После глобализации

Давайте называть вещи своими именами, — заявил экономист Уолден Беллоу. — То, с чем мы сейчас сталкиваемся, уже имеет название в истории. Это империализм.

«Всё, о чем мы спорили последние пять-шесть лет, можно спокойно забыть. Мы вступили в совершенно новую эпоху», — с таких слов начал свое выступление английский экономист Алан Фриман (Alan Freeman) на состоявшейся в начале мая в университете Санта-Барбары конференции по глобализации.

Как ни странно, его речь не вызвала у присутствующих протеста, за исключением, быть может, главного организатора встречи социолога Билла Робинсона (Bill Robinson). В самом деле, война в Ираке и сопровождавшее ее столкновение между США и франко-германо-русским триумвиратом порушили большую часть теорий и концепций, пользовавшихся особой популярностью в течение последнего десятилетия.

Фриман хорошо знает, о чем говорит. Ведь он не только убежденный критик неолиберальной экономической системы (а заодно и современной экономической науки). На протяжении последних лет он еще и советник мэра Лондона, города, который можно любить или ненавидеть, но невозможно не признавать его значения как одного из крупнейших финансовых центров мира.

Известные экономисты Уолден Беллоу (Walden Bellow) и Сьюзан Джордж (Susanne George) тоже говорили об изменившихся правилах игры. «Давайте называть вещи своими именами, — заявил Беллоу. — То, с чем мы сейчас сталкиваемся, уже имеет название в истории. Это империализм».

Самое любопытное, что с левыми критиками системы согласны многие авторы лондонского «Экономиста» и «Файненшл Таймс». Другое дело, что термины «империализм» и даже «колониализм» в их устах далеко не обязательно оказываются ругательными. Книжный рынок Лондона реагирует на происходящее взрывом интереса к популярным и академическим изданиям, посвященным истории Британской Империи. На киноэкранах идет блокбастер «Четыре пера», в котором солдаты королевы Виктории героически подавляют восстание дервишей в Судане. Местное население швыряет в них камнями, но это отнюдь не умаляет славы «белого человека».

Сравнение с викторианской эпохой не случайно. Империализм и колониализм в том виде, в каком мы их знаем из советских учебников, сложились в 1870-е годы. К тому времени в Европе и США в основном завершилась начальная фаза индустриальной революции. Эйфорию и бурный рост сменила затяжная депрессия. Утопические представления о том, что машины решат все проблемы, сменились трезвым пониманием драматизма новой реальности. Однако капитал требовал выхода, нуждался в новых рынках. Идеология свободной торговли, в отличие от времен Великой депрессии ХХ века, сомнению не подвергалась. Но что-то надо было делать. И «цивилизованный мир», который на протяжении полувека не только не захватывал новых колоний, но и предоставлял независимость своим владениям в Северной и Южной Америках, неожиданно ринулся воевать с варварами. Африка, которая раньше никому не была нужна, вдруг становится сплошным полем боя.

Походы англичан против короля зулусов или суданских дервишей обосновывались практически теми же словами, что и нынешние кампании против Ирака или Афганистана. Недавно один из английских журналистов привел подборку цитат британских политиков, посвященных зулусской и иракской войнам. Совпадение поразительное, вплоть до конкретных формулировок, оборотов речи, построения фраз! Зулусов успешно освободили от деспотизма местного царька, накапливавшего подозрительные арсеналы современного оружия и представлявшего угрозу для всего региона. Страшных арсеналов не нашли (туземцы сражались в основном копьями и луками). Но независимость зулусы потеряли навсегда.

Совпадения не случайны. Исчерпание первой фазы информационной революции сегодня такой же факт, как и завершение первоначальной индустриализации в Европе 1870-х годов. Ясное дело, новации будут продолжены, техника будет совершенствоваться. Но раньше введение новой технологии автоматически формировало новый рынок, порождало массу новых специальностей и лавину дополнительного спроса. Теперь уже нет. Эволюция приходит на смену революции. А это означает и конец сверхприбылей.

Новые рынки, которые раньше создавали с помощью изобретений, теперь приходится завоевывать огнем и мечом. Пробуксовывающая экономика начинает испытывать дефицит ресурсов. В условиях бурного роста цены на сырье казались мелочью, неспособной серьезно замедлить развитие. Но как только начинается депрессия, выясняется, что сырье слишком дорого, поставки ненадежны. Нужен контроль над источниками сырья и ценами.

В XIX веке это назвали «гонкой завоеваний». В XXI веке просто так завоевать чужую страну уже нельзя, нужно найти повод, чтобы напасть на нее, и основания, чтобы остаться. Но сделать это становится все проще. Ирак оказывается важным призом для Соединенных Штатов не только потому, что там много нефти. Контролируя Ирак, американский наместник или его ставленник будет участвовать в решениях ОПЕК, влиять на других экспортеров нефти. Восстановление страны после двенадцати лет блокады, организованной теми же США, — настоящая золотая жила для американских компаний. Ирак, не имевший системы мобильной связи, станет единственной в регионе страной, где вместо европейского стандарта GSM будет внедрен американский стандарт. Модернизация всевозможных служб и технологических систем даст многомиллионные прибыли, которые будут оплачены иракской нефтью. Короче, оккупация создает новые рынки. Другое дело, насколько все сложится удачно. Нестабильность, сопротивление, саботаж могут сильно испортить картину. А в том, чтобы у американцев в Ираке ничего не получилось, заинтересованы слишком многие.

Однако США — лишь одна из сторон в новом глобальном соревновании. То, что Франция, Германия и примкнувшие к ним Бельгия с Люксембургом выступили против американского похода на Ирак, — не случайность, не просто уступка общественному мнению. Тем более что и по окончании войны «четверка» не торопится мириться с американцами, объявляет о создании военного альянса, настаивает на введении экономических санкций против США в рамках Всемирной торговой организации. Фриман и Беллоу говорят о новом европейском центре, вступающем в конкуренцию с Америкой. Речь не идет о Евросоюзе в целом. Органы европейской интеграции оказались слишком слабы, а Союз — слишком большим и разношерстным. Единая европейская валюта может успешно состязаться с долларом лишь в том случае, если за ней — консолидированная политическая и экономическая сила. А потому, вопреки прогнозам десятилетней давности, мы видим перед собой не столько консолидацию Европы в рамках единого Союза, сколько выделение в этом союзе собственного «ядра» и «периферии». Ядро — страны, наиболее сблизившиеся в экономическом, технологическом, политическом и военном отношении, это как раз «четверка».

В эпоху новых технологий география не то чтобы теряет смысл, но, безусловно, меняет свое экономическое значение. Как заметил Алан Фриман, нет ничего удивительного в позиции английской элиты, если учесть, что Сити является просто европейским продолжением Уолл-стрита и что деловая связь между Лондоном и Нью-Йорком многократно интенсивнее, чем связь Лондона с Парижем или Франкфуртом.

ООН, НАТО, Евросоюз, даже Международный валютный фонд, Мировой банк и Всемирная торговая организация, — все эти структуры глобального управления, казавшиеся в 1990-е годы основой нового мирового порядка, пребывают в кризисе. Национальное государство снова выдвигается на передний план, ибо только оно обладает необходимым «ресурсом насилия» и легитимностью, может мобилизовать «своих» против «чужих», поднять волну патриотизма. Встать на защиту европейской культуры от американского варварства призывают французские интеллектуалы. Покарать «неблагодарную Францию» грозятся американские обыватели.

Если этот прогноз верен, то какова роль России в «постглобальном» мире? Увы, краткосрочные перспективы не вдохновляют. Мы нужны внешнему миру именно своими ресурсами. Перспективы российских постиндустриальных технологий, наш научный и интеллектуальный потенциал не слишком интересны участникам новой большой гонки. Другое дело — российская нефть и газ. После того как Ирак превратится в американский протекторат, доступ к российским ресурсам становится особенно важен для стран «евро-ядра». Это надежный тыл европейского проекта, к тому же — большая страна, которая вооружена до зубов и вряд ли подвергнется внешнему нападению в ближайшем будущем. Но чем более «евро-ядро» нуждается в наших ресурсах, тем больше радости будут испытывать большие начальники в Вашингтоне от любой неприятности, происходящей здесь.

Ломать — не строить. Тем более что у России и без внешнего влияния достаточно причин для нестабильности. В этом смысле никакие иностранные заговоры нам не помешают — и без них дела могут пойти из рук вон плохо. Но будущее открыто. Глобальные конфликты и нестабильность открывают новые возможности. В начале ХХ века «межимпериалистические конфликты» закончились тем, чего меньше всего ожидали глобальные игроки: большевистской революцией в Петрограде. В современной России ожидать революции не приходится. Но перемены неизбежны. И вовсе не очевидно, что это будут перемены к худшему.