Лики цифровой революции
АрхивРеволюционными были четыре свершения ХХ века: революция социальная, "зеленая", сексуальная и цифровая.
Революционными были четыре свершения ХХ века: революция социальная, "зеленая", сексуальная и цифровая.
Революция есть освобождение человека, а не уничтожение человека, как это иногда кажется в панике тем, кто привык к рабству. Конечно, избавление от рабства не избавляет от жизни. Революция дает возможность, но не отбирает необходимость.
Кибер или ангел
Благодаря социальной революции человек может заработать на достойное существование, но от обязанности существовать и зарабатывать он не освобожден. Правда, этой обязанностью свободный человек может пренебречь так же, как и раб. Грех, включая самоубийство, революция не отменяет.
"Зеленая" революция была не уничтожением зависимости человека от биомассы, а освобождением от ее нехватки. Это была победа не над аппетитом, а над голодом. Впрочем, поститься никто не запрещает. Может быть, именно в отсутствие голода и появляется настоящий пост.
Сексуальная революция освободила женщину от деспотизма мужчины, не уничтожив мужчину, не поработив его, а освободив от дурмана господства. "Пилюли" освободили женщину не от рождения детей, а от неизбежности рождения. Человек получил возможность быть открытым гомосексуалом, получил возможность сменить пол, но разделение полов, как и разделение труда, - не упразднено. Никуда не исчезает и возможность целомудрия.
Цифровая революция началась чуть раньше "зеленой" и сексуальной, но она крупнее, она затрагивает не желудок и то, что ниже желудка, а то, что желудка выше. Она касается самого главного зла - не бедности, не угнетения социального ли, полового, не голода. Она дает возможность справиться со злом, которое отравляет и человеческие отношения, но которое шире человеческого, - со злом незнания, причем незнания принципиального, с невозможностью знать и познавать.
Само название "цифровая революция" крайне неточно, но популярно благодаря рекламе. Продавец убеждает, что покупка цифрового фотоаппарата - это революция. Но усовершенствование техники - или еще не революция, или уже не революция. Количество мегапикселов переходит в качество передачи изображения, но само изображение может быть революционным, а может быть просто пошлой порнографической картинкой.
Частота словоупотребления в интернете (английском, вернее в Yahoo!) показывает более точную картину. Выражение "цифровая революция" встречается 7,7 млн. раз, а вот "компьютерная революция" - 8,8 млн. Правда, выражение "кибернетическая революция" (и "кибер-революция"), отражающее первоначальный термин, встречается намного реже, 2 млн. раз.
Лидирует же - и абсолютно - оборот "информационная революция": 19 млн. раз. Причем лидирует и среди прочих революций: даже "Американская революция" упоминается в интернете лишь 15,7 млн. раз; 5,3 млн. набрала индустриальная революция. Что уж говорить о русской (4,4 млн.) или коммунистической (2,2 млн.).
"Информационная революция" - ближе всего к сути. Винер создавал не кибернетику - "ангелитику". Именно слово "ангел", "передающий сообщение", первым пришло ему на ум в 1946 году. Однако он не желал ассоциации со словом, которое обозначает сообщение от Бога.
Информация с вареньем и без
В 1951 году испанский профессор, пригласивший Винера читать лекции в Мадриде, счел, что его "взгляды слишком либеральны, чтобы их можно было с безопасностью излагать в тоталитарном государстве" [Здесь и далее цитаты (даны курсивом) - из книги Норберта Винера, "Я - математик"].
Правда, франкистская Испания была недостаточно тоталитарна. В России Винеру была вполне гарантирована безопасность, поскольку тут его идеи не могли возыметь ни малейшего воздействия. Настоящий деспотизм не боится чижиков, тем более - компьютеров. Чижиков сажают в золотую клетку, компьютеры заменяют деспотам и визирям роскошные золотые чернильницы.
На заседаниях российского правительства перед каждым министром стоят самые дорогие из выпускаемых в мире ноутбуков. Символ потребности в информации превращен в символ ненужности информации, в символ власти. Телекамеры не показывают деталей, но можно смело предположить, что экраны у этих компьютеров покрыты позолотой, а клавиатура заменена на малахит и бронзу, в лучшем неокремлевском стиле. Все четко, ясно и "квадратно" в прямоугольном мире военных и спецслужб. Знание здесь сведено к двоичной комбинации из доноса и приговора.
Сто лет назад это было нормой. Результат описан в "Похождениях бравого солдата Швейка". Первая мировая война заставила упорядоченный, механический мир XIX века утираться кровавыми слезами. Не народный дух и не генеральские схемы одержали победу.
Выяснилось, что победа невозможна в принципе - в мире новом, где царит хаос индивидуализма, где всяк сверчок знает свой шесток, и этот шесток оказывается бесконечно высоким, где Швейк и император Франц-Иосиф абсолютно равновеликие величины.
ХХ век был веком броуновского социального и политического движения - и информационная революция началась, когда юный Винер обнаружил, что ему интереснее всего изучать закономерности броуновского движения. "Наука ХХ века оказалась перед проблемой неправильного: измерение объемов, площадей, длин сложных областей неправильного строения". Неправильного было больше, чем правильного, причем неправильное оказалось не хуже, а живее и интереснее правильного.
Мир, представлявшийся идеалом, мир накануне 1914 года, "где все обусловлено и для случайности не осталось места", оказался миром без смысла именно в силу обусловленности. "Такой негибкий мир можно назвать организованным только в том смысле, в каком организован мост, все детали которого жестко скреплены друг с другом".
Статистика важнее статики. Мост держится лишь потому, что он не стопроцентно жёсток. "Мир рассматривается не как отдельный изолированный феномен, а как элемент множества "возможных миров".
Зло отныне - не нарушение порядка, а вера в существование порядка, в благодетельность порядка, в силу порядка. Порядок во вселенной - не благо, а проявление энтропии, смерти, уравниловки. Жизнь есть не следование правилам, а нарушение правила, сопротивление распаду. Это ничуть не поощряет анархию и разврат. Попытка всех построить - вот что ведет к разврату, и Фрейд все это описал в деталях. Целомудрие человека не в соблюдении заповедей, а в общении, то есть в любви. Новое мировоззрение противостоит старому, как Новый Завет, говорящий о Любви, противостоит завету Закона.
Информационная революция противостоит трагичности мира, который стремится уничтожить дифференциацию, оригинальность, организованность. То, что есть порядок для личности, есть нарушение порядка для безличного. И наоборот: то, что казалось Ньютону прекрасным стройным механизмом, Винер воспринимал как угрожающую античеловеческую структуру. "Мы плывем вверх по течению, борясь с огромным потоком дезорганизованности, который… стремится все свести к тепловой смерти, всеобщему равновесию и одинаковости. То, что Максвелл, Больцман и Гиббс в своих физических работах называли тепловой смертью, нашло своего двойника в этике Кьеркегора, утверждавшего, что мы живем в мире хаотической морали. В этом мире наша первая обязанность состоит в том, чтобы устраивать произвольные островки порядка и системы".
Не стоит обманываться словами "порядок", "система". Тут ключевое слово - "произвол". Промысел Бога или Государства отменяется. Порядок есть то, что строится личностью. Информационная революция есть часть экзистенциальной революции: не так важно бытие общих абстрактных ценностей, как важно существование личное, свое. Говоря языком Розанова, не так важно, валится мир в пропасть или возносится к престолу Божию, как важно здесь и сейчас сидеть с женой и детьми в саду вокруг самовара, пить чай с вареньем и разговоры говорить. Вот эти разговоры - и есть информация.
Может ли человек быть человеком
Насколько революционной оказалась информационная революция, видно из пропасти между научно-фантастической робототехникой и реальными компьютерами. Пока вызревала кибернетика, публика расхватывала романы и пьесы о роботах.
Все романы о роботах эксплуатировали тему бунта, тему подобия человеку, тему расширения человеческого интеллекта. Но бунтуют там, где есть иерархия. Вся научная фантастика ХХ века лишь повторяла архаичные мечты о Големе.
Робот оказывался моделью человека, а человек - моделью Бога, причем очень специфического Бога средневековой Европы. Это существо глухое, но очень велеречивое, не нуждающееся в другом, но понуждающее слушать себя, существо повелевающее, черствое, мечтающее о любви, как пьяница мечтает о кефире. Такие роботы, возможно, в хозяйстве еще пригодятся, но такие люди скучны даже самим себе. А такого Бога и подавно не было, слава Богу.
Реальный компьютер - не собеседник алкоголика, не Пятница для Робинзона, а локатор, который требует от человека вглядывания, вслушивания, реакции - обратной связи. Он соединяет не с собой, а с другим человеком. Насколько это оказалось неожиданно, насколько литераторы не были готовы к антропологической революции, видно на примере чудесной деградации Станислава Лема в брюзгу-луддита.
Информационная революция оказалась не о человеческом обращении с машиной, а о человеческом обращении с человеком. Ее более предсказывали романы Достоевского, нежели Азимова.
Цифровая контрреволюция
Социальная революция ХХ века, свершившаяся в Первом мире, скромно осталась в тени таких социальных контрреволюций, как русская и китайская. Информационная революция тоже пока остается в тени, ее средства налицо, но используются они либо не по назначению, либо вопреки назначению.
Использование компьютеров для создания баз данных, для выкладывания текстов, для расчетов, оцифровывание как результатов научных исследований, так и некоторых форм коммуникаций академического сообщества, - простейший пример заколачивания гвоздей микроскопом.
Как социальная революция меньше всего сознавалась теми, кто строил заводы и проектировал автомобили, так компьютерная революция меньше всего замечается ее технической обслугой.
Налицо и цифровая контрреволюция: компьютеры как орудие военных, биржевых спекулянтов, торговцев "интересными открытками", кафедра для проповедников всевозможных идеологий, нимало не интересующихся окружающим миром, а интересующихся лишь обращением мира в свою веру, орудие утверждения своей власти, хотя бы виде обругивания всех и вся. Бороться с этим так же опасно, как запрещать лгать и хамить по телефону.
интернет, который уже успел пережить один кризис, является простейшим примером моральной и духовной нейтральности техники. Объединение компьютеров в сеть не только не стало качественным скачком вперед, но пока стало мощным средством воскрешения давно умерших притязаний и утопий. Механизмы всеобщей (и обратной!) связи используются совершенно в средневековом духе для создания особой цифровой вселенной, избавленной от недостатков вселенной реальной, для каталогизации всего и вся. Возводится огромная пирамида знаний, в которой человеку уготовано два места: раба, таскающего строительный материал, и трупа, задавленного статикой. Сообщество ученых и без интернета превратилось в сообщество холопов, обслуживающих невидимого, но грозного господина ("Родись я в теперешнюю эпоху умственного феодализма, мне удалось бы достигнуть немногого"). интернет, как и вино, усиливает прежде всего негативные черты людей. Но человек так же способен справиться с интернетом, как и с вином, - если он будет справляться в пределах себя, а не ближнего.
С точки зрения человеческой интернет как средство общения обозначил конец самодержавия и тоталитаризма. Миллионы людей перестали находиться во власти немногих - во всяком случае, информационная блокада разрушена, и, может быть, безвозвратно.
интернет, однако, обнаружил, что некогда угнетенные миллионы состоят вовсе не из каких-то свободолюбивых спартаков, а из все тех же тиранов и деспотов, которым лишь конкуренция мешает развернуться. "Молчаливому большинству" вложили в руки мегафон - и раздался такой шип и гуд, что драконы разлетелись. Мало кто хочет пить чай у самовара, большинство лезет в сад к соседу, чтобы объяснить ему, как следует заваривать чай.
Впрочем, творцы информационной революции все это предвидели. В 1958 году Чарльз Шоу и другие участники конференции в Массачусетском технологическом институте замечали, что неверные решения тем страшнее, чем уже круг людей, которые их принимают. Неверные решения миллиардов пользователей интернета не так уж страшны, они гасят друг друга. Так на компьютерном уровне реализуется одно из достоинств демократии: ошибка одного, которая могла бы стать смертельной, если бы совершилась на троне, тонет в океане других ошибок.
Свободу импотентам
Кейт Харт (Лондонский университет) писал в связи с цифровой революцией: "Информация есть намеренно посылаемый отправителем сигнал, возможно, - все, что уменьшает неуверенность, в которой пребывает получатель".
Драма в том, что не всякий отправитель посылает сигнал, чтобы уменьшить неуверенность ближнего своего. Информацию часто используют для дезинформации, для утверждения своего господства.
Трагедия в том, что далеко не всякий получатель сознает, что его уверенность - ложная. Именно самоуверенность и гордыня делают человека беззащитным перед злоупотреблением информацией. Как социальная революция дает свободу в том числе и тем, кто предпочитает рабство, как сексуальная революция дает свободу и импотентам, так информационная революция приходит и в закрытые души.
Сказать, что рабов всегда большинство, - трезвый, но вздорный цинизм. Вопрос в том, неизбежна ли такая ситуация, достойно ли человека находиться в ней самому и мириться с рабством других. Ответ очевиден, он и порождает в европейской истории чередование контрреволюций и революций.
За революцией Канта, провозгласившего вечный мир как право любого человека находиться где угодно без страха за свое существование, последовала контрреволюция Гегеля и Маркса. Это контрреволюция великих европейских государств - и великих европейских войн, в которых личность, едва родившись, была опять низведена до состояния пушечного мяса, наполнителя газовых камер, покорного носителя всевозможных аусвайсов.
Смысл жизни за пять минут
Ученый не подвержен конспирофобии, милитаризму, он не рассматривает мир как секретный шифр, как намеренный обман. "В качестве антагониста ученого выступает целый мир, который трудно объяснить, но который сопротивляется его объяснениям без всякого злого умысла". Так Винер объясняет изречение Эйнштейна, высеченное на доске в Институте перспективных исследований в Принстоне ("Raffiniert ist der Herr Gott, aber boschaft ist er nicht" - Господь Бог изощрен, но не злокознен, нем.). Другими словами, ученый выступает в роли верующего, но это, несомненно, верующий либерал, чтобы не сказать "святой": человек, избавленный от подозрительности и озлобленности, не оскорбляющий творение и Творца криками "А Ты кто такой?!"
Таких ученых было мало до информационной революции, немного их и сейчас. К счастью, развитие науки уже не зависит от мировоззрения ученых. К еще большему счастью, то, что составляло достояние ученых, - способность вслушиваться в мир, ставить интерес выше похоти власти, а себя - наравне со всем творением, не выше и не ниже, а именно наравне, - благодаря информационной революции стало доступным и для тех, кто никогда ученым не был и не будет, зато является человеком. Нужно только открыть глаза, уши и сердце, а что кроется за этим "только" - в век интернета можно выяснить за пять минут.
