Обо всем
АрхивОкончательно я понял, что я гений, еще в первом классе. Меня в детстве все дразнили: “Вовка, - кричат, - морковка!” Вот я и придумал дразнилку для них: “Витька-шмитька, Ирка-дырка и Сережка-картошка” - и сразу понял, что я поэт.
И потому, когда учительница в конце третьей четверти спросила:
- Кто умеет стихи писать? - Я сразу вскочил и закричал:
- Я! Я умею! Лучше всех!
- Ну тогда, - говорит она, - вот тут написано, кто у нас чем в классе плох, надо про них сатирические частушки написать. Мы их в стенгазету поместим.
Бился я над стихами долго: минут десять или даже четыре. Но ничего, кроме:
Хамидулина Ирина
Вертится, как балерина, -
не придумал. Это про нее учительница написала: “Много вертится на уроках”. А про остальных - хоть ты тресни - ничего не получалось. Тогда я пошел к старшему брату, а он повел меня к своему другу, который по-настоящему стихи писал, и он мне помог про остальных написать.
Но хвалили-то потом меня! Уж хвалили-хвалили - а я гордился-гордился! А что две-то строчки совсем мои были - про Ирку Хамидулину. Так что я понял, что теперь у меня в жизни путь один. И стал стихи писать. Но долго у меня ничего не получалось. А потом получилось. Что-то я там про весну написал. Целых двенадцать строк. И послал их в “Пионерскую правду”. А там напечатали. Правда, только четыре строки, но зато письмо прислали, в котором меня хвалили и говорили, что надо Больше Писать.
А тут я еще с Сашкой Бутенко подружился, он тоже был поэт, его тоже в детстве дразнили в рифму, и мы с ним поэму написали:
Три шкафа вышли на поляну,
Ох, это было неспроста!
Они убили обезьяну
И стали есть ее с хвоста.Да, неприятно обезьяне
К собратьям на обед попасть!
Она спала в помойной яме,
Объедками испачкав пасть.
И тут три шкафа выбегают
И в тот же миг ее съедают.
Ну, дальше мы переходили на личности: было у нас в классе трое здоровяков - мы их “шкафами” называли - которые всех задирали. Ну, мы с Сашкой и написали про них все, что думаем. Когда он начал читать на перемене нашу поэму, сначала все смеялись, а потом эти трое смеяться почему-то перестали - когда свои фамилии услышали. И побили - но почему-то не Сашку, а меня. Я долго над этим голову ломал - почему меня? - а потом понял: потому что я гений! Ведь это гениев современники не понимали и преследовали. А Сашка - что с него взять? Так себе, поэтишко.
Ну, я сразу понял, что хватит на мелочи размениваться, пора теперь браться за поэму. Обо всем на свете. И стал думать, о чем писать. И придумал: взял словарь, и стал список составлять, о чем писать - об абрикосах, алыче, арбузах, балыке, бананах, бисквитах - но передумал: это ж не поэма получается, а поваренная книга какая-то!
Тогда я другой список составил: Африка, бригантины, горы... Это было уже получше, но все равно на учебник географии похоже.
И я пошел другим путем: не по алфавиту, а что в голову придет, но в словаре тоже кое-что нашел. В моей поэме должно было быть про бригантины и каравеллы, про запад, восток, север и юг, про путешествия и приключения, про кровь и любовь, про бои и битвы, про вечность и быстротечность, про березы и елки, про закат, зарю и восход, день и ночь, про цель жизни, про восторг и ненависть, про друзей и врагов, и про многое другое - даже про эманацию; не помню, что это такое, но слово красивое.
Составил я список и сел писать. Написал всего страниц двадцать, и застрял, и запутался. Пошел опять к другу брата - тот уже в институте учился, и ему не до меня было. Он мне и говорит:
- Знаешь что? В нашем Дворце культуры есть специальный кружок для тех, кто пишет - литобъединение называется. Давай я лучше тебя туда сведу.
И через несколько дней, действительно, повел. Я по этому случаю даже специально оделся, как поэту полагается: растянутый свитер, мятые брюки и волосы всклокоченные. Прихожу, сами понимаете, волнуюсь. А там... Комнатка обшарпанная, в одном углу из-под обоев таракан усами шевелит. Сидят эти самые... пишущие. Одеты все вроде нормально. Я, конечно разочаровался, но пока ничего не говорю. Сел послушать, а они друг другу стали свои произведения читать.
Сперва встал один парень в очках. Долго мялся, потом говорит:
- Я вам одно новое стихотворение прочту. Это оно... Вроде как эксперимент. Слушайте:
Стакан.
Рядом хлеб.
Под столом кот.
На стене портрет.
“Во дает, - думаю, - это ж он Обо Всем! Надо же, опередил, досада какая!” А он знай свое:
Вокруг дома улица.
На улице уличное движение.
Среди уличного движения идешь ты.
Я потерялся.
“Ну, слава Богу, - вздохнул я, - не догадался продолжать”. Слушаю дальше. Они ему похлопали, чуточку поругали, сильно похвалили - хотя, по-моему, особо-то там хвалить было нечего, но я потом понял, почему хвалили, когда стали слушать следующего. То есть, следующую, невысокую такую девушку. Она, не подымая глаз, говорит:
- Можно, я сидя? - и, не дожидаясь ответа, сверкнула глазами в сторону очкастого да с этаким завывом начинает:
Мне без тебя не выжить и дня.
Я без тебя, как вода без огня.
Утром встаю - песню пою.
Ночью не сплю...
Ну, и тому подобное минут на двадцать. Я признаться, нить потерял, и нечаянно стал из стула вату выдергивать - там спереди здоровенная прореха в обивке была. Потом застыдился казенный стул портить, начал ее обратно запихивать - а она не идет. Оттуда-то легко, а обратно - ни в какую! Кое-как забил я ее туда комьями, но пока этим занимался, пару человек вполуха прослушал - да там та же самая муть была.
А уж хвалили они друг друга, хвалили! - я так понял, чтоб их самих не очень ругали.
А потом один длинный-предлинный, аж сутулый, встает. Свитер на нем растянутый, а из ворота длиннющая шея с огромным кадыком торчит. Меня будто в бок толкнуло: “Он, тот самый! И свитер, и все такое!”
- Жалко, - говорит, - гитары нету, ну да ладно! - и руками в воздухе помахал, вроде как струны искал. А потом вытянул шею еще сильнее, глаза выпучил и зычно гаркнул: - Лирическая! - Да так неожиданно, что все прям подскочили. Он, довольный эффектом, прочистил горло и еще громче повел, почти запел:
Наши лыжи у печки стоят,
Мы уже проложили лыжню,
И команда веселых ребят
Под аккомпанемент вьюги поют.В кружках круто заваренный чай,
Догорает огарок свечи,
И негромкая песня ребят
Разлетается в тихой ночи.Мы уже прошагали маршрут,
И пора возвращаться назад,
И ребята задорно поют,
Как не хочется ехать назад.В кружках круто заваренный чай,
Догорает огарок свечи...
- Ну, и так далее, - неожиданно оборвал он декламацию, - это припев. Там еще пара куплетов, но я их забыл, у меня где-то на бумажке записано, только я еще рюкзак не распаковывал.
И тут я не выдержал:
- А я не думал, что вы такой молодой! - говорю. - Я давно эту вашу песню знаю и люблю, только не помню, потому что слышал очень давно.
Длинный вытаращился на меня, как на идиота, но мне очкастый помог:
- Да, я тоже про лыжи точно такие же строки где-то уже слышал. Это ты, Витек... И с “аккомпанементом” переборщил - в размер не укладывается.
Долговязый Витек смутился и обрушился на свой стул, сложившись, как перочинный ножик. Но я-то, я-то!.. Надо ж так оконфузиться! Я даже замычал от стыда, сел и до конца вечера уже голоса не подавал. А потом тихо, ни с кем не поговорив, ушел. А другу брата сказал, что мне писать стихи разонравилось. Он понимающе засмеялся, похлопал меня по плечу и пояснил:
- Это у каждого бывает. Писать стихи начинают многие, да только большинство это дело бросает. Ты не горюй. Значит, не рожден ты поэтом.
Но я-то знал, что рожден! Но за тот вечер чего я только не наслушался: про бригантины и каравеллы, про запад, восток, север и юг, про путешествия и приключения, про кровь и любовь, про бои и битвы, про вечность и быстротечность, про березы и елки, про закат, зарю и восход, день и ночь, про цель жизни, про восторг и ненависть, про друзей и врагов, и про многое другое. Только все по отдельности, у разных поэтов, и про эманацию ничего не было. И все они были поэтами. Да уж больно их много. Поди докажи, что я гений, когда вокруг столько поэтов! И я решил стать прозаиком - их там почему-то там совсем не было.
И стал.
И написал-таки свой рассказ обо всем - о бригантинах и каравеллах, о западе, востоке и... - ну, помните?
Даже об эманации вставил, хотя и не помню, что это такое.
Скажите-ка теперь, что я не гений!
