Башня для Нерожденной
Архив"Она прикоснулась к холсту, заехав пальцем в усы, слипшиеся от темного масла. В тот же миг я привычно уверился, что все пойдет, как всегда. Любопытство сгубило многих, но только случай привел в их компанию кошку..."
- Это кто?
Она прикоснулась к холсту, заехав пальцем в усы, слипшиеся от темного масла. В тот же миг я привычно уверился, что все пойдет, как всегда. Любопытство сгубило многих, но только случай привел в их компанию кошку. Собственно говоря, я ни в чем и не сомневался, иные сценарии не предусматривались, однако всегда существует трещина, ведущая в пропасть, что между Почти и Абсолютной Уверенностью в Ближайших Событиях. Противоречие в определении, наплевать.
- Скажи-ка мне, золотце, всегда ли ты лапаешь полотна?
Она притворилась нашкодившей школьницей и спрятала руки за спину.
- Извини. Она дорогая?
Я вздохнул.
- На портрете - мой пра-пра-пращур, своего рода информационный прах, в равной мере оскверненный и облагороженный субъективизмом живописца. Париж, восемнадцатый век, барон де Бро. Он дорог мне, как всякому, кто чтит свои корни. Тебя, надеюсь, интересует именно эта дороговизна? Не пошлое золото?
Заминка, дело ясное.
Уворачивается:
- А этот?
- Мальбородатый герцог? Он - представитель побочной ветви, которая лет сто как отсохла.
- Поня-а-атно…
Серийная дурочка, водянистые извилины, меленькие бороздки - паутинка фальшивого ума.
- Поднимемся выше. Мы проведем ночь в шестой башне.
Наглое, самодовольное «ОК». Как если бы из ночи в ночь ты, золотце, порхала по башням и погребам. Тебя заметил мой седан, зоркий на зеркальце заднего вида; ты чуть не обмочилась от неверия в удачу. Дождь пропитал твою условную ночнушку, украсил капельками кожицу лица, рук и ног, по сути - пленочку, которую и счистить-то жалко, можно лопать так, тем более мытую. Глупые глазки с потекшей тушью, ужасная улыбка, вписавшаяся в оконце машины с невозможной формулировкой: «сделаю минет за полсотни бачков».
Жду новых вопросов. Извольте, вот первый:
- А сколько здесь башен?
- Семь, золотце. Ты можешь их осмотреть при условии, что не станешь заглядывать в седьмую.
Вот второй:
- А почему?
- Потому что я запрещаю тебе туда заходить.
Вопрос номер третий, глупейший и оттого очень частый:
- А что в ней?
Боже, прости меня, - что за идиотка.
- Запрет означает тайну. Ты что, никогда не думаешь, прежде чем сказать слово?
Надулась, но возражать не собирается. С этим у них полный порядок, здесь им ума не занимать.
Что мне стоило вовсе не говорить о седьмой башне и оставить безмозглую бабочку в невинном неведении? Только чистота замысла, которая требует честного оглашения правил. Но последнее, к несчастью, кончается казнями, к одной из которых я только что приговорил свою гостью. С некоторых пор для меня это - механическая работа, отчасти докучливая. О, черт бы побрал их зуд. Но черт не заберет себе того, чем сам же и наградил, что вдохнул в их несносное любопытное племя.
…Мы лежим, роняя пепел в белый мех шкуры, чей бывший владелец хранит в изумрудных глазах отчаянную злобу. Он греет кого-то, чего никак не думал делать, бродя среди льдов.
- Мы поженимся, если ты этого хочешь. - Я оглаживаю шерсть и пальцами левой ноги щекочу безответное медвежье ухо.
Нимфа заходится в приступе кашля - поперхнувшись? Ну да, необычная история, согласен. Странный поворот. Заманчивый оборот. И подозрительный, но что ей до подозрений! Она видит во мне скучающего, богатого самодура, объевшегося сладким и заболевшего острым расстройством филантропительного тракта.
- А не пожалеешь? - Она, как ей мнится, кокетливо и соблазнительно выгибает спину. Ее не смущает дикость предложения, она согласна.
- Отнюдь нет - напротив, я не могу дождаться утра, чтобы узаконить наш стремительный союз. С твоего позволения, я немного посплю, пусть время пронесется, и та-ра-ра… Помни о башне, любимая.
Напрасные тревоги, она не забудет. Утром, не сомкнув за ночь глаз, ибо я напряженно вслушивался в шаги, которые приближались и удалялись по галерее, подходя к первой двери… полчаса, час на осмотр экспозиции… ко второй, к четвертой… Я встретил ее на пороге. Она как раз выходила из башни под номером семь.
- Ты ослушалась. - Я взял ее за плечи.
- Прости, но мне не спалось… я заблудилась в твоем замке, здесь столько ходов…
Я развернул ее голову на двести семьдесят градусов. Моя несостоявшаяся невеста, пролившись вялой струйкой мочи, отдававшей аммиаком, упала к моим ногам. Я ощупал лицо: щетина, как всегда по свершении казни, кололась особенно остро.
Алчная тварь. Очередная претендентка на владение всем и вся, но где все, там и ничего.
…Я жгучий брюнет. После бритья мои щеки отливают синим. А борода отрастает с удвоенной скоростью после каждого деяния, доказывающего мою верность идеалу. Я думаю, что в ней знак из будущего, она прекрасна. Синий цвет - пустяки, сейчас по-всякому ходят и красятся кто во что горазд. Это цвет удачи, на которую мне, впрочем, рассчитывать не приходится. Должны сложиться биллионы случайностей, чтобы явилась та, в ком воплотится моя мечта. И рано или поздно она родится, но я ее, конечно, не увижу. Задача моей жизни - подготовить здание, в двери которого она когда-нибудь войдет как в свой дом, и стены коего сегодня ловят каждое невысказанное желание моей несуществующей любимой.
Я создал совершенный образ, не дожидаясь его земного воплощения. Отсутствие объекта еще не означает невозможность его узреть. Но прежде я выстроил замок о семи башнях. Как и моя борода, строительство не собрало большого числа любопытствующих - да что там, их не было вовсе. В наши дни состоятельный человек не только может, но и должен позволить себе замок. Конечно, для грядущей богини я задумал нечто особенно грандиозное и выложил немалую сумму за одно лишь право возвести свое здание на живописной возвышенности, сразу за городской чертой. Я знал, что рано или поздно меня вычислят и возьмут. Но, с другой стороны, еще По обратил внимание на то, что самое тайное - это самое явное. Я искренне радуюсь цветным газетам, полным бреда, в которых фотографии разрубленных мною тел выносятся на первую полосу, а слабоумные предложения под общим заглавием «как нам всем миром поймать маньяка» вынуждают меня считать себя здоровейшим из людей.
Когда храм построили, окрестный люд немедленно прозвал его владельца «семибашенной гадюкой».
Я не замечал косых взглядов, потому что ни с кем не общался, да это было бы и трудно с моим-то седаном среди их пьяных тракторов и дачных шестерок-девяток. «69» - так я величал завистливый сброд, платя презрением за презрение. Днем я запирался в башне, общаясь с любимой, которая для меня подобна премудрой Софии - тоже женщина, если разобраться. Голубка отвечала мне взглядом Джоконды и молча благословляла на умное деяние. Вечером, ближе к ночи, я отправлялся на какой-нибудь вокзал или к шлюхам, в центр, надеясь подобрать там хоть кого-то приличного внутренне. Позорная деятельность не всегда истребляет живую душу. Я, конечно, не рассчитывал найти земной аналог моей возлюбленной, но мне было нужно продолжить род и подыскать себе подходящую супругу. Мои масляные, закопченные предки не фикция; потратившись на содействие архивных теней, я разузнал свои корни; я списался с антикварами едва ли не всего мира и выкупил родовые портреты, но все перечисленное не стоило продолжения. Смысл в другом. Я смертен, но мои далекие потомки дождутся счастливого мига ее рождения. Я опять же смертельно устал от нескончаемых поисков достойной партии, но испытания не выдерживает никто. Каждая спешит наложить на меня лапу, как давеча на портрет; каждая поражена прожорливым червем распоясавшегося бабства. Ходи, где хочешь, бери, что хочешь, но только не суйся в святая святых! У всех у них одна судьба, вот почему я не рискую подбирать себе жен из приличного круга - ведь дело скорее откроется. А этих не ищет никто.
Жен не жаль, Господь даст новых жен и детей, как дал Иову, им просто не повезло.
Их было мало, настоящих жен. В большинстве случаев до брака не доходило. Я женился только на тех, кому удавалось пережить ночь, вернее - утро.
В самой первой, помню, чувствовалась порода. Рыжие волосы, лицо королевы Елизаветы.
Это не мешало ей приставать к прохожим, бросаться то к одному, то к другому. Она немало выпила и в результате сломала каблук. Я подъехал и поманил ее пальцем.
У нее профессионально напряглось лицо, когда она всматривалась в полумрак салона. А ноги шли сами; она прихрамывала и трогательно прижимала к груди изувеченную туфлю.
Ее расценки вызвали у меня беззвучный и горестный смех.
Дорогой она держалась заносчиво, хотя это стоило ей великого труда.
Любуясь ею, я все устроил, и нас расписали на следующий день.
Весь гонор слетел, когда через сутки она валялась у меня в ногах и клялась, что, ей-богу, не хотела заходить в проклятую, как она выразилась, седьмую башню, «так ничего ж там и нет - пустая комната с дисплеем, в нем что - государственные секреты? Я ничего не включала, я не касалась клавиш!» «Секреты не хранятся в дисплее», - возразил я мягко и с большим удовольствием сломал ей шею. И даже не за то, что ослушалась, а за это ее «ничего ж там нет».
Тогда как там есть.
Там живет совершенство - образ, сотворенный по последнему слову компьютерной графики. Любой непосвященный при виде его скажет, что совершенством не пахнет, но я и старался его не допускать. Невежество можно простить, но оно остается оскорбительным. Красота и не должна быть совершенной, иначе она омерзительна. Идею воплотил уродливый идиот, чьи услуги обошлись мне весьма недешево. «Система Карла» - так, будучи спрошен, я уклончиво именовал свой процессор, приводя в недоумение высоколобых и высокомерных юзеров. Я приобрел идиота в одном из гаремов во время турне по Востоку. Уродец оживал лишь после подключения к трехсотому «пню»; без этого он не был способен ни к речи, ни к счету, ни к чему-то вообще, но стоило встроить сей удивительный контур в сеть, как его мутные глазки зажигались, свойства сказочно расширялись, просыпался зуд навигатора, распахивались кладовые памяти, доверху набитые терабайтами, и даже оживал снулый, вечно подтекающий курсорчик. Он и сотворил идеал. Он не был зодчим, не писал икон, и за окном у нас не Древняя Русь, поэтому я не стал его ослеплять, а просто упрятал в раствор формалина. Банка стоит в подвале, и в ней - он, таращится на меня незрячими очами в круглых очках со сложными линзами.
Дураки, даже гениальные, мне отвратительны.
У новенькой, которую я подцепил в аэропорту, в лице есть нечто порочное и возбуждающее. Но главное, в ней живет ум. Он виден даже в походке, в манере прикуривать, в покрое одежды. Я решил сперва, что она держит в сумочке клофелин, но после украдкой проверил и ничего не нашел.
Встретившись с нею глазами, я поиграл связкой ключей.
Она не назвала цену - спокойно уселась рядом, попросила включить музыку. Я настроился на классическую волну, исподтишка оценил ее лицо и обрадовался, обнаружив искреннее довольство.
- На ночь? - осведомилась она, щелкая зажигалкой.
- Посмотрим. - Я вывернул руль.
- Если меньше, мне нужно вернуться сюда. Придется оплатить дорогу.
- Может быть, больше.
Она смерила меня внимательным взглядом.
- Вас нужно сопровождать?
- Разве что в загс.
Еще произнося эти слова, я ужаснулся их глупости и пошлости.
- Остановите машину, я выйду.
- Простите меня. Это вырвалось нечаянно. Я не хотел вас унизить.
- Меня нельзя унизить. Но желание настораживает.
Осталась. Я прибавил скорость и почему-то всмотрелся в услужливое зеркальце: чисто. Мы были одни на трассе.
- Мне надо как-то загладить вину. Удваиваю ставку.
Пусть разговор вернется к деньгам. Я чувствовал, что ненароком насторожил это нелепо гордое создание.
Она пожала плечами и подчеркнуто профессионально улыбнулась. Сотни других на ее месте издали бы какой-нибудь курлычаще-мурлычащий звук, закатили глаза и распространили вокруг себя ауру лживой томности. Или, что еще хуже, сказали бы «ого!» с неизбежными последующими вопросами: не халиф ли я, ибо черен, а те Гарун и Рашид, что были вчера, тоже черны, но я на них не похож, так кто же я буду - простой бандит или рангом повыше? Может быть, дипломат?..
Хищница, которой и семьдесят семь башен - на один зуб. Не хватит ли поисков? Достойная личность. Тренированная фигура, пепельная стрижка под мальчика, чистые ноздри, в смысле - без сережек. Посмотрим.
- Полторы тысячи долларов. - Вот, наконец, объявлена и цена.
Именно долларов - не баксов, не зеленых, не гринов. Отрадно слышать. Я согласно киваю и вновь говорю:
- Удваиваю ставку.
Ага, удивляется. Верит, подозрений не видно, и все-таки огорошена.
Мы прибываем в замок. Она ведет себя сдержанно и корректно. Не спрашивает, «что там висит за мужик», не разваливается в кресле и не кладет на валик ноги. Не хлещет спиртное без меры.
Я присел рядышком, на полу. Сбросил бархатный пиджак, театрально отшвырнул галстук: явление второе, «будем проще».
Разговор о башнях она не поддержала, и вышло неуклюже. Получилось, будто я запретил ей входить в седьмую при ее полном безразличии к замковым тайнам. Состоялся скверный, надуманный монолог, в конце которого я с ужасом почувствовал, что краснею.
- Ты не похожа на путану. - Я нахмурился, вызывая ее на откровенность.
- Это приятно слышать, я не путана. Мне просто нужны деньги.
Вот оно как. Неизвестная и, вероятно, благородная цель - болеет кто-то, или что еще. Сосредоточенность и целеустремленность. Уловив мое настроение, она вздыхает и начинает отрабатывать гонорар. Заводит якобы игривую беседу:
- А почему у тебя синяя борода?
Я машинально погладил подбородок.
- О чем ты говоришь? Я гладко выбрит… золотце.
- Все равно видно.
Пусть понимает как шутку:
- Ты наблюдательна! Все дело в редком гене, который наследуется по материнской линии, но проявляется только у мужчин. Как гемофилия.
Странное дело - она, оказывается, не знает этого слова. Но разложить умеет:
- Гемо-филия? Это что же - любовь к крови?
- Нет, золотце. Это королевская болезнь, при которой не сворачивается кровь.
Она ерошит мне волосы, я напрягаюсь. Не люблю, когда прикасаются к моей голове.
- Мы останемся здесь, на ковре?
- Если захочешь. Замок твой, ты можешь пойти куда тебе вздумается. За исключением седьмой башни.
- Я не хочу никуда идти. Мне нравится быть с тобой.
Держа в обеих руках наполненные бокалы, я пополз на коленях и очутился прямо перед ней, изображая раба. Она вынула бокал из моей ладони и поставила рядом с креслом. Соскользнула на ковер, обвила мою шею руками.
- Ты слишком беспокоишься о ненужных вещах. Выброси из головы свою башню. И не пей, тебе это ни к чему.
…Редкое замечание, но все-таки я, как уже говорил, проверил ночью ее сумочку. Таблеток не оказалось. На любовь ушел час, и гостья, никуда не выходя, проспала до утра.
Солнце взошло; я сидел и смотрел, как она спит. Во мне просыпалась досада. Я вдруг понял, что просто хочу ее убить. Проклятье, она даже не попыталась проникнуть в башню! Как она посмела, негодница? А я хочу крови. И что мне до башни, когда загвоздка в бороде, вот что я понял, глядя на эту кроткую дрянь с пятеркой по поведению.
Я огляделся и решил воспользоваться шнуром от портьеры. Попытаюсь растянуть удовольствие, а то чики-брыки вручную слишком стремительны, сколько потом ни трудись тесаком.
Наверно, я заподозрил подвох уже с первой минуты знакомства, но щеки меня отвлекали, пылая после бритья бесцветным жаром, и осознание непозволительно затянулось. Проблемный узел развязался, едва я успел соорудить другой, на шее спящей. Не зря я отметил ее спортивное сложение. Она ударила меня так, что хрустнуло в лице, а витражи, застилавшие окна, осыпались со звоном, и в колотые дыры попер черномасочный люд.
Комната заполнилась хамами, которые, как явствовало из их дружного появления, давно пасли меня и еще вечером окружили замок тройным кольцом.
Меня швырнули на пол, вниз лицом, заковали в наручники. Кто-то обуянный особо праведным гневом пинал и пинал меня под ребра. Я молчал.
- Проверьте подвалы! - послышалась команда.
Давайте, проверяйте. Там чистенько, но где-нибудь я наверняка наследил.
Они сразу нашли мою компьютерную приставку, приволокли жбан - я слышал, как булькнуло, когда они его ставили. И врезали мне еще.
- Посмотрите в седьмой башне, - распорядилась гостья.
Меня взяли за волосы, поставили на ноги.
Минут через пять вошел пятнистый потный жлоб со словами:
- Там ни черта нет, командир. Компьютер стоит включенный, и на экране рожа страшная - ужас, меня чуть не вывернуло.
Этого я не мог снести и рванулся к нему, метя теменем в зубы.
Меня удержали, согнули в рог и погнали вниз, к машинам.
Во дворе я дернул ногой, отгоняя журналиста. Подбежал второй.
Мне уже стало наплевать, и я замкнулся в восьмой, самой надежной башне. Действительность утратила краски. Но возникло одно обстоятельство, и я на миг очнулся. Рядом с водителем в газике сидел человек в чине старшего сержанта. У него было лицо… Если бы там был не он, а она, в смысле женщина, а не мужчина, я решил бы, что сбылось невозможное…
[i41756]
