Говорящий человек

Архив

Язык - сложнейший интеллектуальный механизм, которым, однако, владеет каждый из нас. В его сложности мы наглядно убедились в последние сорок лет, за которые никому так и не удалось запрограммировать умелую машину-переводчика.

Язык - сложнейший интеллектуальный механизм, которым, однако, владеет каждый из нас. В его сложности мы наглядно убедились в последние сорок лет, за которые никому так и не удалось запрограммировать умелую машину-переводчика. Попытки описать формальную структуру человеческого языка порождают удручающе толстые тома вроде трактатов Игоря Мельчука о модели "Смысл-Текст". Каким же образом этот непостижимый механизм возник в стаях древних обезьянолюдей? С расспросами я обратился к этологу Владимиру Фридману. Его пояснения перемежаются отрывками из выступлений наших ведущих специалистов по этологии и языкознанию.

От горизонтали к вертикали

- Первое, что надо сделать, - разделить горизонтальную и вертикальную эволюцию систем взаимодействия животных. Животные могут существовать только в популяции, им необходимо взаимодействовать. Но взаимодействовать можно по-разному.

Самый простой способ - механическое взаимодействие. Я вам угрожаю, вы испугались, съежились. Но это не коммуникация в строгом смысле, и угрожающее действие - не сигнал. Социобиологи называют это манипуляцией - противопоставляя ее информированию.

Более сложный вариант - сигнализация через пантомиму. Мое внутреннее состояние меняется, и это выражается в пантомиме - я краснею, уши оттопыриваются, грудь колесом… Вот это уже сигнал, но так называемый мотивационный сигнал (motivational signal) - пантомима, отражающая степень моего стресса, страха, угрозы в данный момент. Тут нет знака-посредника, предоставляющего информацию при сохранении свободы выбора у принимающего ее.

Таковы, например, сигналы предупреждения об опасности у примитивных видов североамериканских сусликов рода Spermophilus. Сперва кажется, что на нападение с воздуха у них один крик (свист), на наземного хищника - другой (щебет). Но если наземный хищник появляется внезапно, следует свист. И если воздушный агрессор не появляется внезапно, а парит себе в небесах - следует щебет как на опасность с земли. Следовательно, в этом варианте сигналы выражают лишь уровень стресса, внутреннего беспокойства. Информирования сородичей тут еще нет. Это уже не прямое воздействие на сородичей - но тоже еще не коммуникация, а лишь сигнализация о состоянии животного. Используемые здесь акустические или визуальные демонстрации - пантомимы разных степеней мотивации, а не знаки-посредники.

Настоящий знак появляется, когда разные демонстрации лишь символизируют разные возможности развития процесса взаимодействия. Прямая аналогия: расположение шахматных фигур символизирует варианты продолжения игры. Плохой шахматист, взглянув на доску, берется просчитывать ходы, а хороший мгновенно распознает позицию. Вот это мгновенное распознавание и есть коммуникация. Позиция фигур в данном случае - символ-посредник. Я создал на доске такую позицию - и тем самым сообщил вам, как может дальше развиваться игра.

Например, у примитивных видов сусликов альтернативные демонстрации (свист-щебет) передают всего-навсего реакцию данного суслика на данную угрозу. Это пантомима, причем между альтернативными вокализациями (свистом и щебетом) здесь есть вся гамма переходов. Но у более развитых видов соответствующие звуковые сигналы (подчеркнем это!) уже работают как знак и четко кодируют разные виды атак. Такая коммуникация гораздо эффективнее, и здесь уже взаимных переходов между свистом и щебетом почти нет. Такие сигналы - уже своего рода символы.

А если процесс продлится достаточно долго, суслики заговорят?

- Ни в коем случае. Это лишь "горизонтальное" совершенствование коммуникации, специализация коммуникативной системы, переход к использованию более эффективных сигнальных средств (от стимула к знаку) и более точным управляющим воздействиям в самом процессе (от манипуляции через пантомиму к информированию). То, что происходит у сусликов, у других животных (различных видов птиц, например), жестко связано с их специализацией. Так, у щеткоязычных попугаев-лорикетов рода Trichoglossus, питающихся нектаром, есть агрессивные демонстрации. У примитивных форм в видовом репертуаре имеется три-пять таких сигналов ритуализированной угрозы и ритуализированного бегства, у более развитых видов - до двадцати. Но "система связи" остается одна и та же, лишь более дифференцирован набор ситуаций нападения/бегства, о которых информируют сигналы.

"Развитость", конечно, оценивается по другим признакам?

- Конечно, иначе возник бы порочный круг. О развитости судят по данным эволюционной морфологии и палеогеографического анализа, а также по данным молекулярной систематики. На их основе строится дерево эволюции видов, скажем, сусликов, сурков или попугаев, и становится ясно, кто "выше сидит" на этом дереве. Затем мы накладываем на дерево изменение сигнальных репертуаров и видим, что репертуары неравномощны. У более примитивных видов и знаковость демонстраций ниже, и сигналов меньше, у развитых - сигналов больше и сами сигналы "лучше" в том плане, что они в большей степени знак, нежели пантомима. В частности, такое направление изменений было подтверждено в грандиозной работе E. Shelly и D. Blumstein (2005), посвященной сигналам предупреждения об опасности наземных грызунов. Во всех независимо развивавшихся ветвях (сурки, суслики, луговые собачки, земляные белки и пр.) изменения шли именно в эту сторону.

В этом, кстати, кардинальное отличие от человеческих языков - все человеческие языки равномощны.

 

Задача - сломать систему

Удивительно! Ведь существуют племена, в языках которых нельзя даже различить величины, большие двух…

- И тем не менее! Языки, на которых написаны величайшие литературные произведения, - русский, немецкий, английский, –– не хуже и не лучше по своему потенциалу, чем язык племен, находящихся в первобытном состоянии. Дело лишь в развитии языка. Это развитие хорошо видно на примере эволюции обозначения цветов спектра в разных языках. Например, в древнерусском языке слово "зеленый" означало не абстрактный "зеленый цвет", а цвет свежей травы. Но со временем язык переходит от ассоциации к символизации, и возникают обозначения "абстрактных" цветов.

Ведь все мы думаем более или менее одинаково, потому и все языки примерно одинаковы по способности называть и описывать мир. Другое дело, что на английском или русском есть, скажем, научная литература, и можно говорить о вещах, о которых условный "туземец" говорить не сможет. Но на то и заимствования, если своих слов в языке не хватает. "Туземца" можно всему этому научить, он позаимствует чужое слово и будет использовать его не хуже своего.

В коммуникации животных нет заимствования?

- В том-то и дело, что нет! Проводились опыты с перекрестным воспитанием разных видов беличьих обезьян р.Saimiri и разных видов макак (японских Macaca fuscata и резусов M.mulatta). У всех этих животных имеется система дифференцированных сигналов, соответствующих разным классам потенциальной опасности - угроза с воздуха, угроза с земли и пр. Все крики видоспецифичны, а крики с разным "значением" заметно отличаются друг от друга. Тем не менее, вырастая с приемными матерями, обезьяны на разные угрозы реагируют только "своими" криками - несмотря на то что обучаются понимать сигналы тревоги матери и других "воспитателей". Сами же они не могут издавать "чужие" сигналы в адекватной ситуации, хотя голосовой аппарат вида-приемыша более чем пригоден для этого. Обезьяны просто не "включаются" в чужую коммуникативную сеть.

Вот в этом отличие знаковых систем, используемых даже такими развитыми существами, как низшие приматы, от нашей с вами. Мы придумываем слова и добавляем их в общий язык - в меру своего таланта. Например, Достоевский (по его собственному утверждению. - Л.Л.-М.) придумал слово "стушеваться", а сценарист Леонид Володарский придумал (согласно "городской легенде". - Л.Л.-М.) слово "трахаться". В системе коммуникации животных придумать новое невозможно. Каких бы ты ни набрался знаний о мире, как бы ярко ты ни был способен выразить некую реальность этого мира - связать ее с новым знаком не сможешь. Сама система слишком косная.

Когда же произошел сдвиг "по вертикали"?

- У примитивных обезьян (например, верветок) есть набор дискретных знаков. Они различают четыре-пять типов опасных ситуаций и имеют столько же типов криков. И собственно развитие языка происходит только после (вследствие?) того, что у более развитых форм - макак, павианов, антропоидов - этот "интерфейс" начинает утрачивать свое значение. Причем у антропоидов (особенно у двух видов шимпанзе, обыкновенного и карликового) - практически полностью.

Системы сигнализации "типа верветок", видимо, начинают разрушаться уже у макаков. У цейлонского макака пищевые крики уже неспецифичны. Увидев новую и лакомую пищу, животное визжит. Но лакомость оно оценивает само. Интенсивность визга пропорциональна степени новизны и лакомости.

То же самое касается и визуальных демонстраций (ухаживания, угрозы и пр.). Начиная с макаков видовые демонстрации во взаимодействиях внутри группы играют все меньшую и меньшую роль. Макаки и более развитые обезьяны сами оценивают ситуацию, сами выбирают стратегию поведения и сами выполняют типичную программу действий, которая позволяет разрешать ситуацию с наибольшей выгодой.

Помните из школьных уроков литературы - типичный герой это тот, кто совершает типичные действия в типичной ситуации? Вот и обезьяны должны уметь выделить типические действия агрессии, умиротворения, воспроизвести их. Поскольку они типические, имеет смысл им подражать - как подросток подражает уважаемому им взрослому. Или как маленький сын Конрада Лоренца [Одного из основателей этологии.], слушавший беседу отца с японским коллегой, вдруг стал точно воспроизводить японские жесты почтительности (чему взрослые европейцы, живущие в Японии, годами не могут научиться).

Мы, люди, это хорошо умеем: выделить типичные действия в типичных ситуациях, запомнить их и воспроизвести в другой ситуации того же рода. Достаточно вспомнить жесты ритуализованной агрессии в дворовых драках; их непонимание, неумение воспроизводить обходится дорого. Люди смотрят телевизор, кино и оттуда тоже черпают типичные действия - как выразить приязнь к другу, вражду, недоверие, ухаживание? Таким же образом копируется с телеэкрана и переносится в жизнь агрессивное поведение, поведение, ведущее к убийствам и самоубийствам. Помните случай с антисемитским плакатом - женщина хотела его сорвать, а он был заминирован и взорвался? Так вот в последующие два месяца случилось еще семь аналогичных взрывов по всей стране, без всякой связи с евреями, - просто об этом рассказали по телевизору. Кто-то на вконец доставшего соседа такую штуку насторожил и т. п. Американские психологи хорошо знают, что после выпуска новостей с информацией о самоубийстве резко возрастает число самоубийств, сделанных тем же способом ("закон Филипса").

Люди склонны к анализу социальных ситуаций, выявлению чего-то типичного, что им важно в данный момент - и воспроизведению шаблона. Такие шаблоны получили название "концепт". Тут надо упомянуть об исследованиях нейрофизиологов Ризолатти и Арбиба так называемых зеркальных нейронов, обнаруженных у приматов и у человека. Зеркальные системы работают в самых разных областях мозга, в том числе в речевой, и отвечают за анализ ситуаций, а также выделение и воспроизведение концептов в собственном действии по образцу.

Было обнаружено, что зеркальные нейроны активизируются при наблюдении за другим объектом и при подражании. Они же активизируются при воспроизведении соответствующих действий. Более того, было показано, что они связаны и с зоной мозга, ответственной за речь, находясь на границе областей, поддерживающих понимание чужой речи и генерацию своей. (Речевая область в мозге называется "зоной Брока,". По ее периферии "реализовано" умение делать орудия по образцу, а чуть дальше - умение метать предметы точно в цель.)

У каких же приматов есть зеркальные нейроны?

- У макаков, антропоидов и людей.

 

Ум без Языка

Значит, именно зеркальные нейроны помогли "сломать систему"? Но поразительно, что после создания этого "харда" для человеческого языка прошли миллионы лет до появления "софта", самого языка.

- Да, сначала был ум без языка. Знаменитые опыты с "говорящими" (language-training - более точное и нейтральное название) обезьянами (см.врезку "Клавиатура для Канзи", где пересказан лишь один эпизод из книги З. А. Зориной и А. А. Смирновой "О чем рассказали "говорящие" обезьяны", посвященной этим опытам) приводят к выводу, что у них уже есть ум, способный анализировать ситуации, выделять тип, воспроизводить этот тип в действиях, - но еще нет знака-посредника.

Интеллектуальные действия животного уже пригодны для знакового общения (вырабатывают эффективные "идеи", которые стоило бы передать словами), нет только знаковой системы - языка, способного поддерживать эту передачу. Когда ученые дали обезьянам готовый язык-посредник (сперва амслен [ASL], упрощенный вариант жестового языка глухонемых, затем лексиграммы, набираемые на компьютере), животные его быстро освоили - настолько, что на этом языке обезьяну можно попросить о чем угодно, даже о невозможном для нее действии. Обезьяны панически боятся змей, но исследователь говорит: "возьми змею (игрушечную, конечно) и ткни ею другую обезьяну!" - и она это или делает, или не решается, но очевидно, что она понимает! Обезьяна достоверно различает два концепта: "собака кусает кошку" и "кошка кусает собаку".

Ставились ли подобные опыты с другими животными - со слонами, собаками?..

- Насколько я знаю, нет. Но в принципе, и те и другие не должны оказаться сильно - несопоставимо! - глупее обезьян-антропоидов. Мы не увидим резкого скачка развития ума, скорее - плавный континуум. Есть известные опыты Крушинского по элементарной рассудочной деятельности врановых птиц - оказалось, что у этих птиц очень высокие интеллектуальные способности. Но пользование языком, боюсь, им недоступно.

Известен говорящий попугай-жако, который правильно отвечает на заданные вопросы: чего здесь больше - карандашей или ручек (ему показывают один карандаш и две ручки)! Но скорее всего он может тонко дифференцировать эмоциональные состояния человека, обусловленные определенными вопросами или ответами, и затем связывать нужные (выученные) слова с соответствующей ситуацией. Такие "говорящие" птицы своего рода противоположность компьютерным распознавалкам голосов, с которыми надо говорить мед-лен-но, мо-но-тон-но, а живую речь они не понимают. Только тут наоборот - попугай как раз живую речь понимает, потому что там есть эмоции. Мы лучше распознаем знаки, а у него лучше память. Он тоньше дифференцирует эмоции, четче привязывает их к ситуации. То же самое было показано в опытах с говорящими скворцами. Это не языковая компетентность, которая - в отличие от интеллекта, от рассудочной деятельности - обнаружена, пожалуй, только у обезьян. В рецензии на книгу Зориной и Смирновой, которая выйдет в издательстве "Вопросы языкознания", мы с лингвистом С. А. Бурлак как раз и пытались отделить способность понимать знаки от способности думать и действовать на основании информации. Отделить языковую способность от интеллектуальной. Это разные вещи.

Что вы скажете о "ненаучном" общении с животными, которое знакомо каждому владельцу собаки или кошки?

- В Японии даже придумали такую профессию - коммуникатор. Это человек, который помогает "общаться" с домашними питомцами. Технология простая - берется последовательность звуков, издаваемых кошкой, режется на куски, соответствующие состоянию, и подбирается интерпретация: кошка угрожает, кошка боится и т. д. Это можно сделать достаточно эффективно. Но диалог - невозможен! Хозяин не может передать кошке свою боязнь. Он может понять, что кошка боится, но он не может ей рассказать, что сделать, чтобы не бояться. С собаками то же самое. В моем блоге (wolf-kitses.livejournal.com/25175.html) я дискутирую с психологом о том, можем ли мы включаться в систему собачьей и кошачьей коммуникации. Он говорит да, я пытаюсь объяснить, почему нет. Есть, впрочем, известный западный автор Донна Харавей (Donna J. Haraway); в нашумевшей книге "Наши спутники" ("The Companion Species Manifesto: Dogs, People, and Significant Otherness") она тоже утверждает, что общение с животными возможно. Но там, по отзывам, больше лирики, чем фактов, - в ближайшее время я собираюсь эту книгу получить и прочитать.

Значит, существуют подробные списки характерных звуков, которые издают кошки, другие животные?

- Да, поскольку этологи в последние пятьдесят лет только и делали, что составляли этограммы (детальные отчеты о поведении животных) - в том числе репертуары и демонстрации звуков. Для всех сколь-нибудь изученных видов млекопитающих такие перечни существуют. Навскидку, вот у меня под рукой статья про дальневосточную полевку - хорошее описание ее звуков, с расшифровкой. На сайте Московского зоопарка moscowzoo.ru есть большая галерея звуков тамошних зверей и птиц.

В племенах, живущих охотой, люди наверняка пытались установить контакт с животными - понимать их, даже общаться?

- Конечно, охотники этих племен знают те крики животных, которые для них важны. Есть очень интересная работа Ванненбура, где он анализирует понимание бушменами поведения животных. "Бушмены достигают глубокого знания поведения животных через постоянное наблюдение, тщательное внимание к деталям и продолжительное обсуждение между собой того, что они видели. Их понимание позволяет полностью идентифицировать себя с животным <…>, они могут отвечать на вопросы типа: "Что бы я делал сейчас, если бы я был этим животным?"

Такие обсуждения - важная часть социальной жизни бушменов. Но они исходят из того, что животные - те же люди, которые все понимают, только сказать не могут или говорят по-своему, на своем языке, который надо разгадать. Но увы, эта идея непродуктивна. Надо начинать как этологи - идти от попытки вытравить всякий антропоморфизм, идти от самых грубых взаимосвязей "стимул-реакция", а потом переходить к более тонким, символическим обозначениям, информационному обмену.

Интересно, по объему собранной "фактуры", по массиву наблюдений охотники-бушмены опережают этологов?

- Не знаю. В исследовании по истории этологии Е. А. Гороховской было показано, что для многих известных этологов занятия этой наукой стали просто респектабельным выражением любви к животным. Изначальным было желание возиться с животными и их понимать. Но для того, чтобы понимать правильно, нужна верная концепция. Ценность науки в том, что она учит нас вырабатывать концепции. А у примитивных обществ нет науки, нет руководящей идеи.

 

От жеста к рэпу

Обезьян обучали жестовому языку - а в долгой истории человечества язык жестов тоже возник раньше, чем звуковая речь?

- Думаю, да. На эндокранах - окаменевших отпечатках мозга - развитые области, ответственные за речь, видны уже у ранних видов рода Homo. Зона Брока, у них развита достаточно, чтобы говорить о возможности речи. Однако для членораздельной речи нужно еще и особое дыхание. Воздух должен подаваться порциями, которые позволяют произносить слоги, да еще и диафрагма делает особые движения, обеспечивая модуляцию, нужную для членораздельной речи (это впервые показал лингвист Н. И. Жинкин еще в 1950-е годы). Следы наличия этого механизма видны по отверстиям в позвоночном столбе, которые есть только у сапиенсов.

Еще один признак использования членораздельной речи - низкое положение гортани. Язык (не знаковая система, а орган тела), приспособленный к речи, оказался столь важным приобретением, что ради него вид "согласился" ухудшить конструкцию гортани - из-за чего нам так легко подавиться. Это ведь заметное снижение приспособленности: до изобретения приема, спасающего жизнь при попадании пищи в дыхательные пути, только в США ежегодно шесть тысяч человек гибли, подавившись едой. По древним черепам мы можем примерно определить, высоко ли "сидела" гортань, а по ширине канала подъязычного нерва узнать, насколько сам язык был способен обслуживать артикуляцию. В полной мере все эти признаки развиваются только у сапиенсов. Таким образом, есть основания полагать, что в эволюции питекантропов и неандертальцев имел место длительный этап, когда уже существовал некий "протоязык" - но это не была членораздельная речь. Мозг, приспособленный к речи; ум, способный ее продуцировать, понимать и использовать, видимо, появился раньше человеческого языка как знаковой системы.

Те звуки, которыми мы сейчас общаемся, возникли из криков наших предков-обезьян?

- Нет, и этот ответ подтвержден, например, работами Юргенса, на уровне физиологии установившего: дифференцированные сигналы обезьян, тех же верветок, вызываются раздражением дифференцированных центров среднего и промежуточного мозга. Раздражением коры вызвать родовые звуки мартышек или верветок нельзя. Лишь у шимпанзе раздражение коры вызывает слабые колебания голосовых связок. Кора и связанные с нею высшие психические функции (которые у обезьян вполне развиты) не отражаются ни в их видоспецифической вокализации, ни в визуальных демонстрациях.

Но в какой-нибудь форме у людей эти звуки остались?

- Может быть, это наши крики ужаса, удивления, стоны. Человеческий язык из видовых криков сделать нельзя. Они вызываются другим механизмом. Крик обозначает определенную степень возбуждения или агрессивности, но заставить его обозначать появление сильного оппонента, который вызывает подобную агрессивность, нельзя.

Может быть, воздействие на нас пения, музыки связано с какими-то древними звуками наших эволюционных предков?

- Шимпанзе не поют. Пение есть у гиббонов и орангутанов, но оно эквивалентно крикам, жестко привязанным к охране территории и подобным ситуациям.

О музыке не берусь судить, но мне кажется, что ее "магическое воздействие" на людей вторично: музыкой обозначали то, что уже можно было сказать словами. Чтобы действовать не только словесно, но и эмоционально. Не случайно у многих племен, а также у подростковых банд - скажем, в негритянских гетто американских мегаполисов - очень ценится умение много и красиво говорить в ситуации конфликта, столкновения двух групп.

Из этого вырос рэп?

- Да, но заметьте - не петь, а именно говорить. Среди папуасских племен во внутренних районах Новой Гвинеи, которые исследовал этолог Эйбл-Эйбль-сфельдт, взаимная конкуренция групп и отдельных индивидов, претендующих на лидерство, выражается в способности стереотипно исполнять сложный ритуал, включающий специфический танец и песню, стараясь не обращать внимания на конкурента и недружелюбных зрителей, язвительно комментирующих все промахи. Важно танцевать не сбиваясь и напевно говорить не сбиваясь, не путая, то есть как бы вколачивать в оппонента определенное содержание лучше и сильнее, чем это делает он.

 

Большая картина

То есть в большой картине получается так: сначала возникли необходимые зоны в мозге (зеркальные нейроны), затем язык жестов, затем язык звуков, то есть речь?

- Тут можно только реконструировать: видимо, сначала жест стал сопровождаться звуком. Умение говорить - проявление общего умения вообще что-то тонко делать: метать предмет точно в цель, делать орудия по образцу… У маленьких детей развитие языка прямо пропорционально развитию мелкой моторики пальцев. Чем больше мы манипулируем с предметами, тем быстрее начинаем говорить, поскольку это одна и та же способность - умение тонко дифференцировать свои мускульные движения в соответствии с ситуациями. Если оно есть, можно выделить определенные комплексы мускульных движений для именования предметов внешнего мира. Так возникает любая знаковая система - и примитивных позвоночных, и наша. Только у примитивных позвоночных она закрытая - достаточно различать пять ситуаций опасности, и на это хватает пяти криков, пяти демонстраций. Для человека, который попадает во все новые и новые жизненные ситуации, нужны и новые слова - поэтому язык должен быть комбинаторным. Обозначающие комбинации движений должны быть не заданы изначально, а создаваться по неким правилам. Из фонем должны составляться слова, слова должны складываться в предложения. Опыты с "говорящими обезьянами" показывают - у них достаточно развито сознание, чтобы понять, что в предложении есть грамматика, что предложения строятся по определенным правилам. Они даже умеют выделить некую грамматическую структуру в предложении на жестовом языке.

В чем же мы их обгоняем?

- В важнейшей способности - придумывать новые слова, вводить новые понятия. Наш язык эту способность максимально развил. Рубикон на пути к появлению человека - труд (как Энгельс справедливо отметил), но не как физические усилия, напряжение и пыхтение, а как способность точно изготавливать сложные предметы по некому идеальному образцу (это Лоренц добавил). Включая изготовление составных орудий, на что - в простейших формах - способны уже обыкновенные шимпанзе (пробойник, которым дырявят стену термитника, и удочка, которой потом выуживают термитов через дырку).

Ведь слово, словесный знак как психическое орудие по Выготскому - квинтэссенция составного орудия вообще, так как содержательное сообщение "делается" из незначащих единиц, не звуков, а моделей звуков - фонем.

В условиях прогресса материальной культуры и развития "первобытной экономики" эта способность непрерывно совершенствуется. Требуется все большая точность соответствия вещи и идеи. Появляются составные идеи. Новая вещь требует умения сочетать идеи, умения создавать идеи новой вещи. И в какой-то момент происходит соединение "мышления" и "речи", развивавшихся у животных раздельно - речь становится интеллектуальной, а мышление речевым. Это я опять Выготского цитирую. В этой системе взглядов словесный знак - такое же произведение материальной культуры, как каменный топор, только действующее в сфере психического.

Мы смотрим на ситуацию, выделяем в ней идею - скажем, "пожар", "угроза", "агрессия", - обозначаем ее знаком, и этот знак оказывается орудием, толкающим меня и моих компаньонов на определенные действия. Поэтому - как мне кажется - сначала была орудийная деятельность, где знаковую функцию приобретали жесты, сопряженные с изготовлением орудий. Ведь материальная культура вовсе не спонтанное изобретение отдельных особей, а устойчивая традиция, передаваемая от поколения к поколению.

Возвращаясь к вопросу о "большой картине" - в целом прослеживается такая траектория: разрушение видоспецифической системы сигнализации типа верветок, затем - неспецифические сигналы ad hoc у макаков и антропоидов, затем - становление языка фактически заново, через способность создавать концепты, связывать их со звуками и жестами, аранжирующими орудийную деятельность.

Очень важно понять, что наш с вами язык - такое же новообразование, как новая кора головного мозга у млекопитающих.

 

Обломки с двух сторон обрыва

Когда говорят об эволюционном происхождении чего-либо, всегда возникает неприятный вопрос: покажите поэтапно, по шагам, как это нечто само собой постепенно появляется. В применении к проблеме возникновения языка - можно что-нибудь сказать на эту тему?

- У меня два ответа. Первый - у Юрия Тынянова в книжке про Грибоедова ("Смерть Вазир-Мухтара") есть такая фраза: "где кончается документ, я начинаю". В данном случае "документов" мало. Есть только реконструкции, пусть и правдоподобные. От моста между обезьяньей коммуникацией и нашей остались только обломки с двух сторон обрыва. Все промежуточное рухнуло. Промежуточные формы вымерли. Вот если удастся обнаружить популяцию реликтовых гоминоидов (снежных людей, условно говоря) - это может пролить свет на промежуточные этапы. Но мы можем и реконструировать эти этапы, причем все точнее и точнее - ведь мы все больше узнаем о том, как функционирует язык, где в мозге хранятся значения слов, как распознаются формы слов, все больше узнаем об обезьянах и об ископаемых людях. Недавно, например, удалось отменить гипотезу "мозгового рубикона", которая гласила, что язык появляется, когда мозг достигает объема 750 кубических сантиметров. Она рухнула, когда были обнаружены индонезийские "хоббиты" - хотя их мозг заметно меньше нашего (пропорционально росту), это все равно были настоящие архантропы, мало чем отличающиеся от них по характеру материальной культуры. Так что приходится пробавляться реконструкциями, но возможное поле для них усыхает, как шагреневая кожа. Это первый ответ.

А второй?

- Второй ответ - о подходе к "отслеживанию этапов". Очень заманчиво попытаться создать и изучить сообщество говорящих (на каком-то из языков-посредников, ASL или лексиграммами) обезьян. В книге Зориной и Смирновой упоминается, что по мере завершения проектов обезьяны продолжают жить в исследовательском центре, образуют сообщества и ведут себя уже не вполне по-обезьяньи - например, рассматривают иллюстрированные журналы, комментируя их себе и другим. Если бы удалось создать такое самоподдерживающееся сообщество, это был бы большой шаг вперед. Пока, однако, все эксперименты проводились с отдельными животными. Язык же характеризует сообщество в целом. Нам нужно живое коммуникативное сообщество, развивающееся в направлении от неязыка к языку.

Но ведь эти обезьяны будут использовать уже готовый язык, который им дали исследователи?

- Да, мы даем обезьянам заведомо чужой язык, и при незнании все эти значки или жесты можно рассматривать как орудия воздействия - не как знаки. Тем не менее было бы важно проследить за развитием такой популяции в течение многих поколений. Мы бы увидели процессы самоорганизации языка, могли бы их анализировать - на носителях, языком не владеющих. Прежние языковые эксперименты с обезьянами показали, что по когнитивным способностям, по интеллекту они вполне подходят на роль пользователей языка. Новый эксперимент показал бы, могут ли они язык развивать и совершенствовать. Но поставить такой опыт очень сложно технически. Обезьяны живут долго, часто болеют, медленно размножаются. Говорящих обезьян пока слишком мало, гораздо меньше пятидесяти - минимального размера жизнеспособной популяции крупных млекопитающих. А нужны тысячи таких обезьян - ведь язык становится преимуществом для выживания только в мощном сообществе. Это преимущество не для особи! Для отдельной особи коммуницировать - только риск и затраты энергии. Вот сообществу из десяти тысяч обязьянолюдей будет очень выгодно, если в нем появится язык. В общем, думаю, такие эксперименты пока не планируются. Тем более что тем, кто дает деньги, не очень понятно, зачем это нужно.

Хорошо, а теперь давайте с другой стороны обрыва подойдем. Как далеко в прошлое прослеживаются корни человеческих языков? Откуда их многообразие?

- Строго говоря, это вопрос к лингвистам, но общая картина сегодня представляется такой: был единый праязык, он распространялся, образовывались изоляты, в них накапливались изменения, как, скажем, в русском, украинском и белорусском. Родословное дерево языков строят, исходя из предположения, что одинаковое число замен накапливается за одинаковый промежуток времени. Есть так называемые списки Сводеша (это крупный лингвист) - списки базовой лексики (земля, вода, огонь, хлеб…) разных языков: немецкого, английского, голландского, готтского, шведского, датского… По ним смотрят, сколько где замен накопилось. Получается матрица сходств-различий, по которой строится дерево языков, и, изучая изменения в родственных языках, можно реконструировать праязык - прагерманский, праславянский и т. п. Тут очень большие достижения были у советской лингвистики - удалось показать объединение индоевропейских, уральских, алтайских языков в одну ностратическую семью, родство кавказских языков, языков синотибетской группы (китайский, тибетский, некоторые бирманские) и языков енисейской группы (в ней сейчас только кетский язык, остальные четыре языка вымерли) - в сино-кавказскую семью. Языки мира постепенно стягиваются в такие вот макрообъединения.

И в конце концов сойдутся в единый праязык?

- Да, и вот тут проблема - ведь это будет обычный язык, ничуть не хуже нашего русского. На земле существуют только полноценные человеческие языки (ни один не является языком на две трети или три четверти). Поэтому таким методом нельзя реконструировать происхождение языка из неязыка.

Стало быть, момент возникновения языка по-прежнему окутан тайной?

- На мой взгляд, эта тайна вполне может быть разгадана научными средствами. Сто лет назад было непонятно, как подступиться к исследованию высшей нервной деятельности, психики. Кажется, Клод Бернар говорил - эту тайну мы никогда не разгадаем. Сейчас - подступились, да еще как, так что не просто знаем много, но понятны те жесткие ограничения, в которые должна укладываться всякая научная гипотеза происхождения языка. Например, она должна быть совместима с нашими знаниями об эволюции систем сигнализации у приматов, с развитием языка из младенческого лепета, становлением звуковых структур, свойственных именно родному языку, с данными нейрофизиологии, описывающими нормальное функционирование нашего языка. (Недавно вышел подробный обзор Бурлак С. А., Происхождение языка: Новые материалы и исследования: Обзор/РАН. ИНИОН. Центр гуманит. науч.-информ. исслед. отд. языкознания. - М.: 2007.)

Я думаю, проблема происхождения языка в содержательном плане мало чем отличается, скажем, от проблемы происхождения хордовых. И тут и там существенная новизна возникает практически "из ничего", и важнее указать тот комплекс причин, который движет развитие именно в эту сторону, чем указать на структуру-предшественницу, которой просто нет. Сейчас уже понятно, как подступаться к проблеме, однако новых фактов, уточняющих общую картину, пока нет.