Венчурный капитализм с человеческим лицом

Архив

Беседа с организатором российского "Тех Тура" Александром Галицким и Алистером Строуби, которые уверены в том, что венчурный капитал поможет российской IT-индустрии, а значит, и России в целом.

Каждый из нас привык оперировать набором стереотипов, сложившихся, по большому счету, еще в детстве. Читатели «Компьютерры», успевшие походить с красным галстуком, наверняка согласятся с тем, что хорошего человека капиталистом не назовут. «Положительных» капиталистов (и то с натяжкой) в советские времена было раз-два и обчелся: исправившийся владелец макаронной фабрики Скуперфильд да Савва Морозов, невесть с чего поддержавший большевиков. Все остальные тянули последние жилы из рабочего человека и вообще безжалостно эксплуатировали всех, кто под руку попадется. Что такое венчурный капитализм, мы тогда и понятия не имели, но уже из названия было очевидно, что ничего хорошего от венчурных капиталистов ждать не приходится.

На прошлой неделе бывший председатель совета отряда Владимир Гуриев и почетный комсомолец Сергей Леонов встретились с Александром Галицким и Алистером Строуби, которые уверены в том, что венчурный капитал поможет российской IT-индустрии, а значит, и России в целом. Александр живет в Голландии и приехал в Москву, чтобы организовать российский «Тех Тур» (www.techtour.com/russian04/index.htm) — мероприятие, где встречаются компании, которые ищут инвестиции, и венчурные капиталисты, которые ищут перспективные проекты. Получается эдакая выставка будущих достижений народного хозяйства с платным входом для потенциальных инвесторов и жестким конкурсом для участников. Наши собеседники оказались очень приятными и обаятельными людьми. Наверное, потому, что в отличие от классического капиталиста венчурный только и ждет случая, чтобы отдать свои деньги. Или, точнее говоря, вложить.

Первый вопрос: кому и зачем это нужно? Вы же проводите «Тех Тур» на общественных началах?

А.Г.: У каждого из нас есть личные и общественные мотивы. Общественный мотив очень прост — это нужно для России. Самое главное — должна появиться динамичная индустрия, которая когда-то была в этой стране. Сильная инновационная индустрия.

Но разве советская IT-индустрия не свелась, в конечном счете, к копированию западных микросхем?

А.Г.: Нет. Мой шеф, генеральный конструктор Г.Я. Гуськов, умер два года назад, и, к сожалению, нам не удалось сохранить музей нашей славной компании. Его растащили фирмы, на которые рассыпалось наше объединение. Принял участие в этом процессе и я, создавая «ЭЛВИС»…

Знаете ли вы, что, например, архитектура RISC была создана у нас в 1972 году? У меня работал замечательный конструктор Евгений Шалупов (он очень болен сейчас). Так вот, в 1972 году Евгений создал архитектуру а-ля RISC. А в Штатах подобная разработка появилась позже. Это один из примеров того, какой потенцией обладал советский оборонный комплекс. Но он был настолько засекречен, настолько некоммерциализован, что все эти разработки дальше космической индустрии не пошли.

В 1994 году, когда здесь открывался филиал Oracle, я привел бывшего руководителя программы «Звездных войн» Абрахамсона (до 1995 года Джеймс Абрахамсон (James Abrahamson) был председателем совета директоров Oracle) к своему боссу, занимавшемуся «Звездными войнами» у нас. Мы обсуждали, что было сделано в России, условно говоря, с 1968 года. А это ведь 1994 год, большая часть разработок еще закрыта. Так вот, на Абрахамсона произвел большое впечатление тот факт, что антенную фазированную решетку мы вывели в космос на четыре года раньше американцев. Он довольно быстро нашел еще три разработки, в которых мы продвинулись дальше американцев.

Сейчас, конечно, ситуация иная. Российские компьютерные компании занимаются поставками, сервисом, а их руководители — хотя я очень уважаю этих ребят — вряд ли могут быть причислены к отцам российской IT-индустрии, так как зачастую пришли в IT из бизнес-сферы. Они отцы российской дистрибуции и, может быть, системной интеграции. Так что некий люфт, разумеется, образовался. Но это не значит, что в России никогда не было IT-индустрии, не было красивых идей, не было инноваций. Все это было, да и сейчас есть. Просто, может быть, не очень на виду.

А.С: Я разговаривал со специалистами Dupont. Темпы роста их бизнеса снижаются, и Dupont нужны новые решения, чистые с экологической точки зрения технологии. Им интересны российские исследования. Потому что американские разработки шли в этом направлении (рисует пальцем на столе стрелочку), а русские — в этом (рисует стрелку под углом в 60 градусов к первой). Русские технологии, может быть, сами по себе и не лучше тех, что созданы на Западе. Но они лучше хотя бы тем, что они другие. Однако между учеными, энтузиастами и бизнесменами — брешь. А мы хотим соединить технологии и бизнес. Венчурный капитализм — неотъемлемая часть этой экосистемы. И многие, очень многие компании с большим интересом относятся к российским разработкам.

А.Г.: Мы ставим перед собой две задачи. С одной стороны, мы хотим прорекламировать Россию. Может быть, мы представим не все самые лучшие, но самые интересные компании — это точно. Мы не хотим зацикливаться только на ПО. Мы не хотим, чтобы сложилось впечатление, будто в России больше ничего нет. Поэтому из двадцати софтверных компаний мы выберем, условно говоря, только пять, чтобы у нас осталось время показать и другие разработки. Ведь венчурные капиталисты бывают разные: одни специализируются на одном секторе рынка, другие — на другом.

А существуют ли четкие формальные критерии отбора компаний? С какими компаниями интересно работать, с какими — нет?

А.Г.: Сначала мы работали по критериям. Когда мы начинали, то слышали от всех, кто приезжал в Россию, что здесь найдется от силы 20–25 компаний, заслуживающих внимания. В итоге мы отбросили формальный подход и нашли гораздо больше интересных для потенциальных инвесторов компаний. Мы расширили стандартные ограничения «Тех Тура». Вот, к примеру, Россия десятки лет вкладывала деньги в нефтегаз, и теперь здесь есть масса технологий, которые так или иначе связаны с этой отраслью. Почему бы их не включить в «Тех Тур»?

А.С.: С точки зрения инвестора все компании можно разделить на несколько типов. Есть компании в начальной стадии развития (seed companies) — по существу, это даже не компании, а идеи бизнеса. Потом компании в ранней стадии развития (early stage) — у них есть идеи и, может быть, один-два клиента. Третий тип компаний — есть идеи, есть клиенты, есть деньги, но компания хочет расшириться и не может сделать этого без посторонней помощи. И последний тип — пре-IPO. Как «Яндекс», например. Сейчас в венчурном капитализме кризис, и инвесторы подозрительно относятся к компаниям в начальной стадии развития, предпочитая вкладываться в более надежные фирмы, у которых уже есть хотя бы один клиент. И многие полагают, что в России к инвестициям готовы только компании в начальной стадии развития, а это не так.

А.Г.: Тут есть два пути. Многие говорят об утечке мозгов. Как с этим бороться? Существует, например, израильская модель — когда исследовательское подразделение находится в Израиле, а управленческий офис открывается в Америке. Компания раскручивается, но при этом остается израильской. Сегодня многие российские фирмы работают именно по этой модели. Спрашивается, какая от этого выгода России? Ну, хорошо, заработали ребята денег в Америке, сорок инженеров в России получили зарплату и премии, а дальше? А дальше будет вот что. Из этих сорока инженеров выйдет два-три предпринимателя, которые откроют собственные компании, а это новые рабочие места. И тут уже забота государства — как удержать этих людей в России, как убедить их вкладывать свои деньги и энергию здесь, а не за рубежом. Если государство понимает, что это очень важно, и идет навстречу бизнесменам, то традиционная израильская модель вырождается и перерастает в современную израильскую модель. В том же Израиле прошло каких-то десять лет, и ситуация изменилась — сейчас в Америке открывается только офис продаж, тогда как управление и интеллектуальный капитал остаются на родине. Это так распространено, что Израиль себя называет Кремниевой Долиной Европы.

В России тоже есть вторая модель. Так работают, например, ABBYY и «Лаборатория Касперского». Они расширяются из России. Я встречался с людьми из министерства Грефа и говорил им, что в перспективе Россию можно рассматривать как привлекательную среду для старт-апов. Пусть наш IT-рынок не догонит американский. Но даже если он составит по объему 20–25 процентов от рынка США, то окажется привлекательным не только для местных компаний, но и для бизнесменов и антрепренеров из Европы.

Важно также сделать так, чтобы из «блиндажного» типа компании перешли в «открытый» тип. Конечно, для этого требуются большие усилия правительства. Некоторые компании не хотят, чтобы их воспринимали как русских, потому что это вредит их бизнесу.

Государство и венчурный капитализм

А если посмотреть с другой стороны. Венчурный капиталист по определению работает с повышенными рисками. А если еще дело происходит в России… Это сильно увеличивает риски?

А.С.: (Смеется). Венчурного инвестирования непосредственно в российские технологические компании не существует. Практически все деньги идут в офшор по той простой причине, что в России слишком высокие налоги на капитал.

Что может сделать правительство, чтобы привлечь инвестиции?

А.С.: Оно может убрать свои долбаные налоги на капитал…

А.Г.: Если хочешь заинтересовать российские и иностранные компании, прежде всего нужно создать атмосферу.

А.С.: В Израиле, например, упростили схему инвестирования в местные компании. Если бы Израиль был одним из штатов США, то сейчас он оказался бы на втором месте по инвестиционной активности, уступив лишь Калифорнии. В России можно сделать то же самое.

А.Г.: Особенно если вспомнить, что добрая половина израильских стартапов создана выходцами из России.

А.С.: И каждый четвертый израильтянин получил диплом о высшем образовании здесь.

Что еще, кроме налогов?

А.С.: Ничего. Властям лучше не вмешиваться. Налоги, поддержка науки — и больше ничего. Интересно, что в 2003 году в России было больше выпускников с научной темой диплома, чем в 1983 году. В США ситуация прямо противоположная. Там все изучают PR и прочую чепуху. И задача государства сделать так, чтобы выпускники продолжали заниматься наукой — обеспечить их оборудованием, лабораториями, достойными зарплатами.

А.Г.: На самом деле, многое. Вот, например, seed-инвестмент. Во многих странах государство играет роль ангельского seed-инвестора. Даже в Германии — а это совершенно не предпринимательская страна — государство создало условия и поощряет создание новых компаний. Если бизнесмен, создавая новую компанию, вложил в нее 50 тысяч евро, то ему государство выделяет, условно говоря, 200 тысяч евро, не приобретая при этом по сути никаких прав и не получая процентов. Если потом эту компанию замечает венчурный капиталист, он может выкупить долю государства и стать совладельцем.

Но главное, конечно, налоги. Без этого приток капитала будет осуществляться по сегодняшней схеме и подавляющее большинство компаний выберет «блиндажный» вариант, оставив разработки здесь, а прибыли — там.

Ну, и, конечно, местная специфика… Я знаю команду в Томске, которая на утилитах делает около миллиона долларов в год. Я их звал в «Тех Тур», а они говорят: «да зачем нам это нужно? Кто-то вмешается — начнутся проблемы. У нас и так все хорошо». Я вспоминаю свои первые успехи с «ЭЛВИС-ПЛЮС». Не хочу называть компанию — сейчас это большая уважаемая фирма — но когда у меня что-то начало получаться, мне из этой компании позвонили и сказали: «Тебе нужна амбрелла». Я спрашиваю: «Какая амбрелла?!» А мне: «Ты что, не понимаешь? 25 процентов — и у тебя будет хорошая амбрелла». Люди боятся до сих пор. Боятся потерять контроль над бизнесом, над собственностью. Но это нужно преодолевать.

Приходится уговаривать. Приходится объяснять: ребята, вам это нужно. Не нам, а вам. Потому что каждая компания достигает предела, который не может преодолеть без посторонней помощи. Антрепренеров, способных провести компанию через все стадии развития — от нуля до миллиарда — в мире единицы. Билл Гейтс, допустим. Много ли таких?

Человек человеку банк

Если у человека есть какая-то супергениальная идея, он написал бизнес-план, к кому идти?

А.Г.: Я расскажу с позиции антерпренера, а Алистер — с позиции венчурного капиталиста.

А.С.: Мне нужен бизнес-план на страничку. Допустим, ко мне пришел создатель Napster. На его страничке должно быть написано: «У меня есть p2p-технология, которая позволит обмениваться музыкой и уничтожит всех уродов из музыкальной индустрии». Всё. Конечно, мне нужно еще кое-что, но самое главное я уже знаю — я знаю, какую бизнес-модель я хочу разрушить, чтобы заработать деньги. Чем замечательна идея, я должен понять в первые пять минут разговора. А подробный бизнес-план для компании в начальной — или даже в ранней — стадии развития зачастую не стоит той бумаги, на которой он напечатан.

А.Г.: В России, конечно, найти деньги под идею очень сложно. Потому что нет сообщества «ангелов» и классического венчурного капитализма. По большому счету, некуда идти. Вот, к Алистеру можно прийти со своей страничкой и еще, пожалуй, в «Русские технологии». В «Интел Кэпитал» тоже можно прийти, но они начнут искать лид-инвестора и, опять же, придут либо к Алистеру, либо в «Русские технологии». Конечно, когда у тебя бизнес простой и понятный (допустим, цементный завод), когда бизнес налажен и ты, к примеру, ищешь 30 миллионов, чтобы сделать из них сто, тогда проще. А этого звена в России нет. Но выход есть.

Когда в 1991 году я запускал «ЭЛВИС», денег у меня тоже не было. И мне позвонил мой бывший сотрудник, у которого их куры не клевали, и предложил взять 200 тысяч долларов. То есть в любой ситуации можно взять деньги у того, кого ты знаешь. У того, кому ты доверяешь. Заодно ты можешь успокоиться по поводу того, что твою идею украдут.

А ее могут украсть?

А.Г.: Идея ничего не стоит. Но если есть подобные опасения, то не нужно сразу идти к венчурному капиталисту. Можно занять денег у знакомых, у друзей. Проверить идею — вдруг она не заработает? Инвесторы вообще очень любят, когда основатель компании рискует своими деньгами.

Можно ли конкретно сказать, какой уровень вложений интересует инвесторов?

А.Г.: У каждого венчурного фонда свой подход. Чем больше денег вкладывается, тем меньше нужно разбираться в технологии — потому что большие вложения делаются в уже проверенные компании. Чем меньше денег, чем раньше происходит инвестирование — тем больше риск. Вот сейчас, например, все считают, сколько Энди Бехтольшайм (Andy Bechtolsheim) заработает на Google. Он был первым, кто дал им сто тысяч долларов. Дал просто так — они ему понравились. «Ничего не понимаю в этом», — как он мне говорил. А теперь может получить сотни миллионов. А ведь он технолог — один из основателей Sun, был одно время главным стратегом Cisco. У него есть чутье, интуиция. Но Брину и компании он дал денег, когда о них еще никто не знал.

«КТ»: Это исключение?

А.Г.: Нет, это часто бывает. Я, допустим, с женой договорился, что десять процентов от своего заработка трачу на хайтековские игрушки. У этих людей суммы значительно больше и они могут договориться на двадцать или даже тридцать процентов. И даже десяти вполне хватает, чтобы рисковать и играть. На Западе таких людей очень много.

А в России?

А.Г.: В России их тоже очень много. Но чтобы эти деньги заиграли в хайтеке, нужны истории успеха. Когда они будут, то те, кто вкладывает сегодня в недвижимость, начнут вкладывать в хайтек. Хайтек порой бывает куда выгодней недвижимости.

Но и риск выше?

А.Г.: Риск всегда присутствует. Любой инвестор работает с пулом. У него, допустим, десять процентов вложено в очень рисковые акции, но обещающие хорошую отдачу. А какой-то процент — среднерисковый. А вот тут — стопроцентно гарантированные государственные облигации. И каждый инвестор как-то варьирует это соотношение, чтобы поддержать баланс.

России стыдно принимать деньги от западных стран. Любой грамотный американец, открыв журнал «Форбс», скажет, что в Москве живет больше миллиардеров, чем в Нью-Йорке. Меня, правда, поправили — говорят, что половина из этого списка вообще в России не живет. Тем не менее, богатых людей в России много. И 10 млн. долларов для них — не слишком катастрофичная сумма. И этим людям нужны положительные примеры, которые убедят их, что вкладывать деньги в хайтек имеет смысл.

Итак, первый тезис. Идти нужно туда, где тебе дадут деньги. Второй тезис: идея ничего не стоит. И если ты найдешь деньги на proof-of-concept идеи, то стоимость твоей компании резко поднимается, и ты можешь прийти к венчурному капиталисту и сказать: «Моя компания стоит три миллиона, а сейчас мне нужен один миллион, чтобы сделать следующий шаг».

И все-таки давайте вернемся к конкретным цифрам. Банки, к примеру, не любят финансировать «дешевые» проекты. Другими словами, относительно просто найти инвестора на миллион долларов, тогда как найти 50 тысяч долларов уже сложнее.

А.С.: Тут, на самом деле, два вопроса. Разово мы можем инвестировать 100 тысяч долларов как часть долгосрочного инвестирования в три миллиона долларов. Вторая часть вопроса. Мы не банк. Мы не одалживаем деньги. Мы инвестируем. Мы становимся частью бизнеса. У нас вы берете не только деньги, но и опыт тысяч людей, которые работают в этом бизнесе по всему миру. Деньги — не самое важное, чем может поделиться венчурный капиталист.

А.Г.: Существует идея «умных денег». И венчурные капиталисты отличаются от обычных инвесторов тем, что они помогают развить бизнес. Вкладывают не только деньги, но и свои знания и опыт. Когда вы начинаете с персональной идеи, вы берете деньги у людей, которые вам доверяют. Но риск большой: в случае неудачи можно потерять друзей, семью…

Либо жизнь.

А.Г.: Если очень повезет. Но венчурный капитализм работает по другой схеме. Ты становишься зависимым в принятии решений. По сути дела ты вступаешь в законный брак. Чтобы вложить двести тысяч, нужно потратить столько же усилий, что и на инвестицию в три миллиона. На одних юристов уйдет тысяч сто. И получается, что овчинка выделки не стоит. Умный венчурный капиталист даст сто тысяч, подразумевая, что готов потратить, допустим, три миллиона. И если он теряет сто тысяч, то говорит себе: «Я приобрел некий опыт и сэкономил почти три миллиона».

А.С.: Есть еще одно отличие венчурных фондов от банков. Я могу подождать пять-семь лет. Банк ждет выплаты завтра. Банк — та же крыша. Амбрелла. Я знаю людей, которые собирались вложить деньги в Google в 1999 или в 2000 году, но решили, что эта компания не «выстрелит». Бехтольшайм вложился в 1997 году. Прошло 7 лет — и во что вырос Google!

А.Г.: Бывает и наоборот. Взять, например, PGP. Абсолютно непотопляемая идея. Вокруг Фила Зиммермана (Phil Zimmermann) создали компанию и люди верили в успех так сильно, что даже плату за площади и сервис у Зиммермана принимали акциями. А компания не состоялась. Ясно, что даже самая успешная идея и даже самая уникальная личность может не сработать. А нераспознаваемая идея может сработать. В любом случае, в России должен быть не один фонд, а десяток. Одни будут вкладывать в одно, другие — в другое.

Чем рискует человек, пришедший со своим проектом?

А.Г.: Двумя-тремя годами жизни — его идея может не сработать. Зато приобретает опыт.

Вернемся к нашим программистам

Какие направления будут наиболее успешны на «Тех Туре»?

А.Г.: Трудно сказать. Естественно, софтверная — как самая легкая среда обитания. У нас куча компаний. Оборот российских софтверных фирм составляет 200 миллионов долларов в год (без учета офшора). Наработок в России очень много.

В России полным-полно потенциальных коллективов для fabless design, который в Израиле является пиком хайтековской индустрии. Но нужен стимул и тут государство может сыграть определенную роль. Это довольно дорогой бизнес и маловероятно, что венчурные компании начнут вкладываться в общественные центры, которые будут использоваться fabless-компаниями.

Вообще говоря, имеет смысл раскапывать достижения нашей оборонки. На многие разработки спрос наступает только сегодня. Зачастую оборонные исследования опережают время — на пять-восемь лет. Приходит какой-то генерал и говорит: «Хочу, чтобы летало криво». Кому это в голову придет в обыденной жизни? А проходит несколько лет — и эти разработки неожиданно оказываются очень актуальными.

А.С.: Россия должна соперничать не с Индией, а с Израилем.

А.Г.: Я был на «Тех Туре» в Израиле. А потом был в комиссии по отбору лучших компаний в Israel Venture Associates. И приехал Шарон, приехали все его министры, певцы с гитарами, пионеры с барабанами. И прошел практически коммунистический партийный съезд о том, как Израиль войдет в десятку самых развитых стран мира за счет высоких технологий. И все говорили, как они выстроятся дружно и придут в светлое будущее. Мы должны соревноваться с ними. У нас есть возможности, есть рынок. Это к нам должны ехать антрепренеры из Австрии и Германии, чтобы открывать новые компании.