Unfair use

Дурацкая ситуация, в которой оказались американские законодатели, понятна. С одной стороны, публично вытирать ноги о собственную конституцию, в которой хорошим английским языком сказано, зачем и в каких пределах вводится институт авторских и других исключительных прав, не очень удобно.

С другой - игнорировать частные интересы медиа-отрасли, занимающей серьезное место не только в статистике внутреннего продукта, но и в экспорте страны, с каждым годом все труднее. И не важно, насколько эти цифры отражают реальный оборот продуктов и услуг, а насколько - эмиссию фиктивных прав, - деньги не пахнут.

К чести американцев, нужно сказать, что сопротивлялись они долго. В стране, где демагогия идеологов «интеллектуальной собственности» оплачивается очень хорошо, ее проникновение на нормативный уровень затянулось аж до 1998 года: слова «интеллектуальная собственность» впервые появляются в печально известном DMCA. Но вряд ли «интеллектуальные собственники» чувствуют себя обиженными: зато, не изменяя объем их правомочий формально, по сути DMCA дает им в руки (технический) инструментарий для самостоятельного захвата дополнительных правомочий и грозит несогласным всякими суровыми карами.

Регулирование «средств обхода защиты контента» направлено, конечно же, не против «пиратов» (те как плевали на копирайт, так наплюют и на это регулирование, а технически снять любую шарлатанскую «защиту», право же, несложно), но против всех противовесов исключительным «имущественным» (отчуждаемым) правам, заложенных в институт авторского права. Против добросовестного использования в личных и общественно значимых некоммерческих целях. Против исчерпания прав в отношении экземпляра, правомерно пущенного в оборот. Против организации эффективного оборота произведений, срок охраны «имущественных» прав на которые истек.

Сценарий заключался, видимо, в том, чтобы, не отрицая прав аудитории, закрепляемых концепциями добросовестного использования, исчерпания и истечения срока прав, сделать их чем-то крайне сложно осуществимым, «факультетом ненужных вещей»: есть экземпляр произведения, есть право изготовить копию при соблюдении определенных условий, но технически это злонамеренно затруднено, а те, кто мог бы помочь, запуганы до полусмерти. DMCA с большим основанием можно было бы назвать законом об охране злостных нарушителей авторского права.

По большому счету, проблемы DMCA должны решаться в рамках законодательного и конституционного процесса в Америке, а то, что проблемы эти весьма серьезны, чувствуют, видимо, и сами инициаторы: не случайно в качестве жертв первых «показательных процессов» выбраны иностранные граждане и компании. Возможно, если бы то же дело проф. Фелтена, упоминаемое Игорем Моцным в сегодняшней компьюномической статье (и освещавшееся нами), прошло бы все судебные стадии, развязка была бы более быстрой.

Я полностью согласен с нашим сегодняшним автором в том, что угроза подобной эрозии института авторского права существует и в России. В то же время исходные позиции у нас неплохи.

Российское законодательство об авторском праве далеко не идеально, но оно содержит, во-первых, традиционный для континентальных правовых систем блок неотчуждаемых («личных») прав автора («моральных» прав, как их называют англосаксонские юристы), а во-вторых, подробно расписанные правомочия «добросовестного использования» опубликованных произведений (хотя сам термин «добросовестное использование» у нас не принят).

Серьезным «проколом» стало усечение объема правомочий, относящихся к «добросовестному использованию», в Законе «О правовой охране программ для ЭВМ и БД» 1992 года и соответствующей статьи Закона «Об авторском праве…» 1993 года. В нем, фактически, «имущественные» права распространены на сферу частного не только копирования, но и исполнения ¹, что к домену copyright (исключительных «имущественных» прав) не относится и относиться не может. Причем новация проведена втихую, за счет «подкрутки» определения «воспроизведение», слепляющей в один неразличимый комок воспроизведение-копирование (получение нового экземпляра) и воспроизведение-исполнение (в ходе которого неизбежно «копирование» в оперативную память, так же как, впрочем, при исполнении фонограммы неизбежно «копирование» сигнала в динамик).

Сожаление вызывает не столько факт ничем не сбалансированной передачи дополнительных правомочий одной из сторон, сколько сама атмосфера, в которой серьезные юридические новации вводятся за счет, по сути дела, каламбура, игры слов.

Вот это и настораживает, настораживает легковесный подход к серьезным вопросам, то или иное решение которых может привести к весьма «долгоиграющим» последствиям.