Битва магов
АрхивПобуждения, заставляющие человека совершать те или иные поступки, зачастую остаются неизвестными даже ему самому. А уж окружающим — почти наверняка.
Побуждения, заставляющие человека совершать те или иные поступки, зачастую остаются неизвестными даже ему самому. А уж окружающим — почти наверняка. Мы, окружающие, судим о другом не по себе: себя-то мы тоже знаем очень и очень скверно. Судим по затверженным с детства прописям, сводящим человека к комбинации полудюжины основных инстинктов.
| «Я, видите ли, чувствую, что отдавать студентов в солдаты — мерзость, наглое преступление против свободы личности, идиотская мера обожравшихся властью прохвостов». Горький — Брюсову, 4 февраля 1901 г. «То, что студентов начали бить, это, по-моему, утешительно…» Ленин — Горькому, 21 декабря 1910 г. |
Видимо, так оно и есть. Но понять эту комбинацию, а, скорее, серию комбинаций, ничуть не легче, чем расшифровать геном человека.
Возвращение Горького в Россию обыкновенно трактуют как падение писателя. Не выдержал-де искуса, не прошел испытания медными трубами, испытания особенного, редкого. Действительно, если огня и воды на долю каждого приходится преизрядно, то медных труб все как-то удается избежать. Иногда даже сам запрешься в комнате, достанешь жестяную детскую дудку и дудишь, дудишь тренировки ради, чтобы настоящие медные трубы врасплох не застали. Но знаешь точно: нет, брат, не дождешься ты сей напасти — труб медных!
А Горький! Никто раньше и, думаю, никто впредь — по крайней мере, из литераторов — не получит при жизни целого города, не говоря уж о самолете, корабле, литинституте, колхозах, колониях и лесопилках. Дар этот был больше магическим, но все же приятно знать, что в город, названный твоим именем, летит самолет, названный опять же твоим именем, и какой самолет! Самый большой в мире! Я видел кадры хроники — просто Змей Горыныч!
И вот, расплачиваясь за полученные милости, Горький-де и воспевал Соловецкий лагерь особого назначения, Беломорско-Балтийский канал и прочие учреждения перековки масс. Талантливо воспевал! Человек, прочитав Горького, оставался в твердой уверенности, что вернется в семью каналармеец осчастливленным донельзя, что нет лучшего времяпрепровождения, чем годок-другой-пятый посвятить само- и взаимоперековке. Если человек вообще звучит гордо, то чекист звучит просто божественно. Что, как не продажность, могло подвигнуть на подобные писания того, кто болезненно переживал за друга своего, Федора Шаляпина, опустившегося однажды по глупости перед царем на колени? Того, кто знал о тюрьмах не понаслышке? Того, кто мог жить честно и свободно в любой стране мира? Продался Горький, продался! Ату его!
Нет, не продался! Причина подобного поведения, мнится мне, была иной.
Совсем иной.
Горький не прельстился сребрениками Советской власти. Не был он и благодушным восторженным слепцом.
Алексей Максимович был магом.
И в Советский Союз он приехал не на покой, но на битву.
Магия есть способность Слова изменять Действительность.
Произносить слова может всякий, но не всякий — маг. Как им стать — тайна. Внешние признаки рождения мага заметить можно — читая письма, прозу, публицистику наблюдаемого субъекта. Но что происходит внутри, в душе? Как из наивного молодца, всерьез — на двадцать втором году жизни! — спрашивающего у Глеба Успенского, где сыскать идеальных тружеников Землю и Брагу, вышел писатель, слово которого не двигало горы потому только, что двигать их нет никакой надобности? Понять это не менее важно, чем расписать побуквенно человеческий геном.
Быть может, главнейшее в процессе превращения — желание, неодолимая жажда переустройства мира.
Сегодня любят представлять время правления Николая Второго, как некий серебряный век, рыдать над Россией, которую мы-де потеряли. Легко лить слезы, зная твердо, что родиться в благословенном 1868 году не придется гарантированно. Но представь такую возможность, открой контору по продаже в один конец билетов на машину времени — и прогоришь еще вернее, чем в птицеводстве (у нас в Ра-Амони яиц закупили из Голландии, фирменных, и такой мор напал на кур — чистый Булгаков!).
«Он пугает, а мне не страшно», — писал Лев Толстой о Леониде Андрееве. Граф не боялся предсказанной катастрофы. Слепота Толстого была слепотой всеобщей. Единицы видели, что время застыло, лангольеры ближе и ближе, а элита, не чувствуя погибели, топчется над пропастью, наслаждаясь севрюжатиной с хреном.
Горький — чувствовал. И хотел лучшей доли. Не себе одному, у него было все, о чем грезится литератору перед листом бумаги, — всемирная слава, признание коллег и чистая совесть. Человеку простому подобного достаточно, а если с совестью не всегда и получится, то можно приноровиться, изменить себя.
Маг же меняет мир. Не в одиночку, конечно.
Союз Горького с большевиками отнюдь не случаен. Рядом, совсем близко зарождалась могучая, чудовищная сила. Но сила без души, без совести способна лишь умножить существующее зло. Силу эту возглавлял маг, для которого совесть была химерой, ненужной помехой.
Горький видел опасность. И предложил союз магу Силы.
В своем первом письме Ленину он не пожалел фимиаму, как прежде не жалел и средств на издание газеты «Вперед».
Продолжение пишется
