Сквозное дело

Продолжение. Начало в # 402, 403

В дыре не раз горело. Емец, бывало, поджигал и сам, желая спалить накопившийся мусор. Получалось лучше, чем в печке: дымом не тянуло, по пьянке не угоришь. Не нужно ни заслонки, ни кочерги; бросил спичку - и можешь отдохнуть от трудов. С таким-то удобством год пролетел, как единый миг; окно безотказно работало до очередного Восьмого марта. Но не вечно же будет лафа, и лафа закончилась.

Правда, окно тут было не при чем; подвела любовь Емца к торжественным дням. Он очень любил Восьмое марта: мимозы, жидкие тюльпаны. Рулька, ругаясь, сочинял ежегодное послание, и вообще наступил женский день - как в бане. По заблеванному городу разъезжают счастливые, поздравленные женщины: едут домой, где ждут их те, кто этот город заблевал. Емец через пень-колоду продержался до формального застолья, прицепил оставшийся от свадьбы галстук, вытер стол. Явились гости: Рулька и с ним две дамы. Одна из них сразу пошла на кухню; там она, русская женщина, вывалила в глубокую тарелку винегрет, который принесла в литровой банке. У нее было мирное, просторное лицо, а доброта в глазах стояла плотной стеной - тупая, коровья, находящая выход в желании всех накормить. Она радостно молчала, и в этом молчании угадывалось настойчивое оканье: «поешь!» Ее кавалером был Рулька.

Вторая была поплоще, позлее, и даже совершенная оторва. Такие бьют, наводят порчу и отдаются среди комаров, за городской чертой, на берегу производственной речки. Они кантуются по общагам и заключают пакты с клопами, соглашаясь на умеренный симбиоз. И эта, конечно, была из их круга: с порога закурила, все как-то улыбалась с оскорбительным подъелдыкиванием, подруги сторонилась, а на хозяинов галстук смотрела брезгливо и насмешливо.

Пила, как лошадь.

Момента, в который ее прибили, Емец не запомнил; он даже не был уверен, что это дело его рук, потому что начал-то не Емец, а Рулька, которому не сиделось по-человечески. Покойница тоже нарывалась. Когда праздничный разговор на вечную тему вскипел, поднимаясь из небытия подобно призраку, который собирается из щепочек и пыли, покрывающих пол старинного подземелья, она короткой фразой вывела беседу из готического русла.

- Козлы вы, мужчины, - заявила покойница и тихо улыбнулась каким-то несказанным мыслям.

Хлебосольная квашня тоже улыбалась. Ей не хотелось ссориться, ей хотелось петь народные песни.

- Постой. - И Рулька, забрав себе слово, убил нерожденный вокал. - Что-то вы много борзеете с вашей эмансипацией. Мужики все подготовили, пахали тысячу лет, а бабы слетелись управлять. По кнопкам тюкают, ведомости составляют. Мухлюют. Но подражают-то - кому? Носят мужскую одежду. Косят под мужиков безбожно. Конечно, умственно женщины развиваются быстрее нас. Но в 18-20 лет все устаканивается, и начинается пожизненный реванш.

Рулька налил себе заслуженного пива и со значением высосал.

- А вы не косите? - усмехнулась дрянь. - Вон! - И она показала на Емца, который завязывал жидкие волосы в современный хвостик. - Чего он тогда косу заплетает?

Ее подруга молчала и растерянно улыбалась, не понимая, к чему препираться, когда на столе много пищи. Спор набирал силу. Потом он как-то быстро угас, закончившись формальным примирением, но отношения еще не были выяснены.

Рассматривая труп, Емец так и не вспомнил себя с бутылкой в руке. Наверно, это и вправду был он - уж больно его задели с хвостиком; к тому же после было сказано еще много обидного, и поносились вещи посерьезнее прически. Теперь это уже не имело никакого значения. Он нашел гостью сидящей за кухонным столом. Мертвая обидчица словно спала, положив голову на руки. Емец напрягся и припомнил, как Рулька и он волокли тело из комнаты: «поспать». Наверно, они искренне думали, что телу надо посидеть, подумать о своем поведении, проспаться.

Зато он помнил, как смотрели праздничный телевизор, про цирк. Им показали двух клоунов. Под бешеные аплодисменты клоуны молча выпили огромную бутылку водки и описались. В новостях германские экологи, братья Хир унд Етц, легли под радиоактивный поезд и заявили, что с места не сойдут. Потом началась реклама. Рекламная музыка не оставляла никакого места для импровизации. Она была совершенна, и свежий кавалер полетел в сонные миры. Злосчастный хвостик развевался как вымпел, угрожая огромным звездам.

…Постояв над покойницей, Емец рассудительно вздохнул, обхватил налившийся тяжестью торс и поволок в комнату. Табуретки здесь было мало, и он придвинул стол. Труп исчезал по частям, по мере проталкивания, и это было захватывающее зрелище. Сперва отрезало голову, потом плечи. Посторонний зритель увидел бы туловище с подрезанными руками, которые ни на чем не держались и вольно мотались в воздухе. Но зрителя не было, Емец был один в квартире.

Продолжение следует

[i40442]