"O tempora! - умора!"

Лет десять назад мы снимали одноименный фильм по моей пьесе "Руфь", и я, что вообще-то нехарактерно для кинематографа, принимал по приглашению режиссера самое активное участие в съемках.

Лет десять назад мы снимали одноименный фильм по моей пьесе «Руфь», и я, что вообще-то нехарактерно для кинематографа, принимал по приглашению режиссера самое активное участие в съемках. Сюжет, основанный на подлинной истории пианистки Веры Лотар-Шевченко, состоял в том, что юная пианистка-парижанка вышла замуж за сотрудника советского посольства, а когда Сталин в конце тридцатых вызвал того в Москву, поехала с ним. Муж был арестован и расстрелян, а она - получила лагерей на полную катушку. Выйдя в оттепель, Вера решила не возвращаться во Францию, а остаться на родине мужа (концепция, см. «Книгу Руфь» в Библии). Жила в Новосибирске и выступала с концертами (в лагере, расчертив нары, играла на виртуальном рояле, чтобы не потерять форму!). Играла - ну это уже по моему замыслу - в основном что-то французско-легкое, Дебюсси, не решаясь на трудного (психологически, да и эмоционально) для нее Рахманинова. И вот она (Ани Жирардо) приезжает в какой-то полузаброшенный нетопленый клуб где-то в Барабинских степях, разминается, согревается, моет полы, - и тут-то ее разыскивает ее племянница (Ира Муравьева), юный любовник которой, физик-полудиссидент из новосибирского Академгородка, пытается с помощью тетушки любовницы выбраться из СССР во Францию (дело происходит в октябре 1964-го, сразу после снятия Хрущева). Ну, естественно, разворачивается эмоциональная баталия, в результате которой племянница с любовником позорно изгнаны из клуба, а пианистка решается впервые сыграть перед публикой (полтора десятка деревенских насельников да пяток школьников, которых ссыльный учитель - его играл Алексей Петренко - привел за десять километров по морозу из соседней деревни) этюд alla marcia Рахманинова. Между мытьем полов и выступлением, естественно, происходит переодевание в концертное платье - по нашему с режиссером замыслу, - подробный и трогательный эпизод с тихими слезами героини. И вот, когда дело доходит до съемок этого самого эпизода, выясняется, что на Ани - совершенно парижский лифчик, а того, что соответствовал бы времени и месту действия, нет даже у мосфильмовских костюмеров. Время было тогда еще вполне переходное, я вскочил в «Запорожец» и погнал в ближайший галантерейный магазин. Ура! Лифчик с пуговками был найден и за несколько рублей приобретен. Победителем я ворвался на съемочную площадку, передал покупку кому надо и… и тут из-за ширмы, где переодевалась Ани, женщина, вообще-то говоря, вполне смирная, понеслась такая ругань, которую я из ее уст слышал в первый и последний раз, а лифчик подбитой чайкой, вслед за листами роли, полетел через ширму на съемочную площадку. Я влетел на место происшествия, едва не столкнувшись с костюмершей и переводчицей, бежавшими с места битвы быстрее ланей: разгневанная фурия с обнаженным бюстом набросилась на меня: «Это я не надену никогда! Пусть это носят русские парашютисты!» «Но Анюта! - попытался успокоить ее я. - В то время и в тех местах ничего другого просто не могло быть!» «Если б она хоть раз в жизни, хоть на минуту это надела - она б никогда не сохранила себя, пройдя сквозь эти ваши… лагеря… Она никогда б не сыграла Рахманинова!» Короче, переубедить Ани не удалось ни мне, ни режиссеру, - и сцену мы снимали без лифчика.

Я вспомнил эту историю, когда три года назад катался в режиме свободного парения по Штатам. Было лето, жара, Калифорния с Невадой и Аризоной, и практически у всех встречаемых особ женского пола (чуть ли не единственное исключение попалось как-то вечером в джазовом квартале американского Питера - Сан-Франциско) я наблюдал эти самые сбруи русских парашютистов (наверняка более комфортные по материалу и прилеганию, но внешне!..), которые демонстративно демонстрировали свои лямочки и перетяжки под крайне (в смысле ткани) экономными летними маечками. Никакой, знаете, французско-московской распущенности в виде отсутствия под майкой чего бы то ни было (сейчас уже и в Москве, и в Париже мода на эту «распущенность» почти прошла. Неужто у американок заразились?), никакой маскировки бретельки нижней бретелькой верхней: по цвету или там незаметными булавками. А вот так: нагло и выставочно. Что в сочетании с отсутствием дамской прически и макияжа громко провозглашало: я такой же человек, как мужчина; у меня есть некоторые анатомические особенности, которых я не стесняюсь, которыми не горжусь и не завлекаю, - вот для них - специальное обрамление… и больше ничего! Я, слава богу, не попался - то ли предупрежденный прессой и рассказами пострадавших, то ли не возымев ни малейшего желания сблизиться с таким же, как мужчина, человеком - но истории с тюрьмой за сексуальное домогательство, выразившееся в легком заигрывании, или за неполиткорректность и дискриминацию женщины (подал руку, помогая выйти из машины), если и анекдоты, то очень даже базирующиеся на американской реальности.

Они (барышни) там - по ощущению - вообще на этом деле двинулись и вовсю демонстрируют, что никакой мужчина как явление им не нужен и максимум, что они готовы от него получить: несколько капелек спермы, причем совершенно не важно, каким способом. То, что они сегодня называют семьей (если речь не идет о каких-то квакерских островках в глубинке), мне скорее напоминает жизнь в отеле (посмотрите ранние фильмы Вуди Аллена). Сравнительно высокий уровень жизни, который может себе позволить американская женщина исключительно посредством своего труда (или отсуженных у лоха-мужа алиментов; американские суды, несмотря на это самое сверхравноправие, почему-то, как правило, не жалеют в этом отношении мужчин, а чтобы муж получал содержание от разошедшейся с ним жены - я что-то никогда не слышал) плюс почти патологические амбиции превращают семью в союз двух равнозначных индивидуумов, а еще из курса школьной физики нам известно, что, чем равноправнее элементы, составляющие систему, тем система неустойчивее вплоть до исчезновения ее как системы.

Если б речь шла об одних Штатах - и бог бы с ними, у богатых свои причуды, а каждый сходит с ума по-своему. Но очень похожие явления (в не столь, к счастью, карикатурной форме) весьма заметны и у нас (во всяком случае - в городах), и в Европе. И дело, думаю, не в перенимании моды, которая, по счастью, переменчива, как Кармен, - а в общей социальной западной тенденции (в России, например, семья в позапрошлых веках была мало что довольно крепка - еще и довольно органична). С которой все равно ничего не поделаешь, - разве что взять на вооружение методы талибов.

Итак, люди равноправны. Но правильно ли, что равные права получают индивиды с разными мало что личностными заточенностями и склонностями, - с разной, извините, анатомией и физиологией. Я отнюдь не сторонник того, чтобы женщина по определению была в рабстве у мужчины, но когда только она может зачать, выносить, выкормить ребенка, а после - ходить за ним до хотя бы десятилетнего его возраста, может, стоит учесть такую природой назначенную специализацию? Может, женщине стоит ее полюбить? Может, воспитывая девочек, стоит такую любовь в них культивировать? Получается, что все векторы западного прогресса, начиная с раннего-раннего средневековья, идут в сторону специализации, а единственный этот - в обратную. Короче, таким образом семья как институт разрушается - пусть сравнительно медленно, но необратимо.

После чего возникает естественный вопрос (помните, у Маяковского: «Только вот поэтов, к сожаленью, нету… Впрочем, может, это и не нужно…»): может, оно и к лучшему, может, семья не нужна вообще, отживший институт вроде крепостного права?

Сейчас самое время было бы заглянуть к приматам, к птичкам, к аборигенам, посмотреть, как у кого и к чему кого это приводит, а заодно порассуждать, как эти процессы влияют на генофонд популяций и человечества вообще и какие эволюционные последствия влекут (очень интересно, например, было бы выяснить или хотя бы предположить: в условиях ли твердых семейных устоев или, напротив, полной в этом отношении свободы, шире разойдутся по этносам гены активных, пассионарных - по определению Льва Николаевича Гумилева - мужчин?), если бы… Если бы всё это вообще хоть как-то заметно влияло на эволюцию.

Станислав Лем заметил как-то в своем «Големе XIV» (устами последнего), что эволюция отняла у человека свод правил поведения, зашитый в генетический код и не обсуждаемый, а уж тем более - беспрекословный, вынудив взамен создавать собственные, куда более мягко зашиваемые в культуры, причем, едва интуитивное строительство культуры подходит к завершению и, следовательно, к осознанию ее живущими в ней людьми, ее основы и устои начинают подвергаться сомнению, и - практически неизбежно - культура разрушается, уступая место следующей. И путешествие генетических кодов по человечеству если и находится в контексте эволюции, то очень уж как-то незначительно и опосредованно. Ну можно ли назвать вполне эволюционным выжигание инквизицией самых ярких и свободолюбивых женщин или выбивание Сталиным наиболее хозяйственных или активных членов соответствующих популяций? А уж зависимость от социальных привычек столь, ИМХО, исчезающе мала, а сама смена этих привычек столь стремительна на фоне эволюционных сроков, что, кажется, любая попытка исследовать эти влияния так или иначе сводится к крылатому латинскому восклицанию «O tempora! O mores!», что один из наших остроумных соотечественников перевел как «O tempora! - умора!».

[i40922]