Ледяная полярная ночь

Имя великого немецкого социолога Макса Вебера известно в наши дни в России достаточно широко. Оно, вместе с упоминанием классической работы Вебера «Протестантская этика и дух капитализма», вошло даже в «малый джентльменский набор», вытеснив из него штопор, не нужный ныне «интеллигентам» по причине финансовой недоступности для них благородных напитков с пробковой коркой...

Имя великого немецкого социолога Макса Вебера известно в наши дни в России достаточно широко. Оно, вместе с упоминанием классической работы Вебера «Протестантская этика и дух капитализма», вошло даже в «малый джентльменский набор», вытеснив из него штопор, не нужный ныне «интеллигентам» по причине финансовой недоступности для них благородных напитков с пробковой коркой.

Вебера очень любили цитировать в разгар «перестройки», как опровеержние Маркса. Маркс-де говорил, что для возникновения капитализма достаточно капитала, пусть даже и награбленного, а Вебер, вот, доказал, что нужна еще и протестантская трудовая этика, когда, дескать, к труду человек относится не как к средству существования, а как к исполнению долга перед Творцом! Еще более полюбили цитировать Вебера после 17 августа: вот, мол, аморальные были реформаторы-приватизаторы, и капитализма у нас, сирых и убогих, не вышло. А меня, к примеру, коробит, когда, узнав, к какому вероисповеданию я принадлежу, меня начинают хвалить за полезность моей деятельности, «воспитывающей протестантскую этику», которая автоматически должна в светлом будущем породить вожделенный капитализм. На такие похвалы я обычно вяло замечаю, что корова, к примеру, бродит по лугу и ест красивую травку, а потом породит нечто, совсем не являющееся целью коровьиного бытия…

Забавно сравнить, как воспринимают Вебера в России и Европе люди, принадлежащие к одному и тому же поколению — тех, кому сейчас около тридцати. И если россияне однообразно говорят о протестантской этике, то их немецкие сверстники, знакомые не только с веберовским «Geist des Kapitalismus», но и с не издававшимися на русском языке работами, такими как «Religionssoziologie», «Wirtschaft und Gesellschaft», «Politische Schriften», практически не упоминают эту проблему.

По их мнению, суть и значение работ Вебера состоит в том, что он предсказал грядущее в то время и наступившее во время наше всевластие бюрократии и продемонстрировал механизм возникновения этого явления. Ну что же… Понять их можно. Понять, почему молодые немцы уделяют такое внимание проблеме генезиса всевластной бюрократии. Германская бюрократия, наверное, самая эффективная в мире, скорее всего является и самой могущественной. В своем стремлении обеспечить функционирование национального «социально-рыночного хозяйства» она обрушивает на граждан такой гнет, перед которым раздолбайство и коррумпированность российских или индонезийских чиновников кажутся малиной со сливками… Поэтому-то жители сытой Средней Европы и выделяют проблему бюрократии как актуальнейшую!

И так же легко понять их российских сверстников. Столкнувшись с тем, что из российских реформ, затеваемых «как лучше», выходит одно лишь «как всегда», они кинулись искать то, чего недостает российскому обществу… Ну, с этикой тут действительно проблемы. Но исчерпывается ли содержание работ Вебера подобными интерпретациями?

Сразу скажем, что нет. Тем более что многие из видных историков, к примеру, хорошо известный российскому читателю француз Фернан Бродель из школы «Анналов», в принципе отвергают подобное значение работ немецкого социолога и историка. Так что же главное в работах Вебера?

Для российского читателя огромный интерес могли бы представлять работы Вебера о первой русской революции. Они, правда в изрядно сокращенном виде, были переведены на русский язык в конце восьмидесятых (журнал «Синтаксис» ##22–23, 1988–1989 гг.).

Написав аналитические хроники первой русской революции, Вебер практически предсказал ход российской истории на следующие восемь десятилетий. Предсказания эти были изрядно пессимистичны. Вебер не видел перспектив для буржуазной демократии в России и называл конституциализм «Октябрьского манифеста» подделкой. «Заколдованный круг», в котором находилось тогдашнее российское общество, возникал следующим образом.

Партия кадетов боролась тогда за всеобщее избирательное право, исходя из справедливости того, чтобы народ нес ответственность за решения, касающиеся его самого. К этому толкала кадетов их этика и, кроме того, ни на чем не основанная надежда на то, что народ, получив избирательное право, выразит почтение к идеалам свободы… К этим требованиям Вебер был настроен скептически, так как они, с одной стороны, противоречили «этике успеха», а с другой — не признавали ничего «этически нейтрального», даже эффективности и целесообразности.

(Впрочем, Вебер признавал, что тактически у кадетов не было выбора. В России 1904 года отсутствовал средний городской класс, и введение цензовой демократии толкнуло бы трудящихся в лагерь реакции, натравив рабочих и крестьян на либеральное дворянство и интеллигенцию.)

Но анализ Вебера показывал, что получившие всеобщее избирательное право и колоссальное численное электоральное преимущество массы совсем не будут поддерживать свободы в западном либеральном понимании. Идеалом масс являлась крестьянская община… А это неизбежно породит «коммунистический радикализм» и приведет к самоотрицанию только что полученных свобод. Из этого следовали печальные выводы и для либеральных демократов, и для правящей династии старой России… По Веберу, они были обречены. Обречены на гибель в ловушке. Гибель, служащую становлению всевластия Центральной Бюрократии.

Будущее подтвердило правоту Вебера. События пошли почти по его сценарию, включая гражданскую войну и массовый террор. Интересно, что Вебер не считал, что первая русская революция началась слишком рано. Наоборот, он полагал, что русская попытка модернизации роковым образом запоздала навсегда, разразившись тогда, когда понятие Собственности уже было лишено идеального ореола. А без этого материальное развитие не ведет людей в королевство свободы, а порождает лишь новые касты… Свобода же возникает не как неизбежность, а как редчайшее стечение политических, религиозных, экономических обстоятельств!

Но и эти анализы и предсказания, несмотря на всю их точность и актуальность не только для россиян начала XX века, но и для нас, живущих в 2000 году, не есть самое важное у Вебера.

Я рискнул бы определить его основной вклад в науку, как доказательство того, что окружающий нас мир принципиально является иррациональным. Развившийся капитализм становится механическим, не нуждающимся в породившем его духе «мирской аскезы» и протестантской этике. Этот вывод Вебера был вроде теоремы Гёделя для гуманитарных наук. «Перед нами ледяная полярная ночь», — так писал немецкий ученый о перспективах индивидуальности в современном ему обществе!