De impossibilitate vitae

Двадцать седьмого марта две тысячи шестого года мы потеряли ум, честь и совесть современного человечества, познавшего грех самоуничтожения и бич взаимонепонимания.

Я подружился с ним в день похорон Брежнева. Когда осточертевшее тело роняли в кремлевскую могилу, освобожденный от школьных занятий мальчишка в маленьком поселке в Черноземье впитывал "Солярис". Тот старый, настоящий для всех советских "Солярис". Еще не по-модному женского рода, с оскопленной последней главой, зато не грешащий "монографиями Хьюджеса и Эйгеля" (храни боже таких переводчиков).

Это было только начало знакомства с Солярисом, но меня с семи лет уже перекосило: ignoramus et ignorabimus.

В том же томе меня ждал ярчайший всплеск воображения под названием "Эдем". От разыгравшегося во всю прыть воображения хотелось петь, век познания Вселенной, как мне тогда верилось, грядет неотвратимо. И хоть жизнь грубо отняла у человечества сказку о скором галактическом будущем, блестящий пример "Таинственного острова" на новый, искрометный лад не забыть уже ни по чем. Истого естествоиспытателя не переделать.

"...На буро-желтой плоской поверхности, виднелись две маленькие фигурки, одна немного светлее другой. Люди смотрели сверху, как они стоят: неподвижно, совсем близко, всего лишь в нескольких десятках метров от плавно расширяющихся дюзовых колец.

- Почему они не уходят? - нетерпеливо спросил Физик. - Мы не сможем стартовать.

- Они не уйдут, - сказал Доктор.

- Что это значит? Он не хочет, чтобы мы улетали?

Доктор знал, что это значит, но молчал."

Сразу следом меня намертво покорил Пиркс. Блестящий цикл рассказов о взрослении человека не способен хоть сколько-нибудь дискредитировать любой авантюристский антураж. И хотя со временем я стал видеть в цикле рассказов о курсанте, выросшем в убеленного сединами навигатора, нечто большее, нежели человеческую биографию, подвергшуюся прекрасной литературной обработке, взахлеб читанного уже не перевернуть. Невероятной филигранности юмор, меткие описания... Ведь не с чем же сравнивать. Пришлось пообещать себе выучить польский язык.

"Все признавали, что Пиркс поступил, как надо, однако это его не удовлетворяло. На долгие годы у него сохранилось воспоминание о тех долях секунды, когда он прикоснулся к смерти, но все же уцелел, с тем чтобы никогда не узнать всей правды; и горьким, как угрызение совести, было для него сознание того, что ударом в спину, столь же подлым, сколь и вероломным, он убил своего спасителя."

И вот тут наступил момент истины numero uno, потому что издательство "Мир" подготовило для наивного подростка этакий "хук с правой". А первое впечатление от "Голоса неба" (да, именно в таком переводе его и выпустили в СССР) иначе описать довольно тяжело. Это уже потом я стал догадываться, как устроена "несоветская наука". Совсем уже в перспективе дальнейшего моего взросления - попытки Азимова сплавить современные физические и культурные концепции с Ветхим заветом и первое знакомство с космологиями облюбованного самим Лемом Стэплдона. Но тогда...

"Точные науки с самого своего зарождения занимались явлениями Природы, а не Культуры; не существует физики или химии Культуры - есть лишь физика и химия "материала Вселенной."

В тот момент (учитывая пубертационный период) в моей голове взорвалась сверхновая. В моей жизни стала оформляться личная концепция отношения к миру, без идеологических костылей, которые, к тому же, один за другим взял себе за правило вышибать перестроечный "Огонек". Однако не было в моем микромире места и "поруганным, но в едином порыве воскрешенным православным святыням". Не с чем сравнивать ощущение от лемовских философских концепций, если честно. Похоже на вытягивание себя из болота за волосы.

Весьма странно, но моя жизнь сложилась таким образом, что остальные монументальные вещи "раннего" Лема я читал уже не в сопливом возрасте. Возможно, именно поэтому я воспринял как само собой разумеющееся слова доктора Станислава о "Powrotie z gwiazd", как о книге, которую он хотел бы переписать. В ней было заложено больше, чем удалось. На все сто "за". Хотя, что теперь толку...

Бетризация стала для меня явлением и предвидением социального порядка. И генетики с химиками даже для такого уже были не нужны. Мудрый уроженец Лемберга все правильно прочувствовал, не хотелось бы только, чтобы сбылись его предсказания о феминистических террористических организациях. Хотя подспудная и малозаметная "бетризация" к этому обязательно приведет, уж будьте покойны.

"Сумма технологии", "Сказки роботов" и "Звездные дневники" для меня свершились примерно в один плохо разграничиваемый период. Вполне объяснимый для выпускника средней школы и абитуриента, которого рвало сразу во все стороны. Хотелось, черт возьми, всего.

И это все я получил сполна. Если меня когда-то спрашивали, какой писатель способен полностью оправдать мои ожидания, то ответ для меня не минуем: Станислав Лем. Урановые уши, Трурль, Цифруша, сепульки почему-то очень справедливо ложились на серьезный философский трактат о технологической эволюции. К тому же, со временем я понял, что писавший на Лема доносы американским сексотам талантливый и сумасшедший Филип Дик просто завидовал. По-черному.

Это ж надо позволить себе сорить бешеной стоимости сюжетами: целых два сборника рецензий на несуществующие книги - "Абсолютная пустота" и "Мнимая величина"! Сколько корма было бы Голливуду, вечно болеющему отсутствием интересных сценариев.

А Лем тем временем капитально эволюционировал. Пока я бился с высшим образованием и внезапно во всем разуверившейся страной, пан Станислав постепенно выбирался на совершенно другой уровень. Стал упорно "завязывать" с беллетристикой, обратившись в последних своих романах едва ли не напрямую к философии.

Что уж дальше вспоминать, как это было… В "толстом литературном" ежемесячнике "Звезда Востока". Впервые за долгие годы. Роман. Матерого Лема. Опять о Тихом! "Dehumanization trend in modern weapon systems". Интересно, удастся ли когда-нибудь прочесть теперь все эти заботливо возведенные "строительные леса" - ворох придуманных и почти что целиком написанных Лемом сопутствующих материалов к своим книгам? 

Вообще, по диапазону охвата "страстей человеческих" польский Писатель сравним, пожалуй, лишь с такими монстрами, как Марк Аврелий или Монтень. Прогрессовское издание "Мира на Земле" и "Фиаско" я несу с собой, что называется, "по жизни". Пришлось даже купить второй экземпляр у букинистов - первый пал жертвой неутомимых "добрососедей-снайперов" с их извечной тягой узнать, а что же это такое-этакое, с чем невозможно расстаться.

"Когда я был большим", я уже сам (хвала интернету!) связывался с сыном пана Станислава, чтобы испросить разрешение на перевод, как выяснилось, последнего пространного интервью иранской газете "Шарх". Вот, сам только что перечитал…

Двадцать седьмого марта две тысячи шестого года мы потеряли ум, честь и совесть современного человечества, познавшего грех самоуничтожения и бич взаимонепонимания.