Почему Napster прав

Представители звукозаписывающей отрасли судятся с Napster, организацией, которая поставляет программное обеспечение, позволяющее с относительной легкостью распространять музыку, в том числе защищенную копирайтом.

(возможно, обсуждая с директором студии звукозаписи
кампанию против «пиратства» и планы использования
шифрования в распространении музыки).

Представители звукозаписывающей отрасли судятся с Napster, организацией, которая поставляет программное обеспечение, позволяющее с относительной легкостью распространять музыку, в том числе защищенную копирайтом ¹.

Мы не юристы и не можем судить о затрагиваемых юридических вопросах. Но вне зависимости от них полезно задаться вопросом: а следует ли по мере развития новых технологий продолжать поддерживать текущее законодательство и права собственности, или же в интересах (почти) каждого - как можно скорее от них отказаться?

Как экономисты мы можем использовать то, чему учат нас принципы экономики, чтобы понять, служит ли сегодняшняя защита копирайта интересам аудитории и создателей музыки, или же она в основном приводит к ненормальным доходам посредников, таких как звукозаписывающие компании и издатели музыки.

Звукозаписывающая отрасль уподобляет «пиратство» воровству, а свою позицию аргументирует тем, что даровое распространение музыки отнимает у нее «интеллектуальную собственность». Допускать такое «воровство» для общества, дескать, слишком опасно: ни у кого не будет стимула сочинять музыку, если Napster и другим подобным организациям будет позволено ею оперировать.

Этот аргумент распадается на две части: 1) загрузка музыки - это кража, и 2) допустимость свободной загрузки музыки привела бы к исчезновению стимула сочинять хорошую музыку, и мы очутились бы в тоскливом сером мире, не расцвеченном песнями Иглесиаса.

Первое утверждение поглупее, и его проще опровергнуть: не нужно иметь диплом экономиста, чтобы понять, что загрузка музыки весьма отлична от кражи в обычном смысле слова. Кража, как мы обычно ее понимаем, - это лишение или, во всяком случае, существенное препятствование владельцу объекта собственности возможности им пользоваться. Если вы украдете мой MP3-плейер, я не смогу им больше пользоваться. Будете ли вы им пользоваться сами, продадите или просто выбросите, кража останется кражей.

В этом смысле «интеллектуальная собственность» сильно отличается от собственности материальной. Разумеется, спор идет не вокруг права музыкальной отрасли торговать своей продукцией (через Napster никто не ворует компакт-диски), а вокруг ее способности контролировать дальнейшее распространение музыки теми, кто приобрел эту продукцию. До сих пор никто не обвинял распространителей музыки со своих дисков через Интернет в краже дисков. Вопрос в том, что музыкальная отрасль хочет, чтобы мы не распространяли музыку с уже приобретенных у нее дисков.

Но есть ли тому экономическое обоснование? Если я купил машину, я могу ее и продать, вступив в прямую конкуренцию с ее производителем. На самом деле, я могу продать и купленный диск, и я также могу дать его послушать друзьям дома или во дворе, или принести на работу и предложить своим коллегам, или даже собрать всех на вечеринку и поставить его там. И так - до того момента, пока я не начну делать копии, виртуальные или нет. Довольно странно: я могу скопировать костюм от Армани, если не пришиваю к нему бирку «Армани», а с диском того же самого сделать не могу.

Почему, собственно, мне нельзя продавать через Интернет музыку, которую я приобрел, вступая в конкуренцию с «производителем» (если считать, что RIAA производит что-то, кроме шума ²)?

На это у RIAA припасена вторая часть аргумента: вам не следует предоставлять такого права, поскольку, разрушив монополию, вы уничтожите стимул к созданию новой хорошей музыки. Таким образом, спор идет не о «краже», а о государственной защите монополии.

Естественно, когда монополист вынужден конкурировать со своими прошлыми потребителями, его способность выманивать деньги у потребителей новых уменьшается. Одно из следствий: ему становится труднее осуществлять ценовую дискриминацию, взимая большую плату с потребителей, ценность продукции для которых выше.

Также естественно, что возможность избежать такой конкуренции ценна, и не удивительно, что «производитель» музыки старается сохранить ее. Для лучшей защиты несколько лет назад (в марте 2000 г.) эта «неестественная монополия» сформировала Ассамблею копирайта, которая «…вербует в свои ряды широкий круг американских бизнесов, связанных с профессиональным спортом, музыкой, рекламой, компьютерными программами, вещанием, кинематографом, издательством, телевидением и видео», как гордо поведал нам Джек Валенти.

Для начала заметим: история свидетельствует, что, по крайней мере, коль речь идет о музыке, литературе и изобразительных искусствах, отсутствие копирайта значит не слишком много. Ни во времена Данте, ни во времена Шекспира, ни во времена Микеланджело законов о копирайте не было. То же относится к Гомеру, авторам григорианских хоралов, Монтеверди и практически ко всем, кто заслуживает прочтения или прослушивания. Несмотря на менее благоприятные экономические шансы, создавалось огромное количество великих произведений искусства, перед которыми мы до сих пор благоговеем, которые читаем, слушаем и… воспроизводим без всяких копирайтов.

В конце концов, можно ли поверить, что мысль о том, что авторских отчислений не будет, удержала бы Пабло Пикассо от создания «Авиньонских девушек»? Он ведь все равно отчислений не получил!

Давайте теперь рассмотрим логичность этого аргумента в сегодняшних технологических условиях. Имеет ли легальная монополия, предоставляемая владельцам копирайта, смысл для кого-нибудь, кроме них самих? Чем отличается производство «фильмов», «рассказов» или «музыки» от производства компьютеров, сыра или стирального порошка, которые не получают от государства привилегии легальной монополии, препятствующей покупателям перепродавать их?

Аргумент, который не раз еще будут повторять в музыкальной отрасли, заключается в том, что создание музыки, книг и идей вообще включает фиксированные издержки. Кто-то должен сесть и написать или исполнить музыку, написать и набрать книгу в первый раз. Это уникальное и затратное действие, отнимающее у художника месяцы или годы. Если бы не монополия и право осуществлять ценовую дискриминацию, если бы не право осуществлять другую деятельность, в ином контексте рассматриваемую как антипотребительскую, покрыть фиксированные издержки было бы невозможно (то есть Хулио Иглесиас или Кен Фоллет не получили бы того, чего заслуживают).

Даже не обращая внимания на то, что очень малая часть денег музыкальной отрасли (или книгоиздательства, например) попадает в руки людей, вовлеченных в творческую деятельность, правда в том, что издержки написания музыки не «фиксированы», но «потрачены», в том смысле, что к моменту, когда диск произведен и поступил в продажу, вернуть их нельзя. Экономический аргумент в пользу монополии, исходящий из необходимости компенсировать трату денег, слабоват. Ведь конкурентный рынок, как мы его обычно понимаем, вполне способен возвращать потраченное (на самом деле, почти все издержки и есть потраченные деньги).

Более того, лишь исчезающе малая доля всей написанной музыки продюсируется и тиражируется. Студии звукозаписи действуют как весьма эффективный «привратник», контролируя производство, распределение и оборот музыки на различных рынках и, таким образом, получая монопольную прибыль, существенно ограничивая предложение музыкальной продукции публике. Тот факт, что менее одного процента сочиняемой музыки достигает каналов распространения, служит веским эмпирическим свидетельством против аргумента о стимуле, используемого продюсерами: очевидно, стоимость альтернативы потраченному времени для многих творцов очень низка. Для ее компенсации столь сильная монополия вряд ли нужна.

Выразимся яснее. Законодательство о копирайте исторически возникло для ограничения монопольной власти владельцев авторских прав и защиты прав аудитории. Со временем права потребителя выветрились из него, и дело Napster еще одно тому свидетельство. Мы утверждаем, что права, предоставляемые копирайтом аудитории, должны не урезаться, а укрепляться.

В компьютерной отрасли, например, пользователю вручается «лицензионное соглашение», связывающее покупателя всяческого рода обязательствами и условиями вплоть (пока! только пока!) до жертвы перворожденного сына Биллу Гейтсу. Звукозаписывающая отрасль с удовольствием использовала бы такие же, например, чтобы покупатель не смел никому давать слушать музыку, а слушал бы ее сам (и то только ночью под одеялом). Мешает им только законодательство о копирайте.

Текущее законодательство, однако, позволяет производителю препятствовать легально приобретшим музыку покупателям копировать и распространять ее. Разумеется, это ограничение снижает рыночную стоимость вновь выпущенных дисков. И у других производителей есть возможность продавать диски без таких ограничений - по более высокой или такой же цене. Но RIAA - очень эффективный картель, и до сих пор ни у одного производителя не возникало желаний разбить его. Мы ратуем за то, что закон о копирайте должен быть изменен для предотвращения такого рода ограничений, что он должен явным образом разрешать копирование и дистрибуцию музыки ее законными приобретателями. Разумеется, мы не утверждаем, что такое право должно быть у тех, кто получил музыку незаконно.

Однако, с нашей точки зрения, проблему «интеллектуальной собственности» правильнее решать, не защищая ее, а поощряя конкуренцию в сфере тиражирования, распространения и оборота музыки (а также литературы, фильмов и других произведений искусства, которые могут сделать жизнь людей лучше и легко воспроизводимы), потребовав, чтобы у каждого покупателя «интеллектуальной собственности» была полная свобода использовать ее так, как он считает нужным. У меня должна быть возможность слушать ее, записывать, продавать или отдавать даром (но нельзя разрешать выдавать ее за свою, поскольку это мошенничество). Если я купил компьютерную программу, я должен иметь право свободно использовать ее, продавать или заниматься обратной разработкой.

Наверное, для тех, у кого нет экономического образования, мы должны объяснить, как будет работать рынок, на котором первичные производители напрямую конкурируют с покупателями своей собственной продукции.

Естественно, первые диски могут продаваться по весьма высокой цене, поскольку предложение будет невелико. Первыми покупателями будут, без сомнения, те, кто ценит ее особенно высоко, и те, кто покупает ее с целью тиражирования и продажи. К моменту, когда каждый пользователь Napster сможет получить копию, цена значительно упадет. По низкой цене ее купят и те, кто музыкой не слишком интересуется, и те, кто выбросит диск, послушав его лишь раз. Но к этому времени будут получены доходы (рента, в экономических терминах), достаточные, чтобы покрыть себестоимость (включая пресловутые «фиксированные» издержки, о которых мы говорили выше).

Рыночная власть «привратников», то есть сбитых в картель монополистов типа RIAA, изрядно уменьшится, если не исчезнет вовсе. А борющиеся за признание музыканты получат хороший шанс для распространения своей музыки и покрытия (потраченных) издержек, которое сегодня для них невозможно из-за отправления RIAA рыночной власти2.

Но не стоит недооценивать цену вопроса для RIAA и им подобных. Существуют две технологии для распространения музыки (а также книг, фильмов и т. д.): старая дорогая и новая дешевая. Хотя новые Интернет-технологии сильно превосходят старые, они оставляют меньше возможностей контроля для посредников и угрожают их монополии. Отсюда стремление последних задушить новую технологию, и возбуждение дела против Napster - именно такая попытка. Издержки общества, позволяющего монополистам защищаться, пряча новинки под сукно, весьма высоки: мы, например, не сомневаемся, что основная причина рывка Соединенных Штатов по сравнению с Европой и Японией - в том, что европейские и японские монополисты более красноречиво, чем американские, убеждали свои правительства перекрывать кислород новым технологиям. Разумеется, мы не первые экономисты, утверждающие, что монополисты склонны сговариваться в целях блокирования инноваций, угрожающих их ренте ⁴.

Сомнений нет, некоторые продюсеры «интеллектуальной собственности» успешно пожинают плоды узаконенной монополии. Как только современная технология прервет их полет, непристойные прибыли сменятся нормальным процентом с инвестиций.

Как экономисты мы понимаем значение конкуренции и защищаем такие меры, как ограничение права «производителей» «интеллектуального капитала» подавлять конкуренцию посредством лицензионных соглашений. Но мы еще и реалисты: Sonny Bono Act прошел через Конгресс без единого возражения ⁵, хотя трудно представить себе хоть одного экономиста, не оплачиваемого напрямую крупным держателем исключительных прав, который подтвердил бы, что это хорошая идея.

К счастью для экономической эффективности, закон должен иметь основу. Что бы ни решил суд по поводу Napster, старая идея «интеллектуальной собственности» умирает, когда цена воспроизведения книг, компакт-дисков и изображений падает на порядки. Мы можем только пожелать удачи Napster и понадеяться, что они победят, но если и нет, у судов и карликов из SDMI ⁶ такие же шансы остановить Gnutella, как и объявить цунами несуществующей и недействительной.