Другому как понять тебя?
АрхивНорвежские ученые из школы ветеринарных наук в Осло опубликовали потрясающие результаты своих исследований. Правительство этой страны планировало запретить рыбную ловлю с использованием живых приманок.
Норвежские ученые из школы ветеринарных наук в Осло опубликовали потрясающие результаты своих исследований. Правительство этой страны планировало запретить рыбную ловлю с использованием живых приманок.
Предполагалось, что насаживание червей на крючок причиняет им страдания, однако для принятия решения нужны были научные данные. Профессор Венчи Фарстад (Wenche Farstad), возглавившая исследования этой проблемы, заявила, что червь не может испытывать боли. Судорожные движения насаженного на крючок червя — просто проявление деятельности его нервной системы.
«Похоже, в случае с червями — это всего лишь рефлексы. Они могут что-то ощущать, но это не болезненно и не ставит под угрозу их благополучие», — заключили норвежские ветеринары. Что это за «благополучие», которое вызывает судорожные попытки от него избавиться, не очень понятно. Заодно специалисты по благополучию животных коснулись и омаров с лангустами, которых бросают в кипяток. Оказывается, ракообразные дергаются не потому, что им больно. У них-де слишком мало нейронов, чтобы воспринимать боль.
Для оценки вклада норвежских ветеринаров в зоопсихологию можно вспомнить, что Норвегия — одна из немногих стран, продолжающих промысел китов. Самый крупный мозг на нашей планете принадлежит кашалоту. Как обосновать, что истекающему кровью загарпуненному киту не больно? Есть немало вариантов. Можно детально описать отличия мозга кита и человека и доказать, что у них разная анатомия болевых центров. Можно сказать, что поведение подстреленного кита (он то рвется в сторону, то замирает, чтобы не бередить раны) основаны не на психическом переживании, а на «функционировании нервной системы». Можно попытаться доказать, что в языке кашалотов отсутствует понятие боли. А можно задуматься, как не заставлять другие существа страдать понапрасну.
Так можно ли вообще представить себе процессы, происходящие в психике других живых организмов? Можем ли мы получить «объективный» критерий для сравнения особенностей функционирования двух психик, двух внутренних миров? Оценка сложности психики по сложности ее физиологической основы чревата ошибками. К примеру, на протяжении десятилетий нейрофизиологи считали, что птицы не способны к сложному поведению, так как у них не развита кора полушарий. Правда, зоопсихологи, да и просто любители пернатых, были уверены, что попугаи и врановые птицы относятся к животным со самой сложной психикой, но к ним никто не прислушивался. Лишь недавно стало ясно, что подкорковые скопления нейронов у птиц работают не хуже, чем кора у млекопитающих. В чем же причина многолетнего заблуждения? Да в том, что не следовало оценивать птиц по критериям, выработанным для другой группы животных.
В любом сравнении необходимо найти подходящую меру. Рассмотрим простой пример. Для людей типично, что два живущих по соседству народа считают друг друга варварами (то есть бормочущими, говорящими неразборчиво). Каждый из этих народов видит, что соседи плохо говорят на «нормальном» языке и не придерживаются правильных обычаев. Разве можно считать иноплеменников настоящими людьми? Человек смеется над скудным словарным запасом попки-дурака; заключенный в клетку попугай страдает от того, что человек не поддерживает «нормальную» коммуникацию, характерную для стаи попугаев, и вынужден осваивать акустические сигналы людей.
И у нашего, и у других сколько-нибудь сложно устроенных видов животных поведение определяется нервной системой. Функционирование сложной нервной системы приводит к возникновению психики. Задача психики — обеспечивать приспособление к меняющейся среде. Функционирование психики у каждого вида имеет свои уникальные особенности, и ее адекватное сравнение для разных видов невозможно. Мы можем увидеть черты общности с нами, лишь когда речь идет об относительно близких к человеку животных.
Так, ученые Национального института умственного здоровья в Мэриленде (США) с помощью томографии изучали процессы, происходящие в мозгу у макак резусов. Когда обезьяны слышали звуковые сигналы, сообщающие о пище или хищнике, томограф регистрировал увеличение активности в участках коры, обрабатывающих зрительные образы. Другие звуки не вызывали такой реакции. Итак, есть веские основания полагать, что, услышав «слово» своего языка, обезьяны зримо представляют себе то, что им обозначается! У гриветок (Cercopithecus aethiops), одного из видов мартышек, зарегистрированы три разных крика тревоги, каждый из которых вызывает особую защитную реакцию. Крик, который можно условно назвать «орел», заставляет посмотреть вверх, «змея» — глянуть под ноги, а «леопард» — начать озираться и вскарабкаться на дерево. Это не только аналог нашей речи, но и проявление способности к классификации. Любая новая опасность (фотограф в кустах; наблюдатель на вертолете; микрофон на земле) будет отнесена к одному из общепонятных классов!
Итак, в полной мере понять чувства страдающего существа, если оно мало похоже на человека, очень трудно. Но на ситуацию можно посмотреть и с другой стороны, задумавшись о самом мучителе. Заставляя страдать героя компьютерной игры, на рациональном уровне мы можем не сомневаться: ему не больно. В отличие от внутреннего мира психики, события, происходящие в процессоре или оперативной памяти, вполне познаваемы. Но в психике игрока, «замочившего» компьютерного персонажа, некоторые процессы напоминают те, что происходят в голове у настоящего убийцы. Как бы ни протестовали против такого вывода изготовители игр, геймер привыкает к жестокости и даже учится получать от нее удовольствие (см. новость «Музыка навеяла»). А приходится ли переступать через сочувствие к другим существам тому, кто причиняет им страдания? Как меняет людей причинение боли тем, кто «слишком прост, чтоб ее чувствовать»?
