Бобы из банки

Когда я был студентом Тартуского государственного университета, у нас было принято ходить в сумасшедший дом за разного рода справками.

Когда я был студентом Тартуского государственного университета, у нас было принято ходить в сумасшедший дом за разного рода справками.

Это могла быть справка для минимального продления сессии — для этого требовалось всего лишь пожаловаться врачу на симптомы невроза и немного поканючить. Если речь шла об академическом отпуске, то требования ужесточались, и соискатель справки обязан был отлежать неделю-другую в стационарном отделении для нервных. Наконец, освобождение от армии требовало самых больших усилий — чтобы откосить всерьез и получить свой МДП, надлежало приготовиться к пребыванию в палате без ключей в компании профессиональных психов.

Мне привелось быть во второй роли, и я носил полосатый зелено-оранжевый халат, в кармане которого нашел ириску «Золотой ключик», и я честно клеил бессмысленные бумажные коробочки с другими нервными людьми, и я смеялся вместе с ними нервным смехом над телерепортажем о вручении Л. И. Брежневу золотой сабли маршала СССР, и я нервно курил «Беломор» во дворе с нервной эстонской старушкой — узницей сталинских лагерей, и я вел задушевные беседы с нервными докторами, но серьезной психической жизни не видал.

Впрочем, серьезные психи выходили гулять вместе с нами во двор стационара, заросший кустами и деревьями.

Там, по раннеосеннему времени, медлительно опадали желтые листья, сквозили сквозь ветви солнечные лучи и пели птицы.

И выходил туда погулять, в частности, серьезный тихий псих Вова.

Лет Вове было не поймешь сколько — между тридцатью и шестьюдесятью. Он был маленький и пузатый. Рукава халата Вова всегда закатывал по локоть, так что обнажалась проступающая на левом предплечье зеленоватая сквозь рыжую шерсть татуировка «Люся». Голова у Вовы была большая и лысая, он носил на ней нелепую черную лыжную шапочку, не для тепла, как он объяснял, а для того, чтобы пришельцы не подслушивали его мыслей.

Главным занятием Вовы вообще, и во время прогулок тоже, была регуляция суточных циклов и атмосферических явлений.

Вова обычно помещался в беседке, стоявшей посреди двора психбольницы. В половине шестого его выпускали из его серьезного отделения, и Вова сразу бежал в беседку. Он сидел там на корточках, поглядывая на часы. Когда стрелка доползала до без пяти минут шесть, Вова вскакивал, подымал руки над головой и начинал подпрыгивать, тревожно выкрикивая: «Шесть?! Шесть?! Шесть?! Шесть?!» Так он прыгал и кричал, покуда минутная стрелка на его «Ракете» не переползала 12. Тогда Вова стучал пальцем по стеклу своих часов, садился на корточки и удовлетворенно выкрикивал: «Шесть!.. Шесть!.. Шесть!..»

Точно так же, по словам санитара Тыну Ыунапуу, с которым мы обменивались иногда мнениями о жизни, Вова поступал у себя в палате без ключей, причем отмечал своими камланиями все явления календарного цикла, а также все атмосферические явления. Самый «большой комедия», по словам санитара Тыну, случался у Вовы в Новый год, когда он выкрикивал без остановок: «Январь?! Первое?! Тысяча девятьсот восемьдесят второй?! Пятница?! Снег?!» Вова был совершенно уверен, что циклы и явления абсолютно зависимы от его ритуалов, и очень переживал, когда скучный нервный больной по фамилии Петровский высказывался на этот предмет скептически. Вова тогда плевал в Петровского от всей души, а Петровский шел жаловаться докторам.

До изобретения Интернета оставалось примерно десять лет.
Недавно я случайно проходил через те места — сад сохранился, беседка чуть обветшала, но флигели больницы в полном порядке.

Не знаю, почему, вспомнил я эту историю сегодня за ужином, размышляя о серьезных государственных людях, о великом китайском файрволле и о попытках регулирования Интернета посредством криков: «Хакеры?! Педофилы?! Черный пиар?!»

На ужин у меня были бобы из банки.