Философский камень в основании цивилизации
АрхивБессмертие — одно из самых экзистенциальных понятий в коллективном разуме и в коллективном бессознательном человечества. Ничто иное так не притягивает и так не ужасает.
Бессмертие — одно из самых экзистенциальных понятий в коллективном разуме и в коллективном бессознательном человечества. Ничто иное так не притягивает и так не ужасает1. И нигде нет столь противоречивых архетипов. Острова блаженных и Эдем, с одной стороны, ну а с другой — Агасфер да Кощей Бессмертный.
Отметим сразу же: говоря о бессмертии, мы будем подразумевать под ним, во-первых, именно бессмертие, а не долголетие, не длительную молодость или хотя бы зрелость. Проблемы долголетия, причем даже очень серьезного, носят сугубо технологический, прикладной характер. Философских и, уж конечно, теологических проблем они не порождают, а моральная их оценка представляется однозначно позитивной. Знаете ли, лучше быть молодым, богатым и здоровым (правда, не самым богатым в России), чем старым, бедным и больным.
Во-вторых, под бессмертием будем понимать неограниченное существование в этом, а не в трансцендентном мире. Это уже новинка — результат атеистического двадцатого века. В веке позапрошлом, в обществе, сформированном традиционным монотеизмом, энциклопедия Брокгауза и Ефрона понимала под бессмертием существование человеческой личности в какой бы то ни было форме и за гробом. То есть вопрос, относящийся к сфере теологии и философии. Отослав интересующихся к великолепно переведенным работам Григория Двоеслова — с одной, и Канта с Гегелем — с другой стороны, заметим, что, с точки зрения позитивных наук, такой аспект обсуждаться не может, ибо чисто умозрителен по своей сути и лежит за пределами тематики «КТ».
Аспект физического бессмертия, хоть и находится далеко за пределами возможностей современных технологий, не только может, но и должен рассматриваться, в том числе и умозрительно, с точки зрения общепринятых на текущий момент научных картин мира.
Начнем с того, что отбросим присутствующий почти во всех культурах мотив Золотого века, Эдема, Первородного Сада, где люди могли жить вечно. Этот мотив способен поведать нам многое, но не о бессмертии, а о структуре мышления человека — о том аспекте, где речь идет об универсальности мифологии и мифотворчества. Хотя весьма вероятна связь этой проблематики с ИТ-технологиями, а именно проблемой искусственного интеллекта (отложим ее в сторону, отослав интересующихся к работам Мирчи Элиаде). Для себя же отметим, что земное бессмертие всегда имеет место в мифическом времени, текущем не только не линейно2, но и не циклически, в эпоху абсолютного прошлого. Прошлого, в котором божества частенько спускались с небес (мифологических, а не астрономических), дабы прошвырнуться по спальням смертных.
Поскольку мифологическое время тоже лежит за пределами физического мира, мы можем исключить его из рассмотрения.
Информационно-энтропийный барьер
Очень интересны для тематики физического бессмертия африканские и индонезийские мифы. В них любопытно объясняется происхождение смерти. Политеистический пантеон ганда и тораджей отвел творение людей на счет демиурга. Существа весьма могучего, но не обладающего всемогуществом и всезнанием. И в эту историю органично вплелся мотив ложной вести. Посланный демиургом гонец — когда по ошибке, когда по злому умыслу — искажает переданную людям весть о грядущем бессмертии. И вот эта-то ошибка и порождает смерть.
То есть впервые, на заре времен, у народов, крайне далеких от вершин цивилизации, физическая смерть, смерть не в результате несчастного случая или насилия, но закономерная, была представлена как результат искажения информационных процессов. В естественнонаучный обиход данная тема вошла лишь в середине пятидесятых годов прошлого столетия.
В тридцатые годы физик Георгий Гамов бежал из СССР в Америку. Наиболее известны его космологические работы, но именно он одним из первых интерпретировал жизнь как информационный процесс, как процесс передачи комбинационного кода3. Это произошло в 1954 году, на три года раньше, чем знаменитый Фрэнсис Крик сформулировал свою гипотезу «кода без запятой»4. Но, не обращая внимания на разнородные представления о структуре кодов наследственности, можно констатировать, что к началу 1960-х годов, представление об информационном характере жизни стало общепринятым. Именно оно ввело «способ существования белковых тел» в круг объектов сначала theoretical computer science, а затем и прикладных ИТ-технологий, что хорошо видно на страницах практически каждого номера «КТ». Наряду с прикладными аспектами это имело и важное мировоззренческое, совершенно принципиальное значение.
Дело в том, что начавшиеся с разработки совершенно практических кодов Морзе и Бодо5 работы привели к важнейшим теоретическим результатам. Начиная с пионерских изысканий американского инженера-связиста Хартли6, пытавшегося еще в 1928 году предложить характеристику степени неопределенности опыта с k различными исходами числом log k, в электротехнику слабых токов, как обзывались тогдашние ИТ-технологии, все больше и больше входит понятие энтропии. Энтропии, в применении к информации. Обретшее свою классическую форму в работах Клода Шеннона7.
Ну а энтропия, будь она термодинамической или информационной, обладает занятным свойством. Она, знаете ли, не убывает. В применении к информации это значит, что все реальные каналы являются линиями связи с шумами, каковые исследовал тот самый Шеннон.
И это касается и проводных и беспроводных линий в той же степени, что и кодов живого вещества, записанных дезоксирибонуклеиновыми кислотами. Ошибки будут всегда. Конечно, в очень многих практических задачах их можно избежать. Этому служат контрольные биты, исправляющие коды. В живом организме функцию избыточности, обеспечивающую коррекцию ошибок, играют (по представлениям современной биологии) теломеры на концах хромосом. Именно они, до определенного предела, называемого пределом Хейфлика, защищают наследственные коды от ошибок. Но именно до определенного полусотней делений предела. И этот предел, возможно, может быть увеличен в какой-то практически важной степени.
Но только практически. Безграничное увеличение его невозможно даже теоретически. Исправляющие коды куда более расточительны, чем минимальные. Избыточность есть и в естественных языках, и в машинных, и в языке нуклеиновых кислот.
Однако для вечного безошибочного копирования кода необходима его бесконечная размерность, что просто-напросто невозможно во Вселенной конечных размеров. Не говоря уже о том, что ДНК-цепочка бесконечной длины просто не вместится в живую клетку.
Кстати, запрет на бесконечное существование, относится не только к конкретным индивидуумам, но и к целым видам живых существ. Коррекция и модификация кода путем обмена генами при половом размножении, при мутациях, с последующим естественным отбором, работает лишь на ограниченных, хоть и достаточно длинных интервалах. К homo sapiens это тоже относится.
Квантовый барьер
Лет семь-восемь назад, в эпоху победного шествия цифровых технологий, казалось, что все очень просто. Дескать, перенеси сознание в компьютер и живи в нем бесконечно8. Прыгай от одного «железа» к другому, более совершенному. Апгрейдь себя во веки веков. И никаких проблем. Кое-кто из сотрудников «КТ» даже сокрушался, как обидно будет скончаться, не дожив всего-то нескольких лет до вожделенного физического бессмертия.
Сегодня на эту идею смотрят гораздо скептичнее. Оставив в стороне очевидный факт, что технологий переноса сознания из мозга в компьютер нет и не предвидится (технологии пока не справляются с куда более локальными задачами построения эффективных детекторов лжи!), остановимся на принципиальных запретах, диктуемых текущей мировоззренческой картиной мира. То есть на том, что делает поиски Perpetuum Vitae сильно родственными исканиям Perpetuum Mobile.
Это, прежде всего, принцип неопределенности Гейзенберга. Независимо от того, станем ли мы принимать или отвергать квантовую модель мышления, изложенную Роджером Пенроузом в «Новом уме короля»9, плотность информации в человеческом мозге велика настолько, что объяснить процессы, протекающие в нем, без квантовой химии, ну хотя бы в трактовке Лайнуса Полинга, вряд ли возможно. Даже если считать мозг асинхронной нейросетью, ее функционирование определяется квантово-химическими процессами. Но это означает, что точно (абсолютно, идентично точно) скопировать мозг при использовании любой технологии нельзя. Невозможно в принципе. Не потому, что мы не умеем этого сегодня, а потому, что это будет невозможно всегда. Так уж устроена Вселенная.
То есть как бы ни совершенствовались электроэнцефалографы, позитронные томографы и их потомство, снять картину живого мозга представляется невозможным.
А впереди маячит еще один запрет. В новостях «КТ» сообщалось о работах, показывающих принципиальную невозможность копирования достаточно больших объемов даже макроскопической, отнюдь не квантовой информации. Так что автор подозревает (подчеркиваю — подозревает), что барьер сознания находится за верхним пределом безошибочного копирования. Если это подтвердится, то антропный принцип обоснуется и в theoretical computer science. Суверенность и неповторимость мыслящей личности окажется базовым принципом Мироздания.
1(назад) Характерный пример — ответы на «Вопрос недели» «Хотите ли вы жить вечно?» в «КТ» #518.
2(назад) Линейность здесь антитеза цикличности, но отнюдь не нелинейности.
3(назад)3 Gamow G., Possible relation between deoxyribonucleic acid and protein structures. Nature 173, 1954, p.318.
4(назад)4 Crick F.G.C., Griffith J.S., Orgel L.E., Codes without commas. Pros. Nat. Acad.Sci. USA 43, 1957, pp.416-421.
5(назад) Недавно всплывший в «Огороде» Козловского «Аккордеон» («КТ» #519).
6(назад) См. «Теория информации и ее приложения». — М., 1969, сс. 5-35.
7(назад) Шеннон К., «Математическая теория связи», в кн. «Работы по теории информации и кибернетике». — М., 1963, сс. 243-332.
8(назад) Идея mind uploading жива до сих пор, хотя, насколько нам известно, никаких серьезных исследований на эту тему не проводится. — Прим. ред.
9(назад) Пенроуз Р. «Новый ум короля. О компьютерах, мышлении и законах физики». — М., 2003.
Блистательное наследство схоластов, герметиков и алхимиков
Западная цивилизация традиционно описывается как индивидуалистическая и стремящаяся к максимально полному овладению материальным миром. И то и другое — наследие христианской культуры. Но если работы Макса Вебера о влиянии протестантской этики на формирование капитализма широко известны, то о генезисе индивидуализма и западного материализма обычно знают куда меньше. А они ведь проистекают из учений позднего иудаизма и раннего христианства, из их представлений о создании физического мира всеблагим и всемогущим Творцом (материализм) и из представления о трансцендентном бессмертии индивидуальной души, об индивидуальной адресации религиозного Откровения (индивидуализм).
Кажется, что средние века были заполнены лишь чередой битв, интриг, предательств, династических браков. Но в яростных спорах мудрецов гетто, в шумных диспутах подвыпивших школяров первых университетов оттачивалось и изощрялось главное в цивилизации Запада. Мысль. Мысль о методе позитивных наук. О поверке знания опытом, до чего не смогли дойти ни мыслители прекрасной Эллады, ни утонченные умы эллинистических царств, ни практичные римляне. Это, опять-таки, известно широко. Но вот второй аспект могущества западной цивилизации часто выпадает из поля зрения. И, естественно, выпадают его прародители.
Все знают, что хоть алхимия была лженаукой, но вклад ее деятелей в практическую химию весьма велик.
То же и с астрологией. Классические примеры — Тихо Браге и даже Иоганн Кеплер.
То есть по умолчанию считается, что теории, признанные лженаучными, порочны по своей сути, и интерес представляют их отдельные практические достижения.
Вряд ли это так. В этом случае в истории науки не было бы места ни Птолемею с его геоцентрическим мирозданием, ни Декарту с его вихрями, ни Гюйгенсу с его эфиром. Ну а Ньютон с его корпускулярной теорией света оставался бы в истории оптики лишь из-за изощренности и дуалистичности квантовой механики. Однако вклад этих ученых в естествознание никто не оспаривает.
И, наверное, будет справедливо отдать должное неудачливым искателям бессмертия — герметикам. И не только их делам, их случайным химическим находкам во время процессов Nigredo, Albedo да Rubedo (Почернения, то есть распада до первоматерии, Убеления, то есть преобразования свинца в серебро, и Покраснения, обретения философского камня). Куда занятнее их мировоззрение. Попытка, основываясь на признании ценности и физического мира и индивидуума, обрести индивидуальное бессмертие в физическом мире. Об этом мировоззрении можно писать целые тома.
И о том, как оно неизбежно перерождалось во взгляды гностиков, начиная в конце концов отрицать и ценность физического мира и ценность индивидуума. Не это ли противоречие подсознательно всплывает в уме почти у всякого, кого в наш рациональный век расспрашивают о бессмертии?
И о том, как единицы, взыскующие бессмертия, но остававшиеся верными монотеистическим доктринам, искали ключи к нему, запрятанные создателем среди природы. Ключи разные, такие как Lignum vitae, волшебное и чудодейственное Древо жизни, описанное иезуитом Афанасием Кирхером (Athanasius Kircher, 1602–80). Или волшебный остров вечной молодости Бимини, в поисках которого прошла жизнь спутника Колумба, славного конкистадора Хуана Понсе де Леона.
Но и у них заслуги скорее практические. Кирхер — заря научной систематики. Понсе де Леон — открытие Флориды.
А вот Primus materia интереснее. Идея о некоей изначальной материи стала в западном сознании, пожалуй, архетипом. Она много раз возрождалась в истории науки, ну, скажем, в сороковые годы прошлого века как Ylem упоминавшегося выше Георгия Гамова, и, похоже, не раз возродится еще.
И заслуга ее не в том, что она явилась неясным прообразом кварк-глюонной плазмы. Нет. Она, скорее, интересна именно как summa materia, высшая материя, конечная абстракция материи. Абстракция недостижимая, но совершенно необходимая для развития и науки и практики.
Как предел в математическом значении этого слова.
Ведь кроме того, что античность не поставила эксперимент, она ведь так и не сумела четко сформулировать многие математические абстракции.
Ну, вот исчисление бесконечно малых. Вещь чисто умозрительная. И интерес-то представляет лишь в тех случаях, когда рассмотрение бесконечно малых приводит к величинам конечным. Хотя бы как в методе исчерпывания, открытом еще Евдоксом Книдским и использованном в качестве основного в 12-й книге «Начал» Евклида. Не гнушался бесконечно малыми и Архимед. Но выстраивая ряд рассуждений, свойственных интегральному исчислению, великий сиракузец не сумел разработать лежащего в их основе понятия «предела». Такова была особенность их мышления.
И по-настоящему сделал бесконечно малые применимыми к практическим задачам лишь Иоганн Кеплер, в труде о «Новой стереометрии винных бочек», в 1615 году. Но и он, несмотря на свои герметические штудии, был все еще близок к взглядам античности.
Первым, кто смог оперировать актуальными бесконечностями, стал монах иеронимитского ордена Бонавентура Кавальери, опубликовавший в 1635 году «Геометрию, изложенную новым способом, при помощи неделимых непрерывного». В ней он, будучи наследником не только античной математики, но и схоластики, легко превзошел всех ученых древности в понимании перспектив использования абстракций вроде «бесконечности».
Дальше — Декарт, Ньютон, Лагранж, Коши.
Иезуит Григорий из Сен-Винцента, Гюйгенс, Бернулли.
Пушечные порты, прорубленные еще на стапеле. Теория хронометров. Рост объема и снижение риска мировой торговли. Мануфактуры. Тепловые двигатели. Электродинамика. Ядерная физика. Квантовая электроника.
И везде вычисления.
И, как основа практических вычислений, абстракция. Предельная, никоим образом не достижимая в природе. Но совершенно необходимая в качестве методической основы вычислений и мышления вообще.
Присущая в истории человечества лишь западной культуре нового времени, сумевшей объединить в себе, по словам Генриха Гейне, и Buch der Schцnheit, переоткрытую гуманистами античность, и Buch der Wahrheit, куда поэт в своей последней поэме «Бимини» включил не только Ветхозаветную мудрость, но и классическую и европейскую каббалу. Породившая феномен индустриальной цивилизации и научно-технической революции и по-прежнему совершенно необходимая для эффективного практического использования все новых и новых средств, которые любезно предоставляет нам прогресс.
