени [Гуманитариев, конечно, тоже наблюдаем, но нельзя же мне писать обо всем].

Даже само название "естествознание нового времени" подсказывает, что это явление сравнительно молодое. Хотя некоторые европейские университеты имеют тысячелетнюю историю, две тысячи лет назад их еще не было. А двести лет назад не было научно-исследовательских институтов и коммерческих исследовательских лабораторий. И человечество вполне обходилось без них. Возможно, и в дальнейшем оно без науки не пропадет. Как естествознание эпохи Просвещения пришло на смену эзотерическим практикам цехового ремесленничества, так и новый способ упорядочивания знания и поиска истины может сменить то, что по праву считается основой современной цивилизации, не называемой иначе, как "научно-технической".

Когда это произойдет, гадать не буду, но как говорил известный персонаж известного писателя: "Летай иль ползай - конец известен…" ["Песня о соколе", А. М. Горький, если кто не знает]. Новое, как известно, пожирает недостаточно хорошо забытое старое вместе с его нерасторопными носителями. И хотя челюсти нового общественного института еще не сомкнулись на горле классической науки, сопение за спиной уже нервирует.

Будущее обычно догоняет настоящее из прошлого, поэтому у человечества сложилась традиция различать черты грядущего, обернувшись назад. Метод, конечно, странный, но что-то в нем есть.

Борьба за огонь

Прошлое, как трясина, способно затянуть кого угодно. И стоит начать просматривать исторические корни какого-либо явления, как немудрено потеряться в лабиринте бесконечных предшественников - череде гигантов с карликами на плечах. Однако хоть слово сказать необходимо.

Начало современного естествознания традиционно располагают в эпохе Возрождения. Рационализация общества вызвала тогда к жизни ряд блистательных личностей, в перерывах между написанием политических памфлетов и религиозных трудов обращающих свой взор к природе и ищущих в ее законах (ими же и открываемых) подтверждение своих мировоззренческих концепций, чаще всего религиозных или политических. Бесспорно, это была романтическая эпоха: ночные вскрытия трупов, диспуты в кофейнях и в застенках инквизиции, горение на кострах, полемика с оппонентами, плавно переходящая в дуэли, публичное отстаивание своих научных концепций в проповедях и на площадях. Однако с точки зрения организации труда научная деятельность в те времена была сродни собирательству - основному способу производства первобытно-общинного общества.

Иными словами, ученый подбирал те истины, которые входили в сферу его личного, чувственного опыта или в сферу чувственного опыта его соплеменников. Как эталон знания о мире выступало религиозное откровение. Истина должна была быть проста, наглядна и личностно доступна. Причем доступна без каких-либо сложных приборов и коллективного труда (по аналогии - абсурдно выглядит коллектив, спасающий души входящих в него людей тем, что один из его членов не убивает, второй не крадет, третий не прелюбодействует, четвертый…). Ведь только греховность мешает нам узреть величие замысла Творца, а обладая правильно поставленным (читай - рациональным) взглядом на мир и опираясь на правильно организованный чувственный опыт, ученый способен индивидуально, без посторонней помощи узреть законы, по которым устроено мироздание. Таким образом, в основание научного метода было положено рациональное объективное мышление. Уже на излете этой эпохи рациональные основы научного метода были осмыслены и манифестированы. Декарт, Кант, Лейбниц, Ньютон, Гегель и другие философы-ученые внесли гигантский вклад в формирование этого образа мысли. Я не буду останавливаться на этом подробно. Без сомнения, блестящие мысли этих людей не утратили актуальность и в наши дни, но с точки зрения организации научного труда - это правила поведения в лесу (определяющие, правда, и сам лес) и способ добычи сладких корешков.

С течением времени возникла необходимость интенсифицировать познавательную деятельность. Требования рациональности и объективности, провозглашаемые философами, сначала привели к необходимости измерений в процессе наблюдения, а затем и к более строгой их организации. Формой этой организации стал научный эксперимент. Он выступил аналогом аграрной революции. Истин, постижимых путем непосредственного наблюдения, стало не хватать, и их, подобно злакам, взялись выращивать. Оранжереи усадеб, переделанные под лаборатории, стали полями, на которых возделывалась истина.
Зафиксируем красной нитью - подобрал корешок, осмотрел, съел.

Хижина дяди Тома

"Да здравствует рабовладельческий строй - светлое будущее всего человечества".

Лозунг в пещере

Как и подобает родоплеменному строю, собирательство, как стадия развития науки, тянулось мучительно долго. Потом все пошло куда быстрее. Аграрная революция - "производство истины в эксперименте" - привела к образованию излишков экспериментальных фактов и возникновению зачатков разделения труда.

Излишки порождали мысль об отчуждении научного труда, что и не замедлило произойти. Тем более что к тому моменту уже сформировался институт обобществления научного знания, а именно - научные журналы. Формой отчуждения стал документ - специальным образом структурированный текст, описание эксперимента или теории.

Так уж повелось, что разделение труда частенько идет рука об руку с эксплуатацией человека человеком. Первыми оказались закабалены [Как я уже говорил выше, излагаемая мною мысль намеренно утрирована, поэтому термины "закабалены", "рабовладение", "феодализм", "империализм" применительно к научному труду следует мысленно закавычивать] экспериментаторы, которых к тому времени образовался некоторый избыток. Они выступили продуцентами первого рода, поставляя готовый продукт на стол следующих участников пищевой цепочки - теоретиков.

Некогда книжные черви, скрывающиеся в тиши университетских библиотек, они шумным балаганом вырвались на простор университетских же лужаек и воспарили в эмпиреи, не забывая про пиво. В период своего расцвета эти новые патриции оккупировали престижные курорты всего мира, где проводили симпозиумы, что в переводе с греческого обозначает пьянку, переходящую в… Сейчас, конечно, времена уже не те… но я отвлекся.

Отчуждение труда экспериментатора происходило в виде текста - научной статьи, отчета, протокола. В итоге теоретик имел дело исключительно с бумагой. Бумага на входе - бумага на выходе. Причем входящей бумаги обычно значительно больше. В СССР часть ее возвращалась в общественный оборот в обмен на произведения Дюма и других классиков мировой беллетристики. Бумагооборот других развитых стран нуждается в дальнейшем изучении.

Теоретик заинтересован в методологических критериях научности, ориентированных прежде всего на работу с документами. Конвенционализм, фаллибилизм, физикализм, научный реализм - вот лишь некоторые направления философии науки, затронувшие тему формального критерия научности.

Конвенционалисты, вслед за Анри Пуанкаре, считают, что основания науки (аксиомы метода) есть результат сговора большинства ученых. Выбор делается на основании простоты и практического удобства.

О фаллибилизме Поппера "КТ" писала не раз (начиная еще с давней статьи Юрия Ревича "Искусство быть наукой" в теме номера "Мифов.нет"). Согласно этой школе, научными считаются те высказывания, для которых найдена возможность опровержения. Обратите внимание - не подтверждения, как требует позитивистская концепция, а опровержения, поскольку все теории признаются потенциально ошибочными априори.

Физикализм и некоторые направления научного реализма ведут в сфере науки борьбу против естественного языка, который выступает причиной многих ошибок и неясностей. Предлагается создать корректный язык, лишенный неопределенности и противоречивости естественного языка, и все теории формулировать на нем. Те из них, что с грамматической точки зрения (имеется в виду грамматика нового языка) правильны, можно рассматривать как научные. Физикализм строит идеальный язык путем сведения психических феноменов к физиологическим, а значит, физическим процессам. Научный реализм строит идеальный язык, основываясь на онтологических предпосылках, выбор которых и составляет основное занятие приверженцев этого направления в философии науки. Если же в качестве языка науки выбрать математику, мы получим логический позитивизм.

В общем случае философы стараются разработать свод формальных правил, сравнение с которыми позволяло бы оценивать "истинность" выдвигаемой гипотезы. Для примера - одним из таких употребительных списков правил являются законы сохранения энергии, импульса, количества движения и др. Не удовлетворяет гипотеза законам сохранения - "фтопку!!!". Расширяя или изменяя этот список, получаем различные формы формальных критериев научности.

Область бурно развивалась до 1970–80-х годов, несмотря на то что в 1931 году Гедель доказал теорему о неполноте. Наиболее часто цитируется следующая ее формулировка - "Если система не противоречива, то она не полна". Иными словами, нельзя создать аксиоматическим способом достаточно сложную систему так, чтобы множество доказательных формул полностью охватывало бы множество содержательно истинных утверждений в рамках этой системы. Это доказательство сильно охладило энтузиазм философов, надеющихся на формальный критерий научности.

Последнее время забрезжила надежда на порабощение искинов  ["Искусственных интеллектов". - Л.Л.-М.], роботов и других автоматов. Научная работа грядущего выглядит как управление поисковыми пауками, снабженными научно-методологическими фильтрами различных модификаций. Фильтры эти процеживают эмпирический сырец в виде научных статей в Сети, выискивая скрытые взаимосвязи и другие неявные данные. Впрочем, "Сумма технологии" Лема недавно переиздавалась - см. в ней главу 7, "Выращивание информации".
Зафиксируем красной нитью - отобрал корешок, осмотрел, съел.

Яд и корона

"…И тут же прикрепила украинцев к земле…"

К. Прутков

Как помнит старшее поколение из школьных уроков истории и обществоведения, рабовладельческий строй оказался нежизнеспособен из-за низкой эффективности рабского труда и был заменен прогрессивным человечеством на строй феодальный. Рабство, правда, дало метастазы в виде "плантаторства" на американском континенте. Хотя в науке рабовладение было коротким периодом и завершилось довольно давно, мы еще можем наблюдать такие "плантации" - учреждения, где низкоквалифицированный персонал на дешевом оборудовании проводит множество однотипных экспериментов, перерабатывающихся затем небольшой горсткой белых воротничков.

Со временем стоимость экспериментальной работы возросла на порядки. Соответственно изменились и требования к научным работникам. Все это привело к очередной смене формы организации труда. Экспериментаторов частично освободили и прикрепили к земле, то есть к приборам. Крайняя степень этого типа организации труда называется "Сидение на приборе".
При "феодализме" отчуждается не весь труд экспериментатора, часть творческой работы ученого остается при нем. Это не жест доброй воли, а суровая техническая необходимость.

Приборы и методики совершенствуются на ходу и часто. Проводятся калибровки, устраняются наводки, подбираются условия измерения. Прибор таскают из угла в угол, подкладывают под него бумажки, изолируют провода и перепаивают контакты, производят "магические постукивания". Повозившись так от недели до полугода (для прибора средней сложности), получают на выходе что-то похожее на правду, на контрольном образце. В этом сложном и продолжительном магическом ритуале используемые установки приобретают несвойственную им ранее индивидуальность, а работающий на них персонал - ноу-хау проведения измерений. Эти знания и эта индивидуальность уже не могут быть отчуждены старыми проверенными способами - в виде описания и инструкции [Те, кто пытался перенять/передать технологию, измерительную методику или воспроизвести эксперимент, понимают, что это особая песня и особый вид научного труда]. Таким образом, из движимого имущества экспериментальные установки, приборы и персонал превращаются в недвижимость. Недвижимость эта есть основной источник натурального продукта и занимает некоторую условную площадь на научном фронте. Так мы и получаем то, что в учебниках средней школы называется "натуральное феодальное хозяйство".

Отчасти проблема невозможности полной трансляции экспериментальных данных решается переносом потребителей поближе к месту производства как в географическом, так и в административном смысле. Для крупных установок довольно давно справедливо нехитрое эмпирическое правило: "одна установка - одна научная школа, две установки - две школы".

Устройство крупной научной школы сейчас до боли повторяет устройство классического феодального государства. Есть король - глава школы и ее научный лидер, есть вассалы нижнего уровня, командующие феодами, теоретики, тоже объединенные в феоды, и сервы (от лат. servus - раб, в средневековой Зап. Европе категория феодально-зависимых крестьян, наиболее ограниченных в правах. - Большой энциклопедический словарь) [Я не даю моральных оценок. Это не хорошо и не плохо - это просто такая форма организации труда].

Передача неявного неформализованного знания между участниками таких коллективов возможна не в последнюю очередь потому, что современные приборы и экспериментальные установки есть результат предыдущего этапа совместных теоретических и экспериментальных работ, а также труда инженеров, метрологов и др. Подобная преемственность стягивает эксперимент и теорию в довольно тугой узел.

Как перейти от неполных эмпирических данных к синтетической теории? Однозначен ли этот переход? Как исключить психологизм и повысить объективность эксперимента? Можем ли мы зафиксировать явление, не имея хотя бы приблизительного теоретического описания его? Насколько восприятие обычных, наблюдаемых в повседневной жизни, вещей определяется социальной и теоретической установками нашего мышления?

Вопросов множество, но даже беглый исторический обзор показывает, что философское осмысление текущего состояния научного метода всегда хронически запаздывает. Эмпиризм утвердился в науке, когда уже буйно цвело экспериментаторство, выводящее исследователя за пределы непосредственного чувственного опыта. Позитивизм укрепился, когда ему на смену уже были выдвинуты конвенционализм, физикализм и др. Сейчас эти идеи пробивают себе дорогу в массы, но фактически они соответствуют состоянию науки 40–50-х годов прошлого века.

Трагедия философии науки настоящего времени в том, что она, с одной стороны, обгоняет те философские представления, что доминируют в научном сообществе, а с другой - отстает от научной практики. Иными словами, философы отстают от науки на один шаг, а сами ученые - на два. Не успела сформироваться идеология "феодальной" формы научной организации труда, а впереди уже открываются новые горизонты.

"Отречемся от старого мира…"

Если рабовладельческий строй подкрался незаметно, а его, в свою очередь, тихо и мирно сменил строй феодальный, то капитализм проходил закалку в горниле так называемых буржуазных революций. Потом это стало хорошим тоном, и все последующие формации являются в мир, начиная свою деятельность с "…до основанья, а затем…". К сожалению, а может быть, к счастью, великой коммунистической революции не произошло, а величие революции социалистической в отдельно взятой стране сейчас находится под вопросом. Поэтому мы не будем заострять на них внимание и вернемся к буржуазному строю.

Несмотря на то что капиталистическая экономика достаточно сложна и включает в себя способы отчуждения труда, способы разделения и организации труда, способы присвоения труда, способы оценки труда в некотором эквиваленте (стоимость) и способы мотивации труда, ключевым словом, открывающим двери в мир чистогана, является слово "собственность". Так, по крайней мере, нам говорили последние пятнадцать лет. Вот наладим собственность, взрастим собственника - и мир наживы засияет яркими красками, а пока надо потерпеть. Эпоха первоначального накопления капитала, понимаешь! А тут и власти предержащие, двести лет выступавшие спонсорами нашего общественного института, осознали, что "один ум хорошо, а ни одного лучше", и потихоньку сворачивают финансирование фундаментальных исследований, переложив этот груз на плечи частного капитала и горстки филантропов. Башню из слоновой кости купили в качестве сырья для бильярдных шаров. Настало время финансовой интеграции науки в мировую экономику. И тут встал вопрос о собственности. Причем собственности не простой, а интеллектуальной.

Что общего между баснописцем Эзопом, поэтом Тарасом Шевченко и актрисой Шереметьевой-Жемчуговой? Каждый из них был собственностью. Причем язык не повернется отрицать, что собственностью интеллектуальной. В наши времена все перевернулось с ног на голову. Теперь уже покупатель примеряет на себя ошейник. Подписываясь под лицензионным соглашением, пользователь мало того что добровольно ограничивает себя в правах, но иногда становится объектом шпионажа, призванного подтвердить и обеспечить его лояльность продавцу. Такое состояние дел вызывает справедливое опасение покупателей, полагающих, что в дальнейшем пассивным наблюдением дело может не ограничиться. Ярмо копирайта, в которое впряглось общество, уже начинает натирать шею. Борьба между потребителем, защищающим свои права, и производителем, справедливо требующим вознаграждения за проделанную работу, принимает уродливые формы. И в эту толпу размахивающих своими цепями людей бочком пробирается наука, как прикладная, так и фундаментальная. Слышатся робкие голоса: "Наука - это производительная сила общества. Мы создаем интеллектуальный продукт и хотели бы получить за него справедливую цену. Фундаментальная наука экономически оправдана. Каждый доллар, вложенный в молекулярную биологию, принес Х центов прибыли", и так далее. Речь идет о продукте интеллектуального труда ученых и его превращении в товар. Обычно, говоря о коммерциализации науки, опираются на примеры продажи программного обеспечения и инженерных разработок, забывая, что рынок накладывает свои условия на обращающиеся в нем товары. И если продать можно все, что угодно, то превращение предмета в товар есть процесс удивительный и в чем-то даже загадочный. Потребности людей последние полвека все больше создаются искусственно, а не являются следствием экономической необходимости. Причем люди, создающие эти новые потребности, пребывают в прискорбном неведенье относительно смысла своей деятельности, что превращает современную экономику в сюрреалистический театр абсурда. Все больше и больше философов бьются уже не над поиском, а над возвращением смысла если не жизни, то хотя бы экономической деятельности. И в этой ситуации надо умудриться "впарить" научную разработку, вернее, получить деньги на нее. В науке ситуация осложняется еще и тем, что там внутренняя организация труда ближе к феодальной, а науке приходится интегрироваться в капиталистическую систему хозяйствования. Иными словами, погоня за деньгами приводит науку на грань модернизационного кризиса. И, как всегда бывает, бить будут по самому больному месту - по методологическому ядру, оно же modus operandi науки. Вот только два положения, которые обычно остаются в тени в дискуссиях о коммерциализации науки:

1. Как ни странно, ученый выпускает в научный оборот только полуфабрикат - гипотезу с первичной экспериментальной проверкой. Окончательную же ценность и статус теории гипотеза получает потом, в результате независимого и многократного подтверждения и плодотворной критики (в идеале). То есть научная теория только отчасти продукт индивидуального труда авторов. Она имеет составляющую, созданную коллективным трудом всего научного сообщества. Разделить эти стороны одной медали подчас довольно затруднительно. Также затруднительно оплатить коллективный труд ученых, не являющихся, строго говоря, авторами теории. Таким образом, налицо противоречие "…между общественным характером труда и частнокапиталистическим присвоением…".

2. Все прекрасно представляют, как будет продаваться готовый результат научной деятельности. Однако это все равно что продавать сданный крепостным крестьянином оброк в супермаркете. Это будет лишь пародия на капитализм. Настоящая концепция коммерциализации науки должна предполагать оборот интеллектуальной собственности внутри научного сообщества. Причем оборот коммерческий. А вот эта часть обычно хромает.

Итак, организация труда в науке вступает в противоречие с требованиями, необходимыми для ее успешной коммерциализации.

Главной методологической проблемой современной науки является то, что механизм трансляции экспериментальных данных в научной среде переживает кризис. Сложившиеся методы отчуждения экспериментальной информации (в виде текста статьи, отчета или протокола) в случае сложных приборов и установок не срабатывают достаточно эффективно. Появляется часть экспериментальной информации, которая не может быть отчуждена и обработана существующими средствами. В результате происходит концентрация и автономизация научных групп вокруг сложных приборных комплексов. При этом передача экспериментальных данных между ними, а потом и общение, становятся все более затруднительными. Таким образом, фрустрируются основные свойства капиталистической формы организации труда:

1. Затруднено движение научной информации.
2. Затруднено движение людей.
3. Затруднена свободная конкуренция между производителями научного продукта - экспериментальных фактов и теорий.

В общем, если мы, ученые, хотим и дальше что-то кушать, эту сложную методологическую/техническую/организационную проблему надо решать.

Техническое решение самое простое, так как редкий администратор сможет вовремя узреть в нем угрозу своим полномочиям. Мне видятся по крайней мере два пути:

Создание тесно интегрированных метрологических и приборных комплексов с новыми методами предоставления данных (включая историю прибора, калибровочные измерения и т. д., что в статьях и отчетах, как правило, опускается) [Сравните идеологию "воспроизводимых исследований" (reproducible research), применяемую рядом научных групп ведущих университетов (lcav). Она предполагает публикацию результатов вычислительного эксперимента только вместе с использованным для этого софтом. - Л.Л.-М.]. При этом конкурентная среда возникает снаружи таких систем, конкуренция идет между вторичными пользователями данных (условно говоря, "теоретиками").

За счет большого количества параллельных разнородных измерений одного образца дешевыми унифицированными сенсорами создается сильно переопределенная система данных об объекте, из которой с помощью программных фильтров извлекается необходимая информация, интерпретируемая как "экспериментальные данные".

В настоящее время оба направления успешно развиваются. Созданные под научные мегапроекты 1960–80-х годов научные комплексы диверсифицируют свою деятельность, продавая услуги по использованию простаивающего научного оборудования на "свободном рынке". Многие приборы развиваются под эту научную среду путем удешевления единичного измерения, благодаря переходу к автоматическому массовому производству экспериментальных данных. Автоматизируются стадии пробоподготовки, калибровки, измерений, предоставления результатов. Повсеместное "окомпьютеривание" приборов открывает новые возможности по фиксированию как эксперимента, так и стадий, предшествующих ему, - настройки, калибровки и т. д. Электронные средства коммуникации позволяют предоставлять заказчику помимо выводов еще и большие объемы "сырых" экспериментальных данных, а также консультации по методологии проведенных измерений. Для развития этого направления нужно разрабатывать новые методы постоянной и параллельной калибровки и поверки, записи и трансляции истории измерений данного класса и конкретного прибора. Нужны серьезные методологические и метрологические исследования. На их основе необходимо создавать новые формы и стандарты экспериментальной и теоретической работы. В общем, если все пойдет хорошо, на таких метрологически-измерительных комплексах наука сможет продержаться лет двадцать-тридцать, хотя кардинально это направление не решает проблемы.

Как выглядит типичное исследование в рамках такого подхода? Ученый собирает или изготавливает образцы, которые относит в "общественную прачечную", где ему за смешные деньги "прогоняют" их на заданных приборах и выдают сертифицированное заключение, а по требованию - и "сырец". На основании этих данных ученый строит теорию, с которой и вступает в конкуренцию с другими исследователями, обслуживающимися в той же "прачечной".

Переопределенные системы унифицированных сенсоров развиваются пока хуже, но перспективы у этого направления лучше. В настоящее время разрабатываются те самые дешевые унифицированные сенсоры, особенно в рамках "нанотехнологий", - лаборатории на чипе и т. д. Разработка методов создания переопределенных систем и способов фильтрации информации еще впереди.

Типичное научное исследование в рамках этого подхода проводится так: ученый создает экспериментальную среду, куда помещает множество разнообразных унифицированных сенсоров. В предельном случае "солит" наносенсорами образец. По заданным алгоритмам наносенсоры самоорганизуются внутри образца и по радио- или другому каналу скидывают данные на регистратор. Фиксируется множество взаимосвязанных параметров, что создает переопределенную систему. Далее образец подвергается воздействию, а регистратор получает новую порцию данных. После чего "сырец" обрабатывается специальными алгоритмами, позволяющими получить из переопределенной системы искомые числа параметров.

На переопределенных системах мы сможем продержаться лет пятьдесят, а там и следующий методологический кризис нагрянет. Дожить бы.