Игры с Большим Братом

Удивительная особенность современных информационных технологий в том, что одно и то же устройство предназначено для работы и развлечения. Несомненно, мастер получает удовольствие, вытачивая деталь, но все же трудно представить себе токарный станок в качестве инструмента индустрии развлечений.

Удивительная особенность современных информационных технологий в том, что одно и то же устройство предназначено для работы и развлечения. Несомненно, мастер получает удовольствие, вытачивая деталь, но все же трудно представить себе токарный станок в качестве инструмента индустрии развлечений. Иное дело компьютер, не говоря уже о великом множестве других электронных устройств, заполнивших нашу жизнь в последние полтора десятка лет. Сотрудники банков, играющие в Doom или решающие головоломки на рабочем месте, - слишком банальная картина, чтобы на ней задерживаться. Подобные жанровые сценки лишь отвлекают наше внимание от главного: в мире компьютерных технологий грань между рабочим и свободным временем стирается. Это значит, что под вопрос ставятся все веками формировавшиеся принципы трудовых отношений и, в конечном счете, взаимоотношений людей в обществе.

Традиционный капитализм был основан на продаже рабочей силы. Нанимаясь на работу, человек знал, что каждый будний день двенадцать, а потом, в более гуманную эпоху, восемь часов его времени принадлежат не ему самому, а работодателю. Зато последний не имел никаких прав на оставшееся время работника.

С творческими людьми всегда было сложнее. Творческая интеллигенция постоянно выражала свою неприязнь к капитализму и бюрократическому государству, но низвергнуть ни то ни другое не могла (тем более что на протяжении ХХ века борьба против одного, как правило, заканчивалась попытками союза с другим). Наконец, восставая против буржуазной дисциплины, интеллектуалы стремились найти опору в «железных когортах пролетариата», которые, в свою очередь, строились в соответствии с «железной дисциплиной фабрики», созданной все тем же капитализмом. Отсюда многочисленные личные и творческие трагедии ХХ века, героические попытки освобождения, завершавшиеся новым рабством, и так далее.

Новые технологии все изменили. Творческий работник оказался нужен экономике в массовом порядке. Капитал стремится контролировать его: ведь тот, кто платит деньги, должен заказывать и музыку. Но привычная система контроля рассыпается. С одной стороны, человек все больше оказывается предоставлен сам себе даже на рабочем месте. А с другой - каждая попытка работодателя восстановить свою власть оборачивается посягательством уже не только на «законные» шесть или восемь часов рабочего времени, но и на свободное время, на саму личность работника. Система разрывается между полюсами анархии и тоталитарного контроля.

Воплощением первой стал бунт нового поколения, не начавшийся (началось все куда раньше), но обозначившийся в ноябре 1999 года в Сиэтле. Воплощением второго стали попытки создания нового полицейского государства в США после террористических актов 11 сентября 2001 года.

В том, что из экономики противоречия перекинулись в сферу политики, нет ничего нового. Зато форма, которую принял конфликт, оказалась необычной и порой неожиданной даже для участников событий.

Культурные нормы и способы поведения, сложившиеся в Сети, вдруг стали выплескиваться на улицу. Движение протеста с самого начала стало интернациональным. Это имело мало общего с ритуальным интернационализмом большей части ХХ века, когда колонны демонстрантов торжественно проходили по улицам, выражая поддержку незнакомым им людям, борющимся где-нибудь в далекой Африке. Интернационализм приобретал эмоциональную и политическую наполненность лишь тогда, когда речь заходила о своих - например, во время войны во Вьетнаме, где гибли или становились убийцами американские парни. Иное дело, события последних лет. Люди в Нигерии, отстаивающие экологическое равновесие, нарушенное проектами Всемирного банка, вполне могут оказаться сетевыми знакомыми активистов, действующих в Нью-Йорке или Буэнос-Айресе. Сетевые связи подготовили организационные контакты, плодом которых стали международные демонстрации.

Во время демонстраций против Международного валютного фонда, происходивших в Праге осенью 2000 года, я видел, как сливались в единую массу колонны, прибывавшие со всех концов Европы. Участники акции оказались способны говорить на одном языке не только потому, что все более или менее знали английский. Существеннее то, что они принадлежали к одному поколению, одной общей культуре, сформированной Интернетом, глобальными телевизионными сетями и транснациональными корпорациями. Чем более интегрированной становится, благодаря информационным технологиям, мировая экономика, тем активнее складывается внутри нее и общая культура протеста.

Люди, правящие миром, стараются всем показать, насколько они компетентны и серьезны. Протест же приобретает форму карнавала, не только в понимании Маркса (революция - карнавал угнетенных), но и в трактовке Бахтина (карнавал как оборотная сторона официальной системы).

Французский фермер Жозе Бове прославился тем, что вместе с друзьями на своем бульдозере демонтировал и срыл только что построенное, но еще не открытое здание Макдональдса. Бове защищал идеалы французской кухни и на следующий день стал национальным героем. Еще несколько дней спустя он был уже героем миллионов посетителей радикальных Web-сайтов по всей планете. Его весьма колоритный и, безусловно, истинно галльский способ протеста резонировал не только с общим настроением («Долой диктат транснационалов!»), но и с культурным опытом глобального поколения, выросшего на мультиках «Asterix et Obelix».

О восстании сапатистов в Мексике уже написано столько, что повторяться не имеет смысла. Это была первая в Латинской Америке герилья ¹, в которой борьба более активно велась в виртуальном пространстве, нежели на поле боя. Индейцы в масках, часть которых была вооружена незаряженными ружьями, не только захватили населенные пункты провинции Чиапас, но и заполнили воображение радикальной молодежи по обе стороны Атлантики.

Однако сапатистам, несмотря на их очевидное нежелание и неумение воевать по-настоящему, пришлось пользоваться не только бутафорским оружием. А мирные демонстрации в Праге и Генуе заканчивались вспышками насилия. Выдающийся социолог ХХ века Эрих Фромм писал, что повседневность потребительского общества сопровождается подспудным накоплением агрессивности. Внешнее благополучие сочетается с отчуждением, неспособностью человека управлять своей жизнью, зависимостью от внешнего контроля, начинающегося на рабочем месте и заканчивающегося в кресле у телевизора, где тебе объясняют, что ты должен есть, что носить, каким быть. Накапливающееся в итоге чувство неудовлетворенности порождает всевозможные формы агрессии, начиная с «немотивированных» преступлений и самоубийств, заканчивая неудержимым желанием запустить камнем в витрину магазина или голову полицейского.

Мировой экономический кризис добавил этому неблагополучию новое измерение. Сотни и тысячи представителей технологической элиты оказались без работы. Молодежь, воспитанная для того, чтобы принять эстафету информационного общества, обнаружила, что ни карьерных перспектив, ни рабочих мест для нее нет.

Гонка технологий, характерная для 1990-х годов, если и не кончилась, то перешла в новую фазу. Произошло насыщение рынка, а вместе с этим обнаружилась и внутренняя несостоятельность многих компаний. Бурный подъем дот-комов был временем, когда оценить эффективность и перспективы каждой отдельной фирмы было практически невозможно. В начале 2000-х годов настал момент истины. Процессы концентрации капитала происходят так же, как и в промышленности. Волна банкротств не только подтвердила ошибочность идеи «новой экономической логики», но и показала, что хозяева игры - прежние. Преуспели лишь немногие «новые» компании, которые сами превратились в крупные транснациональные корпорации. Напротив, тем, кто руководствовался идеалами калифорнийской информационной революции и верил, что small is beautiful, приходится несладко. Типичное явление 2001-02 годов - имена дот-комов скупаются старыми торговыми фирмами, которые не преуспели в электронной торговле, но сохранили капитал. Теперь они прибирают к рукам электронных «выскочек», превращая их в свои отделения.

Впрочем, нельзя говорить, будто никакой «новой экономической логики» вообще не возникло. Просто эта логика вступила в противоречие с логикой денег, с требованиями накопления капитала. Именно осознание этого вызывает шок и приступ ярости у «детей калифорнийской революции». За возмущением следует протест - от разбитых витрин и перевернутых автомобилей до хакерских атак на корпоративные серверы.

И все же основной импульс насилия исходит не от «анархистов» (как стали называть всех протестующих, независимо от их политических взглядов). Насилие одиночек ничто по сравнению с организованной машиной насилия, принадлежащей государству. Государственное насилие тоже не стоит на месте. Оно постоянно развивается, пытаясь поставить себе на службу новые технологии.

В принципе, это тоже не ново. В Московии XVII века все письма, приходившие из-за границы, откровенно читали в посольском приказе, а иностранцы, описывавшие эту практику, мало того что не изумлялись, наоборот - восхищались тем, как хорошо поставлено у московитов дело. Когда появился телефон, появилась возможность подслушивать разговоры. С возникновением электронной почты, факсов, мобильной связи Большому Брату прибавилось работы. Но зато - какие возможности! У Гоголя почтмейстер так любил читать чужие письма, что некоторые, особо интересные, оставлял себе на память. Электронные средства позволяют современным почтмейстерам копировать интересующие их файлы автоматически.

Проблема лишь в том, что общество относится к подобным играм без должного понимания. Многочисленные проекты, разрабатываемые в различных разведывательных и полицейских организациях Соединенных Штатов, то и дело становятся известны публике. В большинстве случаев официальные лица все отрицают. Но, странное дело, одновременно эти же ведомства добиваются принятия законов, которые бы разрешили им открыто слушать и читать то, что не им адресовано.

Государственное хакерство становится обычной практикой в то самое время, как те же самые правительства заявляют о необходимости принятия строжайших мер для искоренения хакерства в обществе. После 11 сентября положение правительственных контор, перехватывающих наши электронные письма, читающих факсы и слушающих переговоры, упростилось до чрезвычайности. Американское законодательство наспех приспосабливается к растущим запросам спецслужб. Которые, в свою очередь, требуют все больших бюджетных затрат, чтобы решать все более масштабные задачи. Закон Паркинсона здесь действует в самом прямом виде. Не надо думать, будто Большому Брату так важно знать про вас все до мельчайших деталей. Просто новая технология предполагает создание все новых и новых структур со своими бюджетами, кадрами, генералами.

Между тем электронные системы слежки, при всей их изощренности, уступают в эффективности обычным средствам. Еще в годы холодной войны американская разведка прославилась тем, что потратила миллионы долларов в неудачной попытке узнать с помощью электронных средств калибр новой советской пушки. Отчаявшиеся американцы обратились к англичанам, которые действовали проще: взломали ночью замок, измерили линейкой калибр, а потом врезали на место сломанного замка точную копию, ценой 80 долларов. Французы, однако, действовали еще проще: их представитель в Западном Берлине позвонил советскому коллеге и спросил калибр орудия. Тот ответил. Пушка не была засекречена - француза еще и пригласили на «пикник», где показывали танк и долго поили водкой.

Эффективность электронной слежки невелика, но в сочетании с обычными методами она вполне дает требуемые результаты. Особенно когда речь идет о сборе и обмене данных, которые мы, быть может, специально и не скрываем, но не стремимся и рассказывать. Многочисленные государственные и частные структуры разными способами собирают информацию о гражданах. Эта деятельность более или менее регламентируется в любых странах, претендующих на то, чтобы называться демократическими. Обмен же собранной информацией не регламентируется почти никак. Например, в соответствии с российским кодексом законов о труде работодатель может собирать сведения обо мне лишь с моего согласия. Положим, я имел глупость согласиться - и теперь уже нет закона, который бы помешал работодателю поделиться этими интересными сведениями со своими коллегами или компетентными органами. Скорее всего - на взаимовыгодной основе (рыночная экономика все-таки).

Вообще, Россия имеет перед Западом одно преимущество: мы всё делаем с наивной откровенностью дикарей, тогда как американцы и особенно - изощренные европейцы предпочитают предаваться политическому вуайеризму тайком.

Несмотря на прекращение холодной войны (а может быть, и благодаря ему) техническое переоснащение армий идет полным ходом. При этом, однако, изрядная часть усилий приходится на оборудование и вооружение, которое может применяться и в военных, и в полицейских целях. Сам облик стража порядка существенно изменился. Во время антиглобалистских демонстраций в Праге кто-то из их участников заметил, что колонна полиции похожа на две сотни Дартов Вейдеров из «Звездных войн». Позднее я узнал, что фильм Джорджа Лукаса в свое время действительно повлиял на дизайнеров полицейской формы и оружия. Однако вместе с мундиром поменялась и психология. Участники английских протестов 1960-х годов говорили, что «бобби» в «смешных викторианских шлемах» ни на что злодейское, за редкими исключениями, были неспособны. Когда с полицейского в потасовке слетала шапка, его все жалели. Иное дело - ряды безликих и злобных робокопов. Лиц не видно. Моральных проблем нет.

Конец холодной войны обернулся кризисом демократии. Телевидение и другие средства массовой информации вместо того, чтобы стать связующим звеном между политиками и обществом, превратились в экран, защищающий первых от второго. Чудесные возможности манипулирования массовым сознанием, однако, оказались не безграничны. Интернет и малая пресса, пиратские радиостанции и альтернативные рассылки стали полем информационной партизанской войны, ведущейся с нарастающим успехом.

«Представьте себе демонстрацию банкиров, протестующих против открытия Всемирного социального форума в Порто Алегре, - ехидничает американский радикальный лидер Кевин Данахер. - Они просто не смогут этого сделать. То же и Интернет. Они, конечно, могут открыть свой сайт, но у него не будет никаких преимуществ перед нашим сайтом. Теперь все зависит только от нас самих».

С одной стороны, политический истеблишмент отторгается все большей частью общества, причем не отдельные партии или политики, а именно весь истеблишмент. Образцовым примером была Аргентина, где разъяренный средний класс вышел на улицу, поджег здание парламента и требовал отставки всех политиков, не различая их партийной принадлежности. А с другой стороны, альтернативные движения приобретают порой карнавальный характер, причем этот карнавал нередко рождается в Сети, а затем выплескивается на улицы. В свое время Маркс говорил, что революции это карнавал угнетенных. В начале XXI века карнавальное действие само становится первым актом революции (не случайно на Западе продолжают читать и цитировать Михаила Бахтина, у нас почти вышедшего из моды). Все массовые выступления имеют карнавальный оттенок. Эта пестрая мозаика является не просто отражением настроений, сложившихся в протестующей среде, но и продолжением образа общения, сформировавшегося в Сети.

В 1990-е годы Биллу Гейтсу ужасно передовой казалась идея о виртуальном плебисците, заменяющем или дополняющем представительную демократию. Сегодня она полностью отвергнута жизнью - хотя бы потому, что миллионы людей даже в богатых странах не только не имеют доступа к Интернету, но, при сохранении современных порядков, никогда его и не получат. Распространение Сети становится действительно всеобщим там, где уже развиты и поддерживаются основы гражданского участия, там, где и без нее люди привыкли участвовать в решении общественных вопросов. Зато все больше развивается Интернет-активизм, зародившийся внутри Сети, но ориентированный вовне.

В начале 1970-х годов Герберт Маркузе написал о «новых технологиях», которые послужат в одно и то же время как средством порабощения и контроля, так и орудием освобождения. В те же самые годы другой известный философ, поляк Лешек Колаковский долго смеялся над немецким мыслителем, который, как ему казалось, совсем обезумел. Что это за «новые технологии», спрашивал Колаковский, про которые сам Маркузе ничего толком не знает, кроме того, что они - «новые». Между тем пророчество оправдывается. Независимо от Маркузе в обиход вошло даже выражение «новые технологии», про которые каждый из нас уже немало знает по собственному опыту.

Философы тоже иногда оказываются правы…