Сети и солидарность

Информационная революция сделала модным сетевой принцип организации. О нем заговорили все, от анархистов до бизнесменов. Но именно с наступлением индустриальной эпохи сетевые технологии приобрели массовый характер. Сначала почта, потом железные дороги и другие интегрированные транспортные системы, затем энергетика. Все это сети.

Необходимость интеграции сетей закономерно вела к их централизации, а затем и национализации. Модель рыночной конкуренции, работавшая в других сферах экономики, давала сбой в сетевых структурах. Английские железные дороги первоначально строились несколькими частными компаниями, но потом их пришлось объединить в одну. В Соединенных Штатах железные дороги строились частными предпринимателями лишь к востоку от Миссисипи, где расстояния между населенными пунктами были небольшими, а экономическая активность достаточно высокой. Как только железнодорожная сеть распространилась на Запад, строительство взяло в свои руки государство. Позднее пришлось объединять и железные дороги. Сеть Amtrac стала одной из немногих в Америке государственных корпораций. Аналогичным образом развивались железные дороги и в дореволюционной России, где их то национализировали, то приватизировали, но так или иначе государство играло решающую роль в развитии сети.

Нью-йоркский subway, местное метро, до сих пор поражает приезжих странной и нелогичной системой пересадок, а также двумя параллельными линиями, идущими под Манхэттеном на расстоянии порой всего нескольких сот метров. Причина проста: эти две линии первоначально конкурировали между собой. Это вполне соответствовало требованиям свободного рынка, но было расточительно и неэффективно. В конечном счете систему объединил и взял в собственность муниципалитет.

В чем причина того, что индустриальные сети часто национализировались даже в государствах, провозглашавших свободную конкуренцию своим высшим принципом?

Дело как в самой сетевой организации, так и в природе предоставляемых сетями услуг. Важнейшая особенность сетевой технологии состоит в том, что она нуждается в максимальной интеграции и кооперации между ее участниками. Конкуренция между частями сети (тем более, если она направлена на уничтожение одного узла другим) дезорганизует всю систему. Конкуренция внутри сети возможна не между элементами сети, а между независимыми друг от друга структурами, использующими общее сетевое пространство (как, например, финские провайдеры мобильной связи или английские частные автобусные компании на муниципальных дорогах).

Сеть нельзя делить, нежелательно противопоставлять одни узлы другим. Все участники конкурентной среды должны быть равно заинтересованы в том, чтобы поддерживать в рабочем состоянии всю сеть в целом, а не только какую-то ее часть. Более того, неудача одного из конкурирующих субъектов может быть выгодна другому, но в то же время наносить ущерб работе сети в целом. Выгоды, связанные с развитием соревнования, часто весьма ограничены, тогда как проблемы и опасности оказываются чрезвычайно значимыми.

Именно поэтому даже британские тори во главе с Маргарет Тэтчер, стремившиеся приватизировать всё и вся, колебались, когда дело дошло до железных дорог. Дело изменилось, когда к власти пришли «новые лейбористы». Бывшие социалисты с энтузиазмом взялись за приватизацию транспортных структур - им, как и всем новообращенным, не терпелось доказать, что именно они являются самыми преданными адептами религии свободного рынка.

Схема приватизации предполагала, что несколько частных компаний будут одновременно использовать одно и то же рельсовое хозяйство. Правительственные структуры в качестве системного администратора должны будут все это координировать.

Результат, как говорится, превзошел все ожидания. Мало того что система оказалась дорогой, запутанной и громоздкой, так еще и поезда стали сходить с рельсов. Обнаружилось бесчисленное множество мелких вопросов, которые оказались в «ничейной» зоне ответственности. Расходы на безопасность, поддержание сети в рабочем состоянии все норовили свести к минимуму или переложить на конкурента.

Socialist Campaign Group News сообщает, что со времени приватизации резко участились конфликты между пассажирами и обслуживающим персоналом. Количество нападений пассажиров на сотрудников железных дорог выросло на 22%. Что не удивительно, если учесть, насколько ухудшилось обслуживание.

В принципе, каждый частный вопрос можно было решить, но с каждым таким решением система все больше усложнялась и запутывалась. Когда число погибших в железнодорожных катастрофах перевалило за сотню, а убытки просто перестали подсчитывать, правительство пообещало по той же схеме приватизировать лондонскую подземку, что вызвало ужас в столице Британии. Исключенный из лейбористской партии Кен Ливингстон был триумфально избран мэром благодаря обещанию не допустить приватизации метро в Лондоне.

Тем временем правительство столкнулось с новым вопросом: что делать, если одна из компаний, эксплуатирующих сеть, становится банкротом. Или разоряется корпорация, ведающая рельсами, что, собственно, и случилось осенью 2001 года. Ведь остановить работу сети нельзя, не нанеся ущерба ни в чем неповинным клиентам.

К началу 2002 года вывод о необходимости ренационализации сделали не только левые, но и правые. «Financial Times» - своего рода «центральный орган» капитала. «Socialist Campaign» - ежемесячная газета, издаваемая левыми депутатами парламента и сторонниками Ливингстона. До сих пор я ни разу не видел, чтобы эти два издания согласились между собой. Но по вопросу о железных дорогах они неожиданно обнаружили общий подход.

Питер Мартин (Peter Martin) в «Financial Times», оценивая итоги железнодорожной приватизации говорит, что в тех случаях, когда непрерывная работа сети и бесперебойное предоставление услуги потребителям является обязательным условием, «придется признать, что лучше будет, чтобы вся эта деятельность велась государством» (In such cases, it would be better to accept that this is an activity best run as an arm of the state - «FT», 11.10.2001). Правительство может и должно гарантировать предоставление социально необходимой услуги (будь то связь, канализация или электричество). Но это не значит, что оно должно оплачивать убытки обанкротившихся частных компаний.

Провал железнодорожной приватизации в Англии можно считать образцовым экспериментом, показавшим все противоречия, порожденные попыткой организовать сетевую среду на последовательно конкурентной основе.

Другой, не менее показательный случай, - калифорнийский энергетический кризис. Приватизация и дерегулирование энергетических сетей сопровождались массовыми сбоями, безудержным ростом цен и уводом капитала из отрасли (совершенно в духе российских афер с компаниями «Сибур» и «Итера»). Я специально пишу «сопровождались», а не «привели к…», ибо защитники свободного рынка и сторонники регулирования дали одним и тем же процессам диаметрально противоположную интерпретацию. По мнению российских и американских неолибералов, все проблемы возникли из-за того, что дерегулирование было проведено недостаточно последовательно (замечу в скобках, что этот тезис повторяется задним числом каждый раз, когда дает сбой либеральная модель). Так или иначе, остаются два общепризнанных факта. Во-первых, перебоев с поставками электроэнергии не было в Лос-Анджелесе, где и сети, и генераторы принадлежат городу. Во-вторых, после введения ценового регулирования в Северной Калифорнии перебои тоже прекратились.

Результатом калифорнийского энергетического кризиса стало появление в Солнечном Штате движения Power to the People, добивающегося национализации местной энергетики (см. www.powertothepeople.org).

Теория свободных рынков была сформулирована для общества, где множество независимых друг от друга мелких производителей соревновались между собой, поставляя один и тот же товар. Этот товар не только должен иметь цену, он должен измеряться количественно, иметь единые для всех покупателей критерии качества. На этой основе потребитель получает выбор. Продукция в сетевых системах может измеряться количественно, но она принципиально не «штучная». Выбор не овеществляется в приобретении мною конкретного предмета. Также совершенно невозможен потребительский контроль качества в момент получения или использования товара. Электроэнергия может быть экологически более «чистой» или более «грязной», но потребитель этого не чувствует (особенно если «грязная» энергия оказывается и более дешевой, что, впрочем, не всегда так). То же относится и к качеству воды, теплу и т. д. Единственным критерием, доступным потребителю, оказывается цена, а самым доступным способом снизить ее (и сделаться более привлекательным в глазах клиента) является экономия на решении общих, коллективных задач поддержания сети.

Можно сказать, что в сетях исчезает один из ключевых элементов «потребительского суверенитета», на которых держится рынок. Но с другой стороны, современный глобальный рынок, в любом случае, все больше отдаляется от модели «идеальной конкуренции», описанной в либеральных теориях. Еще в конце XIX века обнаружилось, что чем либеральнее правила на рынке, тем быстрее там происходит концентрация капитала и соответственно ослабевает конкуренция. Потому значительная часть столь ненавистного либералам государственного регулирования направлена на сдерживание монополизации и сохранение условий для конкуренции. Каждый новый виток технологической революции сопровождается обострением соревнования во вновь формирующихся отраслях, за которым следует очередная стадия концентрации капитала. Два десятилетия неолиберальных реформ в глобальном масштабе привели к небывалой монополизации рынков. Сформировалась система, которую сингапурский экономист Мартин Хор (Martin Khor) назвал олигополизированным рынком (работы Мартина Хора см. www.twnside.org.sg/twr.htm). Конкуренция здесь имеет место, но в совершенно иных формах, чем предполагает классическая теория. В отличие от модели Адама Смита, где производители действуют как бы вслепую, руководимые «невидимой рукой» рынка, десяток-другой крупнейших корпораций, доминирующих в любой отрасли, имеют прекрасную информацию друг о друге и о состоянии рынка. Они могут манипулировать ценами, создавая ложные «рыночные» сигналы, на которые будут реагировать потребители или более мелкие фирмы, они могут безнаказанно совершать весьма серьезные ошибки, ибо обладают достаточными ресурсами, чтобы погасить любой ущерб.

Аргументом в защиту подобных промышленных монополий было то, что они способны, даже при концентрации капитала обеспечить определенную конкуренцию между товарами и брэндами. Например торговая марка Mars соревнуется с торговой маркой Snickers, а обе они принадлежат одной компании. Многие экономисты и защитники прав потребителей, напротив, осуждают такую практику, считают это псевдоконкуренцией. Но в сетевых системах невозможна и такая псевдоконкуренция (например, поставка нескольких сортов воды по одному водопроводу или нескольких видов электроэнергии в одной розетке). Технически это возможно, но затраты окажутся неоправданными.

Если конкурентная модель не работает, то максимальная эффективность в системе достигается тогда, когда она будет объединена и поставлена непосредственно на службу обществу. Этот вывод, казавшийся самоочевидным в первой половине ХХ века, был поставлен под сомнение в 1990-е годы, когда все связанное с социализмом и коллективизмом выглядело безнадежно дискредитированным. Но полтора десятилетия неолиберальных реформ «от обратного» доказали его правильность. Сетевые структуры коллективного потребления нуждаются в коллективной собственности.

Технологическая революция, впрочем, заставляет радикально переосмыслить этот коллективизм. Индустриальная эпоха требовала дисциплины, жесткой централизации, в том числе (может быть, даже прежде всего) в сетевых структурах. Новая эпоха позволяет формировать организацию по-иному. Для среды Интернета типично представление о сетях как самоорганизующихся и саморегулирующихся. На практике возможности самоорганизации в любой сети все же не безграничны. Но как бы ограничены они ни были по сравнению с утопическим идеалом, они неизмеримо больше, чем в индустриальную эпоху.

Коллективно управляемые сети XXI века могут иметь прозрачную структуру принятия решений. Появляется возможность приобщить к управлению гражданское общество. Государственным организациям остается лишь роль исполнителей - под жестким контролем гражданских объединений.

Разговоры об участии гражданского общества в принятии решений стали модны после массовых волнений в Сиэтле и Праге. Однако, введя нескольких представителей неправительственных организаций в правление корпораций или в государственные бюрократические структуры, можно лишь симулировать демократию. А заодно коррумпировать лидеров гражданских объединений. Ситуацию может изменить лишь создание полноценно демократической процедуры на всех уровнях, участие гражданского общества в принятии решений по всей системе снизу доверху.

Уже сегодня есть признаки того, что гражданское общество становится совсем иным. Вместо многочисленных организаций, ничем между собой не связанных, действующих самостоятельно, зачастую -друг против друга, возникают коалиции, сети социальной солидарности. Эти коалиции, однако, не имеют ничего общего с тоталитарными «фронтами», ибо являются добровольными и равноправными, а их взаимодействие предполагает сотрудничество и конфликт одновременно.

В конце ХХ века крах советского эксперимента трактовался многими как доказательство недопустимости социального экспериментирования. Во всех обществах, с Запада на Восток и с Севера на Юг, торжествовал подход, согласно которому социальный и экономический порядок, вышедший из холодной войны, - единственно возможный (хоть и не идеальный), а потому никаких альтернатив ему не должно быть по определению. Однако, если бы социальное экспериментирование было всегда заведомо обречено на провал, человечество до сих пор жило бы в пещерах. И уж во всяком случае, невозможна была бы история, в том смысле, как мы ее знаем. Прекрасно поняв это, американский философ Фрэнсис Фукуяма объявил о конце истории: больше не будет ни революций, ни социальных преобразований, ни борьбы идей (см. www.russ.ru/journal/dosie/fukuyama.htm).

Однако Фукуяма ошибся. И неслучайно новый всплеск интереса к идеям социальных и экономических альтернатив совпадает с массовым распространением Интернета. Новые сетевые технологии дали критикам сложившегося порядка сразу и образец самоорганизации, и средства связи между собой.

Идеи, противостоящие господствующим, всегда первоначально принимают форму утопии. Но в данном случае вера в то, что мир может быть иным, подтверждается собственным опытом существования в сети.

Оказалось, что сеть не просто средство распространения информации, но и среда для формирования и развития идей. А пока есть идеи, история продолжается.