Хорошо компьютеризированный колун
АрхивПо выписке из больнички ждала Вадима радость. Не то чтобы нежданная, Вадим старался, как мог, чтобы достичь цели. Но мог он теперь мало, в том-то и беда, и потому радость вышла отчасти нежданной тож.
По выписке из больнички ждала Вадима радость. Не то чтобы нежданная, Вадим старался, как мог, чтобы достичь цели. Но мог он теперь мало, в том-то и беда, и потому радость вышла отчасти нежданной тож.
Радостью была бумажка с печатью, а писалось в бумажке, что он, трудновоспитуемый Щ-331, нуждается в легком труде сроком на две недели. День канту - год жизни, учил его незабвенный Вильгельм Соломонович, а тут не день: если к неделе больничной прибавить две легкого труда, получался настоящий санаторий.
Легкого труда в колонии всегда мало, существовали квоты - для большаков, для верных, для вставших на Путь, всех и не упомнишь, а некоторых и знать не положено, больничке выделялись остатки самые мизерные, оттого-то Вадим и сиял, что выпало - ему.
Приставили его к Столовой, но нет счастья полного: хоть и к Столовой, а - снаружи. Внутри и без Вадима счастливцев хватало.
Ну и что, пусть снаружи, зато нет десятиверстных концов по стуже, нет изнуряющего рудника с его закоулками, куда только зайди - пропадешь, и хорошо, если быстро пропадешь… нет, наконец, Одноглазого Любителя. Одноглазый, впрочем, к Вадиму пока не привязывался, так ведь пока…
Легкая работа состояла в колке дров. Кухне дров требовалось изрядно, на то она и кухня. Предыдущие льготники привезли бревна, распилили их на поленья, поленья же аккуратненько разложили штабелями, только взглянешь - сразу видно: хорошо поработали.
А ему, стало быть, предстоит поленья довести до полной дровяной кондиции. Для этого дали ему в хозчасти топор, разумеется, под расписку, топор - вещь повышенного учета, и вот сейчас Вадим глядел на него и отчего-то вспоминал Родиона Раскольникова. Привычка вспоминать и мыслить делала Вадима трудноперевоспитуемым, но каким уродился, таким и помрешь, если не изменишься, наставлял Вильгельм Соломонович.
А меняет человека работа. Труд. Труд обезьяну перековал, неужто Вадим менее ковок, нежели обезьяна?
И он начал колоть дрова, благо и топор был не просто топором, а колуном.
Поначалу дело шло туго. Вадим знал, что березовые или сосновые поленья колоть одно удовольствие, а вот дубовые - мука, но какие поленья были перед ним, понять не мог: как всякий горожанин в пятом поколении и интеллигент в шестом, и дуб, и березу он представлял в виде набора букв, в лучшем случае видел на пейзажах Шишкина или Левитана. Но там они другие - высокие и не очень деревья, покрытые листвой, под лучами солнца или струями дождя. А тут - припорошенные снегом поленья. Поди, и сам Шишкин не разобрал бы, сосна или дуб перед ним. Или кедр? Колония в Гваздевском воеводстве была на южной границе Московии, в Диком Урочище каких только деревьев ни росло, а рубили их без выбора, сторонясь разве анчара. Что рядом оказалось, то, надо думать, и рубили.
То есть думать-то как раз и не надо, надо рубить, в смысле - колоть.
И Вадим разошелся. Колун ли по руке попался, либо гены пращуров очнулись от векового сна, но рубил он хоть и не скоро, да споро. Не иначе березовые, поленья-то. Порубит, отнесет дрова в дровяник, опять порубит, опять отнесет.
И никто над душой не стоит, в спину не целит. Красота! Одно слово - легкий труд. Был бы весь труд таким легким, он бы и не думал никогда, не вспоминал, и из трудновоспитуемого стал бы воспитуемым легко, или даже превратился в верного, не знающего сомнений: А вдруг они потому и верные, что у них всегда легкий труд? Да еще не снаружи Столовой, а внутри?
Но и эти мысли вскоре оставили Вадима, и он полной мерой познал освобождающую силу работы - ни укоров совести, ни рефлексии, ни дурных предчувствий. Да и с чего им взяться, дурным предчувствиям, когда полешки раскалываются прямо-таки с удовольствием? Даже снежный нетопырь, что пролетел в стороне, не обеспокоил, летит, и пусть себе летит. А вдруг это и не нетопырь вовсе, а просто ветром стенгазету сорвало, подхватило и понесло?
Или кусок белого пластика: хоронили в колонии не в черных мешках, а в белых - и наряднее, и найти, откопать в случае надобности, проще, и на белом много удобнее, чем на черном, вывести несмываемым маркером что-нибудь нужное, например "Щ-331". Вадим хотел было сплюнуть или по дереву постучать, его тут завались, дерева, но передумал: чему быть, того не миновать, а раньше ли, позже - какая разница? Вселенная тоже схлопнется в маленького вируса, а прежде солнце вспыхнет и всех сожжет, но кого это волнует? Тем более что вирус вселенной через пару триллионов лет - если время вне вселенной имеет смысл, - глядишь, опять начнет размножаться… Но и эти мысли покинули Вадима, оставив незамутненным чувство упоения трудом, и он даже расстроился, когда било велело всей колонии, а стало быть, и ему, оставить общественно полезный труд и заняться заботами личными, мелкими и неважными.
Он прибрал за собой все до последней щепочки и пошел к Старшому Столовой.
Старшой взял из рук Вадима топор, поднес обух к сканеру, посмотрел на экран. Здесь было все - число ударов, их сила, ритм, эффективность…
- Да ты, брат, махать топором горазд, вон сколько наработал! - и наградил Вадима премблюдом - драниками из мерзлой картошки.
А впереди ждали целых тринадцать счастливых дней…
