Соблазн бесконечности

Впервые жаркий восторг доступа к информационной бесконечности я испытала на пятом году жизни — в детской городской библиотеке.

Впервые жаркий восторг доступа к информационной бесконечности я испытала на пятом году жизни — в детской городской библиотеке. (К тому времени я уже свободно читала, проглатывая по сотне страниц в день и требуя от родителей бесперебойного поступления новинок, так что им не оставалось ничего иного, как бурей и натиском записать ребенка на городской абонемент — чего дошколятам почему-то не полагалось.) Главным моим открытием стало то упоительное чувство, с которым бродишь, как в сказочном лесу, между высоченными (в четыре-то года, понятное дело!) стеллажами, сглатывая слюнки и примеряясь: так какую же книжку взять домой?.. (Лимит был — четыре на раз.) Тяни с полки любую, листай, внюхивайся, пробуй на вкус — тут же, присев на корточки, забыв обо всем на свете (потом, подняв голову, обнаруживаешь, что солнечный прямоугольник на полу сместился, уплыл вверх по боковому стеллажу, вытянувшись наискосок и побагровев, — однажды меня так чуть было не заперли в хранилище на ночь, хорошо, библиотекарша вовремя хватилась…). В этом промежутке — пока не сделан окончательный выбор — ты, в воображении, еще как бы обладаешь всем сразу: единственно доступная нам в повседневности форма переживания бесконечности, чем и соблазнительна для нерелигиозной цивилизации (в религиозной отношения с бесконечностью строятся по-другому). Наверное, нечто подобное должен был испытать Али-баба в разбойничьей пещере, увидев несметные сокровища, коих вовек не унести. Но по сравнению с ним у меня было преимущество: в отличие от материальных богатств, информация, как известно, неотчуждаема. Если Али-баба, кроме своего физически подъемного «лимита», и впрямь ничего больше не мог с собой унести (разве что мимолетное впечатление сплошного сверкания), то мне, наряду с моими четырьмя выбранными драгоценностями, оставались в полное владение и все прочие, по ходу попадавшиеся в руки: все отрывочные, наобум выхваченные из распахнутых книг голоса, слова, персонажи, пейзажи, вертящиеся в пространстве по своим законам миры, — расширяющаяся вселенная, переполнявшая детское существо будоражащим гулом бесконечности.

Странно думать, что примерно в те же годы где-то на другом континенте взрослый дядя (сперва сочтенный сумасшедшим, как и положено во человецех всем первооткрывателям) убеждал AT&T в необходимости децентрализовать телефонную систему, в целях военной безопасности, по принципу «рыбачьей сети» — fishnet… Получается, что я, в общем, ровесница Интернета — родившегося (увы, сколь ни малоприятна эта мысль для гуманитарного сознания!) все-таки в лабораториях холодной войны — а отнюдь не из человеческой страсти к познанию мира. Полагаю, эти хронологические совпадения и определили мое восприятие Интернета — по тому же пережитому в детстве образцу, только в более слабом растворе: человек в Сети — это ребенок, блуждающий в городской библиотеке.

Ребенок, соблазнившийся бесконечностью.

Даже самое узкопрагматичное пользование подвержено этому соблазну. «Паутина» — она ведь липкая, как и положено быть паутине. Когда в поисках нужной справки «гуглишь» или «метишь» («Мета» — украинская поисковая система, признаться, довольно паршивая), торопливо пробегая глазами тысячи «полок», то по пути неминуемо зацепишься за что-нибудь еще, застрянешь «между стеллажами», — обычно это именуют эффектом супермаркета (где, как известно, покупают больше, чем через прилавок), но на самом-то деле это эффект всякого открытого доступа вообще, в том числе и библиотечного. Иногда такая побочная находка оказывается важнее искомой — так однажды мне пришлось сменить фамилию одному из героев, потому что за ней неожиданно всплыл ни в чем не повинный живой человек, оказавшийся, о ужас, еще и молодым литератором (мой герой был старый гэбист!), — с тех пор я тщательно «санирую» в Сети всех своих персонажей на предмет порочащих связей… Особый случай «интернет-влипания» — это сеанс мазохизма, которому позволяю себе предаваться не чаще, чем раз в полгода: почитать, что пишут о моей особе, увлекательнейшее занятие. Словно невидимкой входишь в комнату, где о тебе наперебой спорят, возмущаются, восхищаются, злословят и славословят, объясняются, контрастным душем, то в любви, то в ненависти, и ты все это украдкой слушаешь, то вздрагивая от изумления, то снисходительно хмыкая, а то и растроганно смаргивая скупую-набежавшую — это когда из виртуального гула вдруг отчетливо прорезается голос Читателя, того самого, для которого и пишешь: расслышавшего и отозвавшегося чистейшим струнным звуком, без единой ноты фальши… Занятие, в сущности, бесцельное (в том смысле, что на результат твоей работы не влияет никак, и слава Богу!) — и немножечко стыдное (только тут по-настоящему чувствуешь, что «быть знаменитым некрасиво» — это не просто слова, мой принц!), да к тому ж еще и сильно затягивает — эдак можно незаметно, без отрыва от стула, ухлопать несколько часов кряду, и никакая библиотекарша не хватится тебя искать (домашние то и дело заглядывают через плечо с не меньшим любопытством!). Но вот от гордыни лекарство отличнейшее, рекомендую всем пишущим, — возвращает тебя в реальность (именно так!) на все четыре лапы, как сброшенную с балкона кошку. И тут уж точно никаких исторических аналогов — возможности анонимно внедриться в разношерстную читательскую толпу у писателей прежде не бывало никогда: письма, публичные выступления, все традиционные, доинтернетовские формы «обратной связи» предполагают уже определенным образом отобранную аудиторию, так что ими легко обмануться. А вот Интернет — Интернет честен. (Исключение составляют чаты — по моему опыту, это та же «встреча с читателями» и ответы на «записки из зала», только, опять же, в слабом растворе, откуда удалена чувственная прелесть живого общения — вся эта корявость почерков, непосредственность реакций, затаенное дыхание, взрывы смеха, взаимный энергетический подогрев, — в обмен на географическую «растяжку», «размазку» зала в пространстве от Ужгорода до Донецка.)

Тут надо бы кое-что пояснить. Украинский Интернет молод. Если галактики и правда, как утверждают астрономы, начинаются со «взрывов», то взрыв нашей «кибергалактики» имеет вполне точную дату: зима 2000/01 — «кучмагейт» и дело Гонгадзе. Именно тогда Интернет в стране вдруг, в одночасье превратился из игрушки в информационную необходимость. Юзеры, еще немногочисленные в ту зиму, дружно припали к мониторам, вокруг них забурлили жаждущие «вестей с фронта» толпы знакомых, появился интернет-фольклор, распечатки из виртуального «Васі Пупкіна» закружили по рукам, как листовки, — в общем, открылось и рвануло в неудержимый рост «параллельное» национальное информпространство (о чем и мечтал невинно убиенный Георгий: получилось, ценою жизни он добился-таки своего!). Наблюдаемая в последующие годы медленная асфиксия независимой прессы, утечка лучших журналистских мозгов куда-то на маргиналии, скукоживание и затухание свободомыслия на еще вчера блиставших оным телеканалах и прочие судороги нашей «молодой демократии», естественно, лишь способствовали демократическому (уже без кавычек) развитию Интернета, — как оно всегда и происходит при подобных раскладах (так в позапрошлом году ушла в Интернет «Америка против войны» — не получив доступа ни к газетам, ни к телевидению). В итоге сегодня из украинской бумажной периодики я выписываю издания исключительно литературные, слишком бедные, дабы обзавестись электронной версией. То есть в прессе нужда практически отпала — чтобы получить полное представление о событиях в стране, достаточно подписаться на электронную рассылку ІМІ и периодически захаживать на сайты «УП», «Майдана», ну, и еще нескольких интернет-изданий: линки, уводящие вглубь «между стеллажей», всегда отыщутся в изобилии.

Молодой и бурно растущий, на этом этапе «набирания веса» украинский Интернет неизбежно оказался «дикорастущим» — полем без правил. Стихийность и самопроизвольность роста завораживает, как всякое проявление беспрекословной жизненной мощи. Твое заумное эссе, опубликованное в малотиражном сборнике, может спустя полгода всплыть на главной (!) странице сайта фирмы, торгующей то ли оргтехникой, то ли спортивным оборудованием (я не шучу!). Все логично: прочли, понравилось, решили поделиться с клиентами своей находкой, — спасибо, ребята, ей-богу, растрогали… Мой киевский издатель, «Факт», долго не мог понять, почему первый тираж моих «Хроник от Фортинбраса» (сборник эссеистики) разошелся в десять месяцев, а второй «завис» на два с лишним года, — покуда не обнаружили почти весь сборник выложенным где-то в дебрях Уанета, с более чем внушительным числом посещений. О копирайтах, понятное дело, никто не заикается — нешто мы звери?.. (До сих пор разрешения на электронную публикацию у меня спрашивала единственная «Поетика», она же, кстати, лучшая украинская поэтическая интернет-библиотека.) Нынешней зимой львовское издательство «Кальварія» попыталось приструнить «интернет-пиратов» — несколько электронных библиотек, без спросу вывесивших только что опубликованный «Кальварией» новый перевод Э. Берджеса. По тому, какой девятибалльный шторм разыгрался в ответ в Уанете, стало очевидно: Интернет сегодня воспринимается украинцами как зона абсолютной, ничем не ограниченной свободы, казачья вольница. «Дикое Поле», как говорили наши предки. И, вопреки всем рациональным контраргументам (и недораспроданным тиражам!), я ничего не могу с собой поделать — я аплодирую. Меня восхищает истовое упорство прущей из-под голой земли травы, и я отнюдь не уверена, что в Украине уже наступило время стричь газоны — уж больно долго у нас стригли и вырывали с корнем все саморастущее…

Впрочем, делать в Уанете покупки при помощи кредитной карточки пока что не рискую — хакеры, они ведь, увы, тоже саморастущие…

Но это уже относится к обратной стороне свободы. То бишь к бесконечности. В которой неминуемо оказываешься открыт — всем и всяческим возможностям сразу.

Наблюдая сегодняшних двадцатилетних — принявших Интернет уже не как инновацию, а как должный атрибут взрослой жизни, — я порой испытываю смутное беспокойство. Что-то все-таки меняется в наших отношениях с бесконечностью, что-то важное уходит — чувство, что ли, иллюзорности нашего ею «обладания»?.. Пролистывая десятки книг в поисках заветных четырех, как-никак отдаешь себе отчет в том, что именно и всего лишь пролистываешь — читать будешь только те четыре. А вот зайдя на любой сайт и побыв на нем хотя бы минуту, ты этот сайт уже знаешь, — и чего ж там не знать-то, подумаешь, бином Ньютона: сайт, в отличие от книги, и не предназначен для внимательного и «сплошного», сопереживающего чтения, это не автономный мир со своими законами, в который требуется вникать, — снял нужную инфу, захлопнул и побежал дальше!.. Побродив среди «стеллажей», «ребенок» выходит наружу, уже не потрясенный гудящей бесконечностью человеческих миров, а просто очень собою довольный — с чувством, что он «совсем большой» и ужасно много знает. Восприятие «сечется», становится дискретным — в режиме короткого сообщения; способность концентрации тоже сужается. А ведь предупреждал Маклюэн: современное устройство человеческого мозга приспособлено к вогнутому, а не выпуклому источнику света, как экран телевизора и монитора, — соответственно у детей, чье сознание формируется перед таким выпуклым экраном, «физиология мозга» обречена быть иной, чем у родителей… Что ж тогда получается — что уже внуки будут для нас чем-то вроде инопланетян?..

…Впрочем, есть версия, будто и древние греки были знакомы с компьютером — и с Интернетом тоже. Якобы лишь теперь археологи наконец-то сообразили, что это за непонятные «ма,хины» то и дело попадались им на затонувших греческих кораблях. Так что, может, и не стоит слишком уж сильно зацикливаться на нашей исторической исключительности — ведь список кораблей дочитан пока только до середины, и чего-нибудь особо жгуче-новенького под солнцем, по большому счету, пока не обнаружено. Человек по-прежнему смертен, Мировой Разум по-прежнему необъятен и тихонько хихикает, наблюдая, как важно малыш разгуливает по хранилищу. Какой-то такой иронический прищур невидимого глаза я всякий раз чувствую на себе, заходя в Интернет. Глюки, наверное. Пора чистить винчестер…