Прицельное метание шоколада

Счастлив народ, за который кто-нибудь думает — вождь, фабрикант кухонной утвари или ум, честь и совесть всех эпох разом. Пусть живет он подчас и грязно и голодно, а все же душа безмятежна и смирна. Кто не думает, тот не решает, а не решающий — да не отвечает.

Счастлив народ, за который кто-нибудь думает — вождь, фабрикант кухонной утвари или ум, честь и совесть всех эпох разом. Пусть живет он подчас и грязно и голодно, а все же душа безмятежна и смирна. Кто не думает, тот не решает, а не решающий — да не отвечает.

Иное дело мы.

Теперь все зависит от самого себя. Можно, конечно, плыть по течению: пойти работать в казенную школу или больницу, старость доверить пенсионным фондам, деньги — сбербанку, сыновей — генералам, а дочерей — компании по трудоустройству в японские варьете, но после нечего пенять на результат.

Приходится думать. Принимать решения. Выбирать. Но как — выбирать? Спрячет черт кулаки за спину: в правом или в левом, как скажешь — то твое. А что говорить, ежели не знаешь, что в этих кулаках — пешки, червонцы или тяжкие телесные повреждения?
Нужна правдивая информация. И побольше, побольше!

Помню, не так давно (в геологическом смысле) писали о программе, с которой биржевая игра обретала надежность, выгоду и удобство самые замечательные. Программа собирает сведения о котировках акций, результатах аудита и тенденциях в мировом масштабе, обрабатывает их и дает рекомендации: «Детское золотце» купить, от «Даров данайцев» срочно избавиться, а вырученные рубли перевести в монгольские тугрики и спрятать под подушку.

Не вышел фокус. Оказывается, информация, доступная всем, значит очень мало или даже совсем ничего не значит. Для успешной игры на бирже важно знать не прогноз погоды на зиму, не тенденции развития мировой экономики, а иное: когда посадят Кабаниху, за сколько выпустят Тит Титыча и кто громче всех полюбит дорогого Пе-Же. Эту информацию принято называть внутренней. Но и ее недостаточно, так как есть обер-внутренняя, а там, глядишь, еще и еще, не познав которые, истинной картины мира не увидишь.

Иногда приходит в голову, что истинной картины мира не бывает вовсе, объективная реальность невозможна в принципе. Оставим биржи тем, кто их обрабатывает, но вот история, как быть с историей? Пишу исторический роман и поминутно сомневаюсь — не вру ли? Обложился справочниками, энциклопедиями, мемуарами — и реальность не только не проясняется, а становится фантасмагорией. Верить сводкам Информбюро? Госкомстату? Передовицам «Правды»? Очевидцам?

Передо мною — «Воспоминания о В. Шишкове», составитель Н. Яновский, издано «Советским Писателем» в 1979 году.

Автор «Угрюм-реки» и «Шутейных рассказов» — личность колоритная, и управляет людьми не хуже Матрицы.

Его квартиру в Пушкине по Московской улице в доме номер семь описывают то как просторную: «старинная мебель терялась в больших комнатах… меня устроили спать в огромном кабинете на диване под большим портретом Петра Третьего… Сто пятьдесят метров…» (И. Малютин), то как тесную: «В кабинете Вячеслава Яковлевича было тесновато…» (Л. Коган), «квартира Шишковых была маленькая» (Н. Завалишина; хватит, впредь фамилии очевидцев опускаю), то как «скромную», то как роскошную: «вся мебель — красного дерева… статуэтки русского фарфора… на специальной тумбочке группа каслинского литья… в углу фигурка бронзового Данте», «картины Коровина…».

Ну, и каков быт конкретного советского литератора Вячеслава Шишкова в тридцатые годы?

Дальше — больше. Война. Шишковы, спасаясь от приближающихся гитлеровцев, «махнув рукой на все имущество», перебираются в Ленинград, в дом номер девять на канале Грибоедова.

«Шишковы поселились во втором этаже нашего дома», «Шишковым удалось получить комнату в третьем этаже», «они жили на четвертом этаже», «нелегко было Вячеславу Яковлевичу спускаться с пятого этажа в бомбоубежище».

Что прикажете писать?

Блокада — тема особая. Опять свидетельствуют современники: «Как только Вячеслав Яковлевич увидел мою Ирину, он встал и принес плитку шоколада». «Они уехали 1 апреля 1942 года в самый разгар голода, холода, смерти» «оставив нам большой мешок, в котором было собрано все, что осталось у них съедобного».

Откуда шоколад? «Писателям начали сбрасывать с самолетов посылки с продуктами…».

Воображаю картину: самолет кружил над Ленинградом, выискивая маленькую, но очень определенную цель. Штурман сверяется с картой, смотрит в подзорную трубу. Не ошибиться бы. «Вот он, писатель! Бросай!» И посылка прицельно спускается к ногам литератора. На душе полегчало. Мог бы и промахнуться, попасть в рабочего или, еще хуже, пенсионера.

По льду Ладожского озера Шишковы выбираются в Москву, где «друзья и знакомые находили в новом доме приют, теплую ванну, даже драгоценную по тем временам пищу», а сам писатель продолжал работать «в огромном кабинете, мебель в нем была в том же стиле, что и в кабинете в городе Пушкине, а в углу стоял все тот же бронзовый Данте…».

Вот она, магия! А Шишков — добрый Воланд.

И мнится, что фантастика всегда правдивее «документальной прозы», а советоваться о выборе пенсионного фонда надежнее всего у городского сумасшедшего.