Биология промискуитета

Отчего человеческие существа склонны к изменам, если они так сильно осложняют нашу жизнь? Почему мы клянемся друг другу в верности, а затем, так часто, практикуем адюльтер? Легкомысленный и очевидный ответ: "Слишком приятно, чтобы остановиться", как выясняется, не очень-то хорош.

Отчего человеческие существа склонны к изменам, если они так сильно осложняют нашу жизнь? Почему мы клянемся друг другу в верности, а затем, так часто, практикуем адюльтер? Легкомысленный и очевидный ответ: «Слишком приятно, чтобы остановиться», как выясняется, не очень-то хорош.

Эволюционная биология учит нас, что человеческие существа, как и прочие животные, являются адаптивными машинами; «приятно» - это просто способ, которым инстинкт подталкивает нас к поведению, которое - в среднем - оказывалось успешным для наших предков. Поэтому такой ответ влечет за собой новый вопрос: почему история нашего вида доказывала успех поведения, которое - как сообщают нам многочисленные объявления о розыске пропавших родных, горькие баллады, трагические пьесы и статистика венерических заболеваний - зачастую деструктивно для всех причастных сторон?

Этот вопрос особенно важен именно для людей, поскольку секс и деторождение для человека, по сравнению с большинством наших животных сородичей, - рискованное занятие. У человеческих детенышей огромная голова, делающая сам исход родов вероятностным, а - для благополучно родившихся - период, в течение которого они зависят от ухода, поразительно долог и требует массы родительского участия.

Если бы мы переделывали людей в соответствии с такой высокой инвестиционной емкостью, очевидным решением было бы «перешить» наши инстинкты так, чтобы мы образовывали устойчивые пары на всю жизнь. Без сомнения возможно представить себе лучшее человечество, в котором проблема «неверности» вообще не стоит, поскольку у членов сложившейся пары взаимный импринтинг так силен, что никто другой не оказывается сексуально привлекательным. Так устроены некоторые птицы. А почему мы не такие? Почему успешно прошли отбор промискуитет и адюльтер? Какой такой адаптивной функции они служат, что уравновешивает риски для потомства, проистекающие от нестабильности пар?

Ответ на этот вопрос следует искать, прежде всего вспомнив, что эволюционный отбор представляет собой не доброжелательное планирование в целях максимизации группового выживания, а слепую конкуренцию различных генетических линий. На конфликтующие стратегии, используемые конкурирующими сторонами в репродуктивной игре, стоит взглянуть повнимательнее.

Всегда было сравнительно просто объяснить мужскую склонность к промискуитету. Хотя совокупные затраты родителей на детей достаточно велики, необходимый минимум участия мужчины драматически низок (и с точки зрения энергозатрат, и с точки зрения рисков) по сравнению с участием женщины. Одним из показателей этого различия являлась высокая родовая смертность женщин вплоть до Нового времени. Таким образом, для генетических линий, передаваемых через нас, волосатых мужиков, оптимальную стратегию, продвигающую их, можно сформулировать так: «порождай массу потомства и принимай в нем минимальное участие», в то время как для женщин это: «минимизируй потомство и максимизируй затраты на обеспечение его выживания».

Это также объясняет, почему культуры, не развившиеся до признания равенства полов, всегда относились к женской измене гораздо более нетерпимо, чем к мужской. Мужчина, отказывающийся принять всерьез «неверность» своей половины, рискует гораздо большей частью своего репродуктивного потенциала, чем женщина, игнорирующая похождения своего мужа.

Из этого, разумеется, следует, что мужчина, «хранящий верность» постоянно, недообслуживает свои гены, и такого рода поведенческая тенденция будет пресечена естественным отбором. Оптимальная стратегия для мужчины - готовность к промискуитету для того, чтобы не упустить возможность частичной оплаты другим мужчиной стоимости своего воспроизводства, но не доходящая до такой «неверности», при которой потенциальная пара будет рассматривать его как слишком рискованный вариант (например, до готовности сбежать с другой женщиной, бросив детей).

Для чего до середины 1990-х не существовало хорошей теории, так это для объяснения кооперативности женщин по отношению к такой стратегии. Ранние социобиологические модели человеческой социальной стратегии предсказывали, что женщины должны хватать лучшего производителя, которого им удастся привлечь, и делать все возможное и невозможное для сохранения его верности, поскольку если он начнет гулять, часть его ресурсов может быть направлена на обеспечение детей от других женщин. По этой теории добрачное воздержание и верность в браке для женщины выработались как предмет обмена на мужскую верность - небольшая жертва, поскольку никто не замечал никаких эволюционных стимулов для того, чтобы женщина уклонилась от соблюдения контракта.

Задним числом можно заметить, что подозрения должно было возбудить уже само совпадение предсказаний этой теории с обычными моральными предписаниями - подозрение касательно самой модели, поскольку актуальную и бросающуюся в глаза склонность женщин к промискуитету (даже в очевидных формах, не говоря уже о скрытых) модель эта не объясняла и не могла объяснить.

Начнем с того, что, если стратегия «обмена ее верности на его» действительно была оптимумом отбора, не было бы баров для одиноких: генотипы, продуцирующие женщин со склонностью торчать в таких барах, были бы исключены давным-давно. Но есть и более серьезная неувязка…

Исследования материнства/отцовства в современных городских условиях (выполненные с гарантией того, что супруг или посторонние не узнают их результатов) выявили, что процент плодов адюльтера среди детей, рожденных в браке, поразительно высок (часто он находится между 25 и 45%). В большинстве случаев номинальный отец об этом не знает, а мать - по самой природе вещей - не уверена до получения результатов исследования.

Эта статистика взывает к объяснению - ведь оказывается, что у женщин есть эволюционное побуждение к тому, чтобы гулять. Свет забрезжил во время исследований популяций шимпанзе. Самки, отвергающие холостяков с низким статусом из своей стаи, гораздо охотнее вступали в связь с холостяками с таким же низким статусом из другой стаи!

Здесь-то и кроется разгадка. Могут быть побуждения, которых мы не понимаем, но оказывается, что женщины генетически «хотят» как удержать альфа-самца верным, так и обеспечить максимальное генетическое разнообразие своему потомству. Максимизация генетического разнообразия увеличивает шансы на то, что часть потомства выживет при всех испытаниях, которое готовит ему постоянно меняющаяся среда (из которых наиболее важны сопутствующие паразиты и патогенез).

Допустим, что Джейн может удержать Тарзана и вырастить четверых детей. Ее оптимальная стратегия - отнюдь не рожать всех четверых от Тарзана, оптимальным окажется прижить с ним трех, а четвертого завести от какого-нибудь романтично настроенного чужака - холостяка из другого племени. Если Тарзан их не застукает, гены, обусловливающие сексуальную стратегию Джейн, получат пятидесятипроцентную вероятность воспроизводства (независимо от того, кто окажется биологическим отцом). И если чужак окажется более приспособленным самцом, чем лучший из самцов, которого она может удержать, ее дети от этого лишь выиграют.

Это не только человеческая стратегия. Подобное поведение присуще и и другим видам, затрачивающим много времени на воспитание потомства, особенно птицам.

Итак, эффект вариации предсказывает, что у замужней женщины должны быть достаточно сильные генетические побуждения прятаться в кустах с романтичными чужаками, то есть с другими мужчинами, которые а) живут в другой местности, нежели обычно спаривающееся население, и б) физически привлекательны, или талантливы, или умны, или в) обладают другими, социально опосредованными признаками высокой приспособленности (такими, как богатство или слава).

Эта модель также объясняет, почему полиаморизм (идеология открытого брака) только сегодня, после эмансипации женщин, оформляется в социальное движение, и почему его самыми энергичными сторонниками склонны быть женщины. Наши инстинкты еще ничего не знают о контрацептивах: «с точки зрения генов» половой акт равнозначен репродуктивному поведению. А с точки зрения наших инстинктов полиаморизм позволяет замужним женщинам заводить детей от холостых мужчин без риска потерять обеспечение от мужа для своих детей. Мужчины получают от такой перемены меньше, поскольку они поступаются притязаниями на исключительный доступ к ограниченному репродуктивному ресурсу своих жен в обмен на, возможно, лишь маргинальное облегчение доступа к другим женщинам (по сравнению с традиционной системой, сочетающей закрытый брак с частым тайным адюльтером).

Ханжам и викторианцам эта модель может прийтись не по вкусу, но она, по крайней мере, объясняет изменчивое сердце женщины не хуже, чем сердце мужчины.

Автор благодарен Гейлу Педовицу (Gale Pedowitz) за обсуждение в переписке, которое стимулировало написание этого эссе.

В работе «Эволюция спаривания человеческих существ: обмен и стратегический плюрализм» («The evolution of human mating: Trade-offs and strategic pluralism»), Стивен Гэнгстад и Джеффри Симсон (Steven W. Gangestad and Jeffry A. Simpson) исследовали несколько смежных тем, фокусируясь на внутриполовых вариациях в стратегиях спаривания и идее о том, что возможен обмен между сигналами готовности к спариванию и желанием участвовать в воспитании потомства.

Перевод с английского Максима Отставнова.
Публикуется с любезного разрешения автора.
Оригинал этой статьи и другие труды Эрика Рэймонда
можно найти на www.tuxedo.org/~esr/writings.

[i40924]