Преодоление немоты

Последняя фраза разговора с будущим персонажем публикации часто становится первой в самой публикации — подозрительно устойчивая инверсия времени при переходе от физической к описываемой реальности.

Последняя фраза разговора с будущим персонажем публикации часто становится первой в самой публикации — подозрительно устойчивая инверсия времени при переходе от физической к описываемой реальности. Торопливо шагая с Саймоном Вортингтоном, когда-то создававшим «Мьют» вместе с Паулиной ван Мурик Брукман и Джози Берри Слейтер (Josephine Berry Slater), — так вот, шагая с ним по продуваемым промозглым морским ветром ист-эндским лейнам и стритам, предвкушая уютную поездку в знакомом внимательному читателю «КиберБритании-1» форин-офисовском черном лимузине, я вдруг вспомнил, что так и не задал элементарный вопрос: откуда взялось название журнала — Mute («молчащий», «немой»)?

Название должно было привлечь внимание читателя к теме собственной немоты — непредставленности в информационном пространстве, с тем чтобы побудить к ее преодолению. Таков был смысл ответа Саймона (точная формулировка не сохранилась — разговор шел уже без диктофона). Историю десятилетних усилий редакции и авторов на этом поприще пунктиром наметил в своем материале Олег Киреев — с точки зрения критика, внешнего наблюдателя. О том, как видят свои задачи молодые создатели журнала, я постарался выведать у них самих. Дайджест разговора на эту тему с Паулиной и Джози привожу ниже.

В разные годы миссия журнала формулировалась по-разному, что естественно для живого издания, исследующего неустойчивые процессы на стыке искусства, технологий и политики. Вчерашние студенты начали с попыток освоить новую территорию, поскольку мир искусства, видимо, еще не осознавал вызова, брошенного появлением информационных сетей. Но, обращаясь к нематериальным инфопотокам, они избрали девизом (он до сих пор действует) фразу «Гордимся жизнью во плоти» («Proud to be flesh»). Крупные влиятельные журналы, возникавшие в то время, делали акцент на новизне сетевой среды. «Мьют» же говорил: эта новизна продолжает то, что было раньше. Эта идея была встроена в сам формат издания, в точности повторявший облик модельно-буржуазной Financial Times. Содержательное наполнение новой «газеты об искусстве и технологиях» было, конечно, совершенно иным.

В 1998–99 годах тема глобализации вышла на первый план. Паулина предложила новое определение поля интересов: «культура и политика после Сети». С тех пор антиглобалистское движение, сейчас обычно называемое антикапитализмом, или альтерглобализацией, остается важнейшей темой журнала. Лидеры «Мьюта» познакомились с ней вплотную, участвуя в массовых протестах, проходивших в лондонском Сити в 1999 году, еще до Сиэтла. В связи с этим я спросил у Паулины и Джози, знакомы ли они со знаменитой фразой Ленина: «Газета не только коллективный пропагандист и коллективный агитатор, но и коллективный организатор» (когда-то этот лозунг украшал здание у Белорусского вокзала в Москве)? «Не стоит применять этот принцип к нашему журналу буквально», — ответила Паулина, но Джози заметила: некая странная связь с этим лозунгом все-таки есть; ведь сейчас «Мьют» свою основную задачу видит в создании национальной информационной среды по принципу «many-to-many».

Но не приведет ли концентрация на интерактивности к дрейфу самого журнала к новым сетевым моделям вроде сети «Индимедиа» или обычных веблогов? Известно, что самый высокий рейтинг среди политических интернет-ресурсов имеют веблоги индивидуальных комментаторов. Но Джози Берри считает, что существованию «Мьюта» во плоти ничто не угрожает. Причину популярности веблогов она видит в недоверии к официальным медиа. Уточняет: в полном недоверии.

Не связана ли эта популярность еще и с тем фундаментальным обстоятельством, что большинство людей интересуются не фактами, а комментариями? — задаю я убийственный вопрос. Джози и Паулина так не считают и приводят аргументы, которые привел бы на их месте любой просвещенный житель «Запада»: знаменитые блоги, дававшие информацию из осажденного Багдада, аналогичные проекты в Косово, сейчас — в Афганистане, популярны именно как источник фактов, не попадающих в официоз. Другой вопрос, отмечают они, что сайты таких проектов, как «Индимедиа», начинают использовать для пропаганды своих взглядов неонацисты и другие темные силы. Это очень серьезная проблема.

С этим трудно спорить. Нет-арт, другие новые формы искусства, новые формы медиа обычно ассоциируются с левой политической ориентацией — но ведь для этого нет объективных причин. Можно ли сказать, что «противоположный» лагерь сейчас тоже начинает их осваивать? Паулина объясняет, что этот процесс начался уже давно, в 1970–80-х годах: французские «новые правые» еще в то время думали о конструировании в новых (тогда) сетевых структурах ниш для дискурсов, не находящих себе места в традиционной инфосреде. Основным средством стало использование языка левых, но с внесением «дополнительных битов», дававших возможность интерпретировать высказывания в прямо противоположном смысле. Фактически это было развитием новой модели «оккупации культуры».

Подобные процессы становятся все более важными, продолжает Паулина, и вообще «сдвиги смыслов» многообразны. Так, новые стратегии правых тесно связаны с экологическим движением, с некоторыми антиглобалистскими идеями. Первоначально главным объектом их атак был капитализм в целом, транснациональные корпорации —точно как у левых! Но левые скоро осознали, что получили очень плохих союзников.

Мьютовцы отмечают, что переплетение действующих сил на политической арене сегодня бывает крайне причудливым. В Британии есть экологисты, которых финансирует клан крупного промышленника Голдсмита (Goldsmith), — хоть это в данном случае скорее семейная традиция: сын издает журнал «Ecologist», а отец прикармливал экологические движения (а также британское националистическое движение «Антиевропейский союз»). Вот так антикапиталистическое течение оказывается связанным с националистическим. Ряд крупных альтерглобалистских групп в Европе поддерживаются корпоративным капиталом (например, ATAC) — все эти факты необходимо очень внимательно анализировать, говорит Паулина. Даже самые реакционные силы участвуют в этих процессах: например, принц Чарльз, с его гигантскими поместьями, проповедует возврат к сельской идиллии, обработке земли своими руками, и тоже под экологическими лозунгами.

Итак, транснациональные корпорации (как воплощение капитализма) — главный враг, но можно ли четко выразить, чей именно? — задаю я следующий убийственный вопрос. Вряд ли, отвечает Джози, это общий лозунг всей культуры активизма, а все ее формулировки очень расплывчаты. У оппозиции капитализму нет четкой классовой структуры. Это не движение, это совокупность движений. Вопрос о классовом составе, о международной структуре этих движений очень сложен. На крупных встречах вроде Всемирного Социального форума каждый раз всплывает одна и та же проблема: и в Бомбее, и в Порту-Аллегри самая обездоленная часть общества оказывается наименее представленной на форуме. «Мьют» пишет об этих вопросах в том числе и в связи с деятельностью НПО (неправительственные организации, non-governmental organizations, NGO) в гуще масс. НПО — еще одна очень важная тема журнала. Редакция видит в НПО одну их возможных новых «формул государства».

Здание, где мы сейчас с вами находимся, продолжает Джози, White Chapel centre — пример подобной структуры, хотя это и не НПО в полном смысле слова. Здесь разместились организации, ориентированные на различные культурные, творческие программы действий. Типичный пример — маленький журнал «районного масштаба», посвященный мусульманской культуре. Все они существуют за счет того, что помещение предоставляется почти бесплатно, за него платит правительство — через местный муниципалитет (Local council), через агентство мэра (Mayor’s agency), через организацию «Возрождение города» («City regeneration»). Платит потому, что очень заинтересовано в таких проектах.

Идея проекта состоит в том, чтобы помочь возникнуть культурным организациям, которые станут инкубаторами различных деловых начинаний, что, в свою очередь, поможет повысить социальную интегрированность, взаимную национально-культурную терпимость и в конечном счете «регенерировать» депрессивные городские территории.

Однако реализация этого подхода пока встречает противоречивые отзывы. Паулина поясняет, что до недавнего времени очень успешным считался опыт применения такой схемы в Шордиче (Shoreditch), это район Лондона примерно в двух милях отсюда. В результате поддержки местных «коммун» художников Шордич стал очень стильным местом, и городская среда вроде бы стала расцветать. Возник даже термин «Шордич-эффект», схему стали внедрять местные советы кое-где в Европе (в Швеции, например). Однако теперь выясняется, что расцвет оказался не таким, как мечталось. Район превратился в зону развлечений для богатых, с дорогими ресторанами в «авангардистском» стиле. В то же время для местных рабочих условия жизни нисколько не улучшились…

Я узнал много нового из разговоров в редакции «Мьюта», продолжившихся и на неглянцевых, хоть и обильно иллюстрированных — как сам журнал! — улицах Ист-Энда. Запаса чтения в каждом номере, по свидетельству многих читателей, хватает как раз на полгода — до выхода следующего. Я вывез из командировки три номера. Ну-с, приступим.