Сквозное дело

Архив

Емец выбрасывал в форточку окурки. Он давно хотел приобрести дротики, известные у нас под названием "дартс", много раз собирался и всякий раз жалел денег. Обходился без дротиков.

Человек чистый знает, что одна рука всегда у него будет грязная.
В этом его невинность.
Ф. Тристан. «Мастерская несбывшихся грез»

Емец выбрасывал в форточку окурки. Он давно хотел приобрести дротики, известные у нас под названием «дартс», много раз собирался и всякий раз жалел денег. Обходился без дротиков.

Однажды получилась целая причинно-следственная цепочка: сидели с друзьями, пили, и Емец выщелкнул окурок с пяти шагов. Попал в прохожего. Прохожий взял камень, бросил в окно, разбил стекло и бутылку водки. Емец с друзьями спустились во двор и набили прохожему морду.

Но чаще на Емца просто орали, грозили неизвестно чем. Праздные лица нет-нет да останавливались под окном, размахивали кулаками, созывали очевидцев.

Хозяин усмехался: «Лицам - в пику (и бросал окурок), а пику - в сердце» (бросал второй). Самоспелое присловье вошло у него в привычку и начисто утратило смысл.

Потом, не слушая криков, он шел читать «матырел сикрет» или рекламу смотрел, рассуждая о людях: хорошие, дескать, - все. Просто карты могут лечь так, что нагадишь.

С годами его техника приобрела отточенность и дошла до профессионального автоматизма. Емец швырял окурки не глядя и выигрывал любое пари. Он знал, что обязательно попадет. Но вот как-то раз, после очередного броска, его периферическое зрение отметило странность. Ему померещилось, что окурок не вылетел в форточку, испарившись на полпути.

Емец вскарабкался на подоконник, высунулся в мир. Мир был уныл - как будто спирохет надавили бледных, резиновым сапогом. Оттепель, серые влажные льды. И дальше, в удаленном далеке, - пресное крем-брюле замерзшего Финского залива.

В луже внизу отмокали окурки, собираясь во флот. Сигареты, которые курил Емец, назывались «Петр Первый», и выходило непредумышленное кощунство.

Емец сполз на пол, поискал вокруг. Окурка не было.

Для успокоения нервов он захотел выбросить что-нибудь еще. Пошуршал в ящиках, нашел рублевую монету, лет восемь как вышедшую из обращения. Прицелился, метнул и удивленно вытаращил глаза, потому что монета пропала в полутора метрах от форточки.

Емец не любил такого. Вся его воля, формировавшая представления, была направлена на снискание мелких удобств. Теперь эти удобства оказались под угрозой - еще не совсем оказались, но могли, и этого было достаточно, потому как «чтоб ты жил во времена перемен».

Он встал на цыпочки и увидел, что до черной дыры ему недостает самой малости. Понятно, взял вилку, подставил табурет, влез, потыкал, как всякий нормальный человек. Нормально и вышло. С осторожностью заглянул: никаких несообразностей. Ночь-улица-фонарь-аптека в квартирно-бытовом исполнении. Окурок лежал на полу. Неподалеку поблескивал разжалованный рубль. Емец вынул голову из удивительного окна и снова перевел взгляд на пол: там было чисто - то есть чисто в том смысле, что без окурка, все остальное лежало.

Тогда Емец уселся за стол, соорудил из пальцев лавочку и уложил на нее колючий подбородок.

- Что-то слышится гнилое в бодром пенье ямщика, - сказал он себе. Потом, нахмурившись, добавил: - Потому что из окна рубель старая видна.

Он знал, что бывают галлюцинации, но это была не галлюцинация. Конечно, кто без греха - пусть бросит окурок сам; для Емца опрокинуть стакан давно уже не было проблемой. Проблемой было не опрокинуть. Но он интуитивно разумел, что время видений еще не настало.

Посидев, покуда не устали глаза, Емец со вздохом вышел из-за стола. Воздух был тих и привычен, пахло похмельной псиной. «С помойки надуло», - так, вероятно, сказали бы в приличном доме. Но Емец-то знал, что дует наоборот - от него. Он набрал спичек, вернулся на табурет и приступил к опытам. Бросая спички, он определял границы невидимого отверстия. Одни палочки падали под ноги, иные исчезали бесследно. Через десять минут Емец установил, что окно имеет форму идеального круга с диаметром около метра. Оно казалось абсолютно плоским, и сбоку в него было не попасть. Двухмерное. Или больше, если учесть его странные свойства, но не трехмерное в обычном понимании трех измерений. Емец не стал их пересчитывать, поскольку ничего не смыслил в топологии.

Вообще, было как-то тревожно. Может быть, есть и другие дыры - в кухне, скажем, или в коридоре. Не тыкать же вилками в каждый кубический сантиметр пространства. Емец разнервничался, а в туалете и вовсе перепугался. В горшке под ним что-то плеснуло, как рыба хвостом, и он в ужасе взвился. «Надо куда-нибудь сообщить», - подумал он, не обольщаясь, впрочем, надеждой. Сообщать было некому. Пользы выйдет шиш, а неприятности умножатся. Да и такая ли это неприятность? И Емец задумался над возможным использованием дырки. Например, в его доме не было мусоропровода. Чем не выход?

Он опорожнил в дыру мусорное ведро, отнес его в кухню, вернулся, принюхался. Из дыры не пахло. «Замечательно! - обрадовался Емец. - Какая полезная вещь! А когда соберется гора - можно палкой распихивать!» Он сбегал за шваброй, встал на табурет, расшвырял отходы. Швабра вернулась целой и невредимой. В ее щетине застряла мелкая дрянь.

Он даже заулыбался и пошел поразмыслить лежа. Потом стал прислушиваться к монотонному чтению, доносившемуся из-за хлипкой стены. Какой-то второклашка зубрил французский язык и сам себе вычитывал фразы из школьного учебника - сперва по-русски, а потом уже как надо: «Вы видели маленькую черную собачку? Дети в школе научились читать и писать. Вы не можете вести машину, вы слишком много выпили».

«А может быть, это в дыре нудят», - вдруг подумал Емец. У него даже зачесалось в носу, и он бросился проверить. Но в дыре было тихо и понятно, не в пример соседней квартире.

«Надо у Рульки спросить», - решил Емец, собираясь на работу. Он заступал во вторую смену, сменяя Рульку. Башковитый Рулька постоянно подыскивал себе подходящее окружение, овечью отару для молодечества, - и всегда находил. Он, случалось, оказывался сведущ в таких вещах, что разведешь руками, но зато через пять минут открывалось его полное незнакомство с элементарными понятиями. «Скажу, что зубы болят, - соображал Емец, натягивая брюки. - Отпрошусь и привезу Рульку сюда. Пускай поглядит».

Собравшись наскоро, он запер дверь и поспешил к автобусу. На случай, если не отпустят, захватил бутерброды в бумажке, с чесночной колбасой. Ее запах, вытекавший из оттопыренного кармана Емца, сочетался с уродливыми мордами пассажиров, придавая им бесповоротную гнусность. Емец подумал, что все они, может быть, едут из дыры, и ему захотелось, чтобы они уехали обратно. В глазах окружающих читалась одноклеточная ненависть к умственному труду, которым Емец тоже не занимался, но уважал. Кто-то взорвался: «Что я - собачка, что ли, да не держитесь вы за меня!» Емец вспомнил французский вопрос о маленькой черной собачке и погрузился в ассоциативные цепи. Задумчивость хранила его не хуже ангела. В салоне там и тут возникали очаги конфликтов, но гораздо хуже была мирная беседа, струившаяся за его спиной. Ехать было недалеко, и Емец не успел пропитаться посторонним бытом. Скоро он сошел и спустился в подвальное учреждение.

Рулька находился в сильном раздражении: ему поручили написать поздравительную открытку.

- Я им не нанимался! Уроды. Меня достали все эти «с Новым годом поздравляем, всего доброго желаем», - он язвительно заблеял, изображая будущего получателя открытки вместе с дарителем. - Новый год можно убрать и ставить День Победы, День рожденья, с первым маем, с Рождеством вас поздравляем. Вот 23 февраля, зараза, не лезет - ну, черт с ним, прозой буду.

Он мрачно сунул Емцу ладонь.

- Руля, - сказал Емец, - поедем сейчас ко мне. Покажу тебе одну хреновину.

- Можно, - согласился Руля.

Предвкушая обстоятельное обсуждение хреновины за столом, он начал подниматься во всем своем великанстве, и Емец придержал его за плечо.

- Посиди, пойду совру чего-нибудь.

После непродолжительного скандала он вернулся и на ходу прошипел:

- Быстро, быстро, сваливаем.

- …Может, пешком дойдем? - спросил на улице довольный Рулька, сморкаясь и кашляя. Он размахивал руками, от него летели брызги и хриплые слова; его вообще было много. Огромные тупые ботинки хрустели талым снегом, расплескивали скользкие лужицы.

- Ну, давай пешком, - не стал возражать Емец, припоминая автобус. Автобус отвозил его в неволю, а теперь он опять на свободе, и потому не стоило смешивать два принципиально различных состояния души.

Завернули в магазин, купили. Рулька негромко запел и пошел быстрее.

Покуда Емца не было дома, вышла беда: в дыру угодил любимый кот. Хозяин заглянул в отверстие: кот был там, он сидел и орал, не находя себе упокоения. Зверь, очевидно, хотел подышать свежим воздухом из форточки, и вот угодил в переплет: пролетел через обруч, словно геройский цирковой лев, и приземлился в бесколбасном зазеркалье. Емец стал звать кота, приманивать его нехитрой снедью, но кот не понимал. Потом, задрав трубный хвост, он пошел в сторону иномирной кухни и так пропал из поля зрения Емца. И не вернулся, заставив Емца гадать, что находится там, где в нормальном мире простирается кухня. Емец сильно расстроился, он дорожил котом. Этот кот был средних лет и мог еще жить да жить, развлекая Емца. «Моей жизни хватит еще на двух-трех котов», - сокрушенно подумал Емец, в уме пересчитывая человеческое бытие на кошачье.

Рулька снисходительно изучил отверстие и сипло выдохнул:

- Это у тебя окно терминала.

Рулька говорил со знанием дела, словно речь шла о примитивнейшей из вещей.

- Какое окно?

- Такое, - засопел Рулька, садясь за стол. - Кто-то хочет с тобой связаться. Ты с ним поаккуратнее. Мне люди, - на «людях» он сделал многозначительное ударение, - рассказывали кое-что. «Кто не был, тот побудет, а кто побыл, тот не забудет». Слыхал?

- Ну слыхал.

- Вот и помалкивай.

Но сам Рулька, выступив с советом, помалкивать не собирался. Он начал рассказывать истории о бывалых людях, которые «тоже, вот так, как ты» полезли куда не нужно, вместо того, чтобы распорядиться с осторожностью и крестьянской смекалкой. Все эти рассказы не имели ничего общего с пространственной проблемой. Спустя полчаса, когда Емец исхитрился перехватить слово и попытался выяснить о терминалах, Рулька посмотрел на него непонимающим взглядом и надменно заявил, что никогда о таких не слышал.

- Это что-то типа «ханы», - предположил он, кроша папиросу в блюдце. Корень слова намекал ему на некие предельные, грозные материи, выводя к голливудскому фильму.

Потом он, шумно дыша парами, предложил:

- Держи там что-нибудь.

- Что держать? - не понял Емец.

- Скотину какую-нибудь. Так-то в городе нельзя, сожрут - в смысле, не скотину, а тебя, - и Рулька пожал перекошенными плечами. - А тут…

- На черта мне скотина, - сказал Емец.

- Ну, сбережения.

- Их еще надо сберечь. Какие у меня сбережения? Посуда?

- Можно и посуду поставить.

[i40256]

Окончане следует