Совинфотех и реформа РАН

…следует признать, что у нас в стране машинного перевода нет. Чтобы он был, надо одно из двух: или полностью перестроить самоё систему организации научных исследований в государстве и их внедрения (обеспечив, в частности, должный уровень компьютеризации), или создать для осуществления машинного перевода что-нибудь вроде Министерства среднего машиностроения с таким же подчинением не его государству, а государства ему, как это было при Сталине и Берии.

…следует признать, что у нас в стране машинного перевода нет. Чтобы он был, надо одно из двух: или полностью перестроить самоё систему организации научных исследований в государстве и их внедрения (обеспечив, в частности, должный уровень компьютеризации), или создать для осуществления машинного перевода что-нибудь вроде Министерства среднего машиностроения с таким же подчинением не его государству, а государства ему, как это было при Сталине и Берии.
В. А. Успенский[Очерки истории информатики в России, под ред. Д. А. Поспелова и Я. И. Фета. Новосибирск, Научно-издательский центр ОИГГМ СО РАН, 1998]

Ученик А. Н. Колмогорова, завкафедрой математической логики и теории алгоритмов Московского университета Владимир Андреевич Успенский в этих строках, написанных еще в 1991 году (отсюда ссылка на недостаточную компьютеризацию), ухватил самую суть проблем, которые вынуждены решать сегодняшние руководители Российской Академии наук. История информатики в СССР — очень показательный пример того, что происходило у нас с наукой, причем в данном случае — наукой не вполне академической. Информатику невозможно разделить на прикладную и фундаментальную. Принципы компьютерной архитектуры, теория связи, теория автоматического регулирования и управления, теория конечных автоматов, теория программирования — все это области столь же инженерные, сколь и «чисто научные».

Попробуем понять, почему наука оказалась бедной золушкой у претендующего на мировое влияние государства, которому она, по всеобщему мнению, необходима. Виноват ли в этом низкий уровень образования чиновников? Правы ли те, кто полагает, что нынешнее правительство — просто мафия, подгребающая под себя всю более или менее значимую собственность? Или, может быть, как всегда и во всем, «виноват Чубайс»? Или РАН действительно требуется реформировать, и академики, средний возраст которых много выше среднего, просто сопротивляются по инерции?

Успехи и достижения

Вычислительные машины в нашей стране стали строить с не таким уж и большим опозданием. Уже в 1948 году (напомним, что эпохальный ENIAC был введен в строй в 1946 году) сразу в нескольких центрах начинается проектирование цифровых вычислительных машин. В том же 1948 году Госкомитет СССР по изобретениям выдал сотрудникам Энергетического института АН СССР И. С. Бруку и Б. И. Рамееву авторское свидетельство №10475 с приоритетом от 4.12.1948 г. на изобретение под названием «Автоматическая цифровая вычислительная машина» — первый отечественный патент такого рода.

Подробности создания советских ЭВМ излагаются в замечательной книге Б. Н. Малиновского[Малиновский Б. Н. История компьютерной техники в лицах. — Киев: КИТ, ПТОО «АСК», 1995 (lib.ru/MEMUARY/MALINOWSKIJ)], а также в публикациях автора[www.homepc.ru/offline/2003/82/26089 , www.russ.ru/netcult/20030107.html , www.russ.ru/netcult/20021106_revich.html  и др]. Теоретический уровень разработок был необычайно высок. Доклад, который сделал С. А. Лебедев в 1956 году на Международной конференции по электронным счетным машинам в Дармштадте (ФРГ), произвел сенсацию. БЭСМ оказалась лучшей ЭВМ в Европе! Не связанные маркетинговыми соображениями (за исключением «мнения свыше»), отечественные ученые и инженеры создавали не те машины, которые будут лучше продаваться, а те, которые будут лучше работать. Причем, заметим, создавали их те же люди, которые разрабатывали теории их работы. Нелишне вспомнить и одну парадоксальную особенность советского ВПК — там всегда наличествовала официально презираемая в «гражданской» экономике конкуренция. Крупные проекты часто поручались сразу нескольким КБ. Решения «наверху» принимались порой не оптимальные (так было с ЭВМ «Стрела», которую запустили в серию вместо более перспективной БЭСМ), но кто сказал, что «невидимая рука рынка» всегда позволяет принимать оптимальные решения? Посмотрите, рыночники, на заставку ОС, которая ежедневно возникает перед вашими глазами при запуске компьютера…

В СССР были созданы передовые школы по теории алгоритмов (А. П. Ершов), переводу с естественных языков, даже теоретической биологии, крупнейшая в мире школа по семиотике (Вяч. Вс. Иванов). Работы советских ученых находились на мировом уровне: так, монография Глушкова «Синтез цифровых автоматов» (1961) была немедленно переведена на английский и вместе с другими работами сделала его мировым лидером в этой области. В 1996 году международная организация IEEE Computer Society в связи со своим 50-летним юбилеем посмертно удостоила Глушкова медали «Computer Pioneer», которая была передана его семье. Этой медалью награждены еще двое российский ученых: А. А. Ляпунов и С. А. Лебедев.

Конец истории

Но! Во-первых, почти вся упомянутая техника разрабатывалась и эксплуатировалась в рамках ВПК, мало затрагивая остальные отрасли. Во-вторых, вот еще один парадокс «плановой экономики»: конкуренция между создателями советских ЭВМ привела к разобщенности стандартов и несовместимости оборудования. Несовместимость существовала как на самом низком уровне — например, в серии Минск-32 байт был шестибитный, а в БЭСМ — семибитный, так и в области состыковки систем. Каждая «контора» выпускала периферию «под себя». Мы много раз наблюдали за последние годы, как преодолевается несовместимость стандартов в рыночных условиях — «войны форматов» никогда не длятся так долго, чтобы вызвать раздражение у пользователей и погубить всю идею. Казалось бы, в «плановой» системе все должно быть еще проще: министр вызвал ведущих конструкторов, стукнул кулаком по столу, и назавтра все стало волшебным образом совместимо. Из дня сегодняшнего представляется, что сначала никто об этом просто-напросто не подумал (согласно общему советскому принципу «что мне, больше других надо?»), а когда встрепенулись, на высоком уровне было принято, бесспорно, наихудшее из всех возможных решений, известное как «копирование IBM/360». Об этом тоже много сказано и написано[См., например, Бабаян Б. А. «Восхождение на ЭЛЬБРУС» (www.uic.bashedu.ru/konkurs/tarhov/russian/st1.htm)]. Отметим только, что против самого по себе решения о создании серии ЕС ЭВМ не возражал тогда никто, но против копирования отнюдь не передовой на тот момент IBM/360 возражали буквально все сколько-нибудь разбирающиеся в предмете люди: В. М. Глушков, С. А. Лебедев, И. С. Брук, Б. И. Рамеев и др. Заместитель министра М. К. Сулим, бывший фактически инициатором всей истории с созданием ЕС, подал в отставку прямо на коллегии Минрадиопрома.

Пожалуй, главным просчетом авторов решения можно считать не технические ошибки, а то, что та самая конкуренция, так долго бывшая двигателем отечественного ВПК, была вырублена в компьютеростроении под корень. Лебедев оказался единственным, кто отстоял свой ИТМиВТ (Институт точной механики и вычислительной техники) от привлечения к задаче копирования устаревшей западной техники. Это стоило ему здоровья, но зато был создан «Эльбрус». Автору уже доводилось полемизировать со сторонниками этого решения на самом высоком уровне[22.08.2000 в еженедельнике PC Week появилось развернутое письмо (www.computer-museum.ru/news/onrevich.htm) д.т.н. В. В. Пржиялковского, д.т.н. Н. Л. Прохорова и к.т.н. Е. Н. Филинова как ответ на статью автора этих строк, опубликованную в июне того же года в газете «Известия». Виктор Владимирович Пржиялковский — в 60-х гг. главный конструктор ЭВМ «Минск-2», «Минск-23», «Минск-32», с 1971 г. — заместитель директора по научной работе — главный инженер НИЦЭВТ, с 1977 г. — директор НИЦЭВТ, генеральный конструктор ЕС ЭВМ. Н. Л. Прохоров — с 1984 г. директор ИНЭУМ], но он не одинок в своем убеждении, что результаты оказались катастрофическими. По оценкам Б. И. Рамеева, к моменту распада СССР 99% отечественного парка ВТ отставало от мирового уровня на 10–25 лет. Не получилось и запланированного количественного прорыва: за 1970–97 годы ЕС ЭВМ разных моделей было выпущено 15576 штук. Для сравнения: моделей второго поколения — «Минсков», «Уралов» и БЭСМ — в сумме выпущено около 5500 штук (цифры приводятся по воспоминаниям самого В. В. Пржиялковского[www.computer-museum.ru/histussr/es_hist.htm]). Так что и о взрывном росте количества компьютеров на душу населения говорить не приходится. А ведь мы еще не касались истории с отечественными ПК, которая даже более позорна, чем ЕС-эпопея.

А был ли мальчик?

При всем уважении к именам и деятельности названных и неназванных специалистов и ученых сейчас хочется спросить: а результат где? Практический, научный, экономический — какой угодно. Да, были выполнены работы высшего класса, но информатика (которая есть современный синоним кибернетики) у нас целиком и полностью западная. Обратите внимание, что несчастное сельское хозяйство, которое постоянно обсуждалось на уровне Политбюро и к концу 80-х дошло до почти полного развала, сейчас чувствует себя куда увереннее, чем процветавшая тогда наука. Не слишком ли круто было создавать целую отрасль естествознания, обеспечивать ее кадрами и средствами, чтобы получить в результате одну-единственную компьютерную программу действительно мирового уровня — Fine Reader?

Представляю, какую бурю возмущения эти слова могут вызвать у пожилых ныне ученых, чьи достижения неоспоримы (а также у тех, кто создает другие отечественные программы мирового уровня, если таковые существуют). Но мы же договорились, что информатику нельзя делить на прикладную и академическую части (и это не моя личная придумка!), а практические результаты говорят сами за себя. Ю. А. Шрейдер заметил, что в те времена «участвовать в научной жизни было хорошо и интересно». Мне довелось не один год наблюдать за деятельностью ученых, когда я работал в одном из институтов Академии наук. Рискуя навлечь на свою голову обвинения в непонимании сущности научной деятельности, замечу, что из этих наблюдений я вынес одно стойкое убеждение: для большинства тех ученых процесс был важнее результата. Обычное возражение в таких случаях состоит в том, что на одного выдающегося ученого всегда работают много «научных сотрудников», которые создают сообщество, некую питательную среду, сами при этом мало что производя. Это абсолютно верное замечание. Вопрос только в том — а сколько таких «научных сотрудников» может быть? В процентном отношении? Помнится, Александр Андреевич Дулов в 70-е годы получил редкую по тем временам возможность поработать во Франции, кажется, в Институте органической химии. Так вот весь этот институт, один из крупнейших в стране, состоял из 75 сотрудников, включая уборщицу и директора. А штат обычного нашего академического института в годы «застоя» был порядка 1000 человек! Примерно таков количественный состав исследовательских подразделений крупных современных корпораций уровня Canon или Hewlett-Packard. Притом что любое из академических «заведений» обычно создавалось под конкретного человека, академика со своей программой исследований. Другой академик, в той же области, но с другой программой исследований, создавал свой такой же институт — с дирекцией, лабораториями, собственным ОКБ, опытным производством, гаражом и иногда жилым фондом. При этом зарплаты младших научных сотрудников были на уровне 120–150 рублей, то есть на уровне нищеты. За эти деньги предоставлялась возможность бездельничать сколько угодно («мы делаем вид, что работаем, а государство делает вид, что нам платит»). Представляете КПД всей этой машины?

Предельно забюрократизированная научная среда не смогла осознать проблему даже в первом приближении. В результате на науке заработали свой начальный капитал только самые предприимчивые личности, вроде Артема Тарасова и Михаила Ходорковского, а «научные работники» в ситуации 90-х оказались, пожалуй, самой беспомощной прослойкой населения. На что жалуетесь?

Кто же виноват в развале советской науки? Неужто Чубайс?

Что делать?

Благородное академическое собрание в полном составе обсуждало этот вопрос 19 мая сего года в присутствии главного «злодея» — министра образования и науки Андрея Фурсенко. Прежде чем разбираться, кто тут прав, а кто виноват, заметим, что закончилось собрание вполне адекватно менталитету собравшихся — ничем. При всеобщем возмущении предложенными реформами следовало ожидать, что Фурсенко если и не закидают яйцами, как случилось двумя месяцами раньше в Красноярске, то затопают и захлопают уж точно. Но во всем коллективе заслуженных ученых мужей нашелся только один человек — герой нашего недавнего интервью В. Л. Арлазаров[«КТ» #44 от 23.11.2004 (www.computerra.ru/offline/2004/568/36764)], который освистал докладчика и… был немедленно удален за это из зала. Так что независимо от правоты или неправоты сторон правительственную реформу можно считать состоявшейся. Это хорошо или плохо?

Да, современное государство обязано содержать науку. По крайней мере, все без исключения государства, которые хотят хоть как-то развиваться (я уж не говорю о том, чтобы претендовать на серьезное место в мировом сообществе) это делают. Правы и те, кто, подобно Арлазарову, считают, что здесь есть элемент передела собственности: «она (кампания. — Ю.Р.) не за науку и не против науки, а за те четыре сотни зданий, которыми владеет Академия наук». С другой стороны, скажите — а это нормально, когда директора нищих институтов катаются на «тачках» стоимостью примерно равной годовому бюджету подведомственных структур? (С. П. Капица сказал по поводу упомянутого собрания в интервью «Известиям»: «Профессора — не чета китайским, но влачат жалкое существование. Зато директора — посмотрите, на каких лимузинах приехали на собрание!») Я не уверен, справедливо ли будет отнять у них источник дохода в пользу кого-то другого (справедливость — вообще понятие растяжимое), но зато знаю наверняка, что тут уж точно о науке речи не идет.

Да, реформа Академии наук, задуманная правительством, как и все реформы последних лет — жалкое начинание, которое не имеет четкого содержания, продуманной программы, и несложно предсказать, что она будет иметь примерно те же последствия, что и пресловутая монетизация льгот (по сути своей — тоже нужное и полезное начинание). В дальнейшем на ходу будут лататься концептуальные дыры, приниматься поспешные решения, пока все не обратится в свою противоположность, как это и случилось с монетизацией. Но те люди, которые в системе Академии наук действительно работают (а я лично с такими знаком), не должны во всем обвинять только правительство. Надо начинать с себя, вам не кажется?