Pax Americana за гранью Великого Разрыва

Архив

Последние события в Ираке дают основания говорить о неверном направлении политики США (Clark W. K. Winning Modern Wars: Iraq, Terrorism, and the American Empire. N.Y., 2003) и даже о «Начале заката американской империи» (Кагарлицкий Б. «КТ» #544, с. 50-51). Так ли это?

Последние события в Ираке дают основания говорить о неверном направлении политики США (Clark W. K. Winning Modern Wars: Iraq, Terrorism, and the American Empire. N.Y., 2003) и даже о «Начале заката американской империи» (Кагарлицкий Б. «КТ» #544, с. 50-51). Так ли это? И что есть основа американской, а на самом деле западноатлантической мировой цивилизации?

Есть одно распространенное мнение: якобы передовое человечество живет в постиндустриальном, информационном обществе. Таком, где «…производство как источник богатства все в большей степени заменяет сфера обслуживания. Типичный работник информационного общества занят не в сталелитейном цехе или на автомобильной фабрике, а в банке, в фирме программного обеспечения, в ресторане, университете или в агентстве социального обслуживания»(Фукуяма Ф. Великий разрыв. М., 2003, с. 11).

Российские реформаторы-камикадзе, в недавнем прошлом обещавшие неисчислимые блага соотечественникам от внедрения рыночной экономики (получилось! — правда, пока для самих реформаторов!), ныне манят сладкими перспективами перехода в постиндустриализм и вытекающим оттуда благорастворением воздухов.

Патриоты-почвенники заклинают положить жизни (чужие, чужие, — патриоты-то в тылу нужны) на отстаивание сермяжной самобытности от демона глобализации, оседлавшего ужасно-вредоносные информационные технологии.

Интересно, что и у тех, и у других, и у гаммельнских оптимистов, и у пессимистов, рыдающих, как старая сова в кустах, есть прямые соратники и в наиболее постиндустриализованной державе — США, в ее научно-идеологическом истеблишменте.

Оптимисты — Дэниел Белл (Daniel Bell), с книги которого (Белл Д. Грядущее постиндустриальное общество. М., 1999) и началось в 1973 году победное шествие по миру понятия «пост-индустриализм»; Джон Нэйсбитт (John Naisbitt), закрепивший в 1982 году успех этого термина своими «Мегатрендами» (Нейсбит Д. Мегатренды. М., 2003); супруги Тоффлер (Toffler) (Тоффлер Э. Третья волна. М., 1999), окончательно угнездившиеся на занятой территории; и наконец политики Ньют Гингрич, Эл Гор и Билл Клинтон, во всю попользовавшие эту концепцию.
Пессимисты — ну, прежде всего, политический долгожитель и одновременно крупнейший правый идеолог Патрик Дж. Бьюкенен, с его сравнительно свежей, 2002 год, «Смертью Запада» (Бьюкенен П.Дж. Смерть Запада. М., 2003), выдержавшей в русском переводе несколько переизданий.

Умеренная линия характерна для зрелого, изжившего восторги «Конца истории» Фукуямы и для приветствующего «третью волну демократий» (Huntington, Samuel P. The Third Wave: Democratization in the Late Twentieth Century. Oklahoma City. 1991), но озабоченного «Столкновением цивилизаций» Сэмюэля Хантингтона (Хантингтон С. Столкновение цивилизаций? Полис. Политические исследования., 1994, №1).

Так в каком же обществе мы живем? Почему так резко изменился мир?

Что говорят на этот счет те ученые, которые больше исследователи, нежели идеологи?

Возьмем за отправную точку североамериканский континент в середине 1950-х годов. То время, которое за океаном по праву вспоминают как «старое доброе». Эпоху лидерства США в мировом промышленном и сельскохозяйственном производстве. Время, когда бензин стоил дешевле газировки, восьмицилиндровые машины уже обладали автоматическими коробками передач, а Zenith еще было именем телевизоров, собранных руками американских рабочих, а не местным псевдонимом вездесущей LG.

Семейные ценности существовали еще и в больших городах, а не только на консервативном Юге; жены, как правило, не работали, а зарплаты рабочего хватало на оплату счетов; развод был редкостью; дети с уважением относились и к родителям, и к учителям; лифты не использовались в качестве туалетов, а общественные туалеты пребывали в чистоте. И при этом в распоряжении людей были все блага цивилизации — холодильники, кухонные комбайны, стиральные автоматы, кондиционеры…

Через дюжину лет, к концу шестидесятых, положение изменилось радикально. Центральные жилые кварталы больших городов превратились в трущобы. Вагоны и станции метро были изгвазданы граффити. Авторитет родителей и учителей рухнул в область исчисления бесконечно малых. К Библейскому, Кукурузному и Пшеничному поясам в географии США добавился Rust belt — Ржавый пояс. Область деиндустриализации в промышленном Приозерье. Закрывались металлургические заводы. Высокооплачиваемые в недавнем прошлом сталевары бросали свои дома — еще вчера самые дорогие на континенте, а сегодня абсолютно неликвидные, — паковали утварь в объемистые багажники огромных седанов и откочевывали в поисках лучшей доли. Но вакансий для белых квалифицированных рабочих в стране становилось все меньше.

«Кто виноват?» — извечный русский вопрос приобретал интернациональное измерение. Винили доктора Спока с его теориями либерального воспитания младенцев. Искали заговоры советской разведки. Это было плодотворнее — «кроты» с Лубянки и перебежчики свидетельствовали об активной работе русских в этом направлении (Кристофер Э., Гордиевский О. КГБ. История внешнеполитических операций от Ленина до Горбачева. М., 1992). Только вот занятный нюанс. Разведки очень лихо списывают деньги на подрывную работу у вероятного супостата и пишут о своих успехах крайне занимательные отчеты. Но добиться каких либо успехов они могут только в том случае, если социально-политическая система противника сгнила изнутри. Как это было с Российской империей в 1917-м и ее преемником в 1991-м.

Более серьезной представлялась попытка представить ситуацию как результат заговора левых идеологов. Левых в смысле «еврокоммунизма» — Дьёрдя Лукача, Антонио Грамши, Герберта Маркузе, Эриха Фромма… Такой точки зрения и поныне придерживается, скажем Пэт Бьюкенен в указанном сочинении — а он, кстати, был советником двух президентов США — Никсона и Рейгана.

Еще более конструктивной оказалась попытка экономистов правого толка представить кризис в США конца шестидесятых как следствие чудовищных социальных затрат эпохи президента Джонсона, вызванных его программой «Великого нового общества». Это привело к росту налогов и, соответственно, снижению предпринимательской активности и трудовой мотивации среднего класса. Справедливость этой теории с успехом продемонстрировала «рейганомика» — основанная, прежде всего, на резком снижении налогов.

Но то, что граждане тратят деньги лучше, чем правительства, общеизвестно. Хотелось бы знать, какие конкретно нерациональные траты создали столь серьезные проблемы. Ведь колоссальные затраты на строительство национальной сети шоссейных дорог, начатые при Эйзенхауэре, наоборот, способствовали оживлению американской экономики. И New Deal Рузвельта — ведь это он, в конце концов, сделал США сверхдержавой.
Довольно серьезна и концепция, что экономику США надорвали расходы на войну во Вьетнаме. Бесспорно, оборонные платежи — тяжкое бремя для любой страны. Где теперь СССР с его 36% военных расходов в бюджете 1991 года?

Но ведь абсолютного максимума военных расходов США достигли только в 1985 году. 250 миллиардов тогдашних долларов. Конечно, свободная от такого бремени Япония развивалась динамичнее, но США тоже имели приличный рост и в начале следующего десятилетия стали Единственной Сверхдержавой.

Телевидение? Всевластие нового медиа, сделавшего мир единой деревней (McLuhan M. Understanding Media: The Extensions of Man. Toronto, 1964). Способствовавшего, по Нейсбиту, прогрессивным изменениям или подорвавшего, по Бьюкенену, традиционную мораль? Вряд ли. Каждое медиа прививает одновременно и иммунитет к себе самому.

Искать ответ надо в экономике. В том, что определяет скелет общества. И по этому скелету, как Кювье или профессор Герасимов, восстанавливать причины изменений в социуме.

Вернемся в 1956 год. Он, кроме процветания заокеанского индустриального общества, был ознаменован двумя эпохальными событиями. Первое — из области социологии. Количество «белых воротничков», конторских служащих, превысило количество «синих воротничков», работяг классического промышленного социума.

Второе событие — из области технологий, преимущественно информационных. Стосорокашестиметровый корабль-кабельщик «Монарх», принадлежавший Британскому ведомству связи, дотянул парный телефонный кабель от ньюфаундлендского Кларенвилла до шотландского Обана, прославленного превосходным молтом.

Интерпретировались эти события по-разному. Д. Белл объявил первое провозвестником постиндустриальной эры, в которой основные доходы будут создаваться в сфере услуг, а не производства. Технооптимист Д. Нейсбит отметил второе в ряду событий, знаменующих наступление информационной эры, в которой основным занятием людей будет обработка информации.

Но сфера услуг вторична. Напиться можно и на кухне, лишая дохода официантов. Ботинки выгоднее купить новые, нежели починять. И хоть микроэкономика и учит, что семь человек обеспечивают существование одного лавочника, за продуктами можно смотаться раз в неделю в гипермаркет, работающий по вполне индустриальным принципам. (Можно и реже, но неделя — частота обновления продаваемой там же «КТ».) А массовая обработка информации — ну какую такую информацию обычно обрабатывает секретарша, даже и оснащенная мощным компьютером? В тетрис режется или пасьянс раскладывает… Нет. Интерпретировать эти события лучше с точки зрения ортодоксального марксизма.

Карл Маркс в своем очень серьезном и по-прежнему актуальном труде «Капитал» (Маркс К. Капитал. М., 1949) ясно и прозрачно вывел закон увеличения органического строения капитала. «У капитала одно-единственное жизненное стремление — стремление возрастать, создавать прибавочную стоимость, впитывать своей постоянной частью, средствами производства, возможно большую массу прибавочного труда». Постоянная часть капитала, по Марксу, это средства производства. Машины, оборудование, технологии. Именно вложения в них, их совершенствование обеспечивает капитализму возможность динамического роста, пределом которого выступает сам капитал.

То есть чем выше развито капиталистическое общество, тем больше в нем труда машинного и меньше — ручного. Этот отмеченный Марксом закон соблюдается и поныне. Последние известные автору подсчеты относятся к 1973 году. Их привел в своей книге «Малое — прекрасно» (Schumacher E.F. Small is Beautiful. L., 1976) блестящий английский экономист «Фриц» Шумахер.

Эрнст Фридрих Шумахер (1911–77) был из плеяды выдающихся ученых, бежавших из Третьего Рейха. Он стал одним из сподвижников лорда Кейнса, занимался планированием военной экономики Британской империи. Следуя экономическому учению Маркса, Шумахер ощущал необходимость дополнить его моральной составляющей, отнюдь не выводимой из диалектического материализма. Евангелисты, византийские отцы Церкви, толкователи буддизма, Ганди и Толстой — все они оживали на страницах Шумахера.

Трезво видя и достижения, и опасности современных технологий, Шумахер отмечал, что только три с половиной процента рабочего времени в промышленности Британии уходят на производство товаров. Прочее — обслуживание, логистика, маркетинг.

Технологически это объясняется… нет-нет, отнюдь не роботизацией! В цеха не пришли железные люди-роботы, ловко лудящие и паяющие провода электронных устройств на массивных железных шасси. В промышленности начали все шире и шире применяться массовые технологии.

Ну, скажем, в электронике, служащей базой вычислительной техники. Сначала провода в изоляции, требовавшие ручной сборки, заменили поточно производимые печатные схемы. Пайке вручную пришла на смену волна припоя. Само плетение сеток и анодов в вакуумных колбах электронных ламп сменилось массово выращиваемыми полупроводниковыми кристаллами. Затем — микросхемы. Изобильность дешевых активных элементов позволила еще при проектировании уйти от ручной регулировки схем.

То же — везде. В индустрии стройматериалов цемент стали получать не из вертикальных печей периодического действия, куда сырье грузилось вручную, но из вращающихся тоннельных горизонтальных печей. И опять — нет роботов, неуклюже, но неустанно катящих тачки к зеву печи, есть конвейеры непрерывного действия.

Железные люди не кладут кирпич за кирпичом. Стены производятся массово-фабрично, из бетона или «сэндвича». Или возьмем сбор клюквы. Комбайны тоненькими лапками не обдирают нежно ягодку за ягодкой. Поле заливают водой, и гибрид миксера с пылесосом на гигантских колесах отсасывает клюкву в бункер, суша и упаковывая.

А почему последние данные — за 1973 год? Да потому, что после этого наступил новый этап жизни индустриального общества. Предсказал его Йозеф Алоиз Шумпетер (1883–1950), экономист и социолог, уроженец Моравии, выходец из Венского университета, в 1919–20 гг. министр финансов Австрийской республики, профессор в Бонне, а с 1932-го и до конца жизни профессор Гарварда. Удивительным (по нашим временам) образом не нажив состояния на министерском посту, Шумпетер имеет нерушимую репутацию экономиста. Формально принадлежа к австрийской школе, он скорее тяготел к экономическому анализу, особенно в математической интерпретации Леона Вальраса. Хотя математические методы того времени отставали от общесоциологических и общеэкономических работ Шумпетера, он вдохновил целые поколения экономистов-математиков.

Причиной экономического роста Шумпетер полагал инновации, вызываемые инвестициями в производство. Осознавая неизбежность роста монополий, Шумпетер, тем не менее, допускал возможность избежать вредных последствий путем общественного контроля над этими процессами. Без работ Шумпетера невозможно оценить ни результатов экономической деятельности Microsoft, ни работы операторов мобильной связи, ни современного состояния оборонной индустрии США, которая свелась к десятку универсальных корпораций (www.wiso-uni-augsburg.de/vwl/hanusch/iss.htm). Современное общество вообще малопонятно без его книги «Капитализм, социализм и демократия» (1942)(Schumpeter J. Capitalism, Socialism and Democracy. N.Y., 1949).

Так вот, понятие мобильных технологий, по Шумпетеру, не имеет ничего общего с Centrino. Это сугубо техническое, для данного автора, понятие перемещаемых производств. Тех, в которых цеха могут быть отделены от конструкторских бюро. Первоначально это были заводы резиновой и химической индустрии, базированные к местам нахождения сырья. Техпроцессы трудно создавать, но тривиально эксплуатировать.

Со временем таких процессов становилось все больше и больше. Производства все дальше и дальше уходили от мировых центров и разработки, и потребления. Технологически это обеспечивалось развитием транспорта. В середине шестидесятых водоизмещение судов резко возросло. С нескольких десятков тысяч тонн оно перевалило за сотню. Один за другим сходили со стапелей рекордсмены — «Нишо-мару» — 132 тысячи тонн, «Токио-мару» — 150 тысяч тонн…

Бурно развивавшаяся сеть подводных кабелей, спутники связи обеспечивали информационную поддержку индустриальному обществу. Просто цеха в нем переехали чуть дальше. Но вот почему образовался Ржавый пояс? Ведь 3,5% основных производственных рабочих — не резон экономить на зарплате?

Тайну приоткрыл Лестер Карл Туроу, профессор МТИ и создатель теории «человеческого капитала». Он весьма неожиданно проинтерпретировал историю США в 60-х.

По Туроу, ядром программы «Великого Нового Общества» было не перераспределение доходов, но доступ максимального числа населения к образованию (Thurow L. The Failure of Education as an Economic Strategy. — «The American Economic Reiew», May 1982). Тогда казалось, что чем образованнее общество, тем оно производительнее и богаче. Оказалось, что это не так. Ко второй половине 60-х производительность труда в США упала на 2,5%. Почему? В своих более поздних работах Туроу назвал важнейшей причиной этого прекращение оттока рабочей силы из сельского хозяйства (Thurow L. The Zero-Sum Solution. L., 1987). «Храповичковый эффект» структуральных макроэкономистов.

А в Юго-Восточной Азии, куда переместилось производство, селяне были в избытке. Те, кому больше нравилось работать в цеху. Хоть и на обслуживании. Хоть и за небольшую зарплату. Лишь бы вырваться из идиотизма сельской жизни. Все по Марксу.

И постиндустриализм, индустрия знаний, здесь ни при чем. В 1980-м Министерство образования США и Национальный научный фонд отметили отставание США от СССР и ГДР по преподаванию математики и физики. Но США процветают, а «передовиков» больше нет на географических картах. А более богатое общество легко решает проблемы с привлечением специалистов, об этом знают многие наши читатели.

Так что пока на планете сохраняются общества, живущие в традиционном, циклическом времени, процессы расширения производства скорее пойдут по пути вовлечения сельского населения в современное производство. Пусть и для упаковки изделий в картонки.

А специфический ресурс — люди традиционных обществ — для индустриальной цивилизации важнее, чем даже углеводороды. Глобальная индустрия, на которой базируется богатство и мощь Америки, будет расти не за счет выходцев из остающихся в книгах Фолкнера фермерских городков, и уж, конечно, не за счет этнографически-заповедных амишей, но благодаря приходящим в цеха филиппинцам, индонезийцам, китайцам. И пусть цеха находятся за пределами США — управление глобальным заводом, мировой индустриальной экономикой, все равно в Штатах. Культура сельской Америки, с белеными домиками и стрижеными газонами, уходит. Мировая промышленная цивилизация, известная под псевдонимом Pax Americana, еще на несколько десятилетий имеет ресурсы для роста.