Отмывание денег и черный бюджет к экономике правопринуждения
АрхивДля чистоты эксперимента и чтобы избежать предметно-онтологических и политических споров, возьмем деяние, которое признается преступным во всех правовых системах, например, кражу. Кража, совершенная без отягчающих обстоятельств, признается в России преступлением средней тяжести, и самое суровое наказание за нее - лишение свободы сроком до трех лет (ст. 158 - здесь и далее ссылки на действующий УК РФ).
"Легализация (отмывание) денежных средств или иного имущества, приобретенных незаконным путем" может быть наказана лишением свободы на срок до четырех лет (ст. 174).
Поскольку "отмывание" также относится к преступлениям средней тяжести, совокупное наказание может быть назначено путем частичного или полного сложения наказаний (ст. 68).
Грубо говоря, это означает, что вор, укравший ящик водки и выпивший ее, рискует попасть в лагерь на три года, но если он продаст водку, а деньги... положит в сберкассу, срок может более чем удвоиться [2].
Риторика по поводу "отмывания", "легализации" и т. п. затемняет то, что и сама эта "дельта", и ее масштаб удивительны. Во-первых, не понятно, какую дополнительную общественную опасность представляет депонирование краденых денег. Во-вторых, и при отсутствии специфической ответственности за "легализацию" финансовая операция оставляет след и соответственно повышает шансы раскрытия и доказательства преступления розыскными и следственными органами.
Не будем попадаться на удочку риторики - дескать, деньги означают власть, и "легализация" преступно полученных средств приводит преступников к власти. Деньги - это не власть, деньги - это деньги. Вместо этого проанализируем эффекты выделения "отмывания" денег в отдельное преступление экономически.
Разгадку можно найти, если вспомнить, что у призывов "развернуть борьбу с отмыванием денег" ноги растут из стран общего права, прежде всего, США.
Есть в Америке такой интересный институт: "судебная сделка" в уголовном судопроизводстве. "Судебная сделка" устроена следующим образом: обвиняемый соглашается признать свою вину по тем-то и тем-то пунктам, а обвинитель обязуется не требовать для него наказания суровее, чем такое-то. Состязательность процесса гарантирует, что наказание, которое обвинитель просит для обвиняемого, является "потолком" наказания, которое может назначить суд.
В судебной сделке (как и в любой другой) итог есть функция относительной силы позиций сторон до торга. "Задирая" наказание, которое угрожает обвиняемому, обвинитель улучшает свою позицию и, соответственно, шансы на успех.
Как бы то ни было, в России институт судебной сделки не предусмотрен.
Далее. "Борьба с отмыванием денег" вешается, в основном, на финансовые институты принуждением их к исполнению несвойственных функций.
"Контрольные и учетные" мероприятия в рамках "борьбы с отмыванием денег" по своей природе весьма значительно отличаются от коммерческого учета и аудита, выполняемого финансовой отраслью в силу своей основной деятельности. Банкам нужно следить за исполнением клиентами своих обязательств, а не за самими клиентами. Соответственно, с такими мероприятиями связаны дополнительные издержки, и немалые, которые финансовые институты вынуждены "размазывать" по своим клиентам, то есть практически по всему национальному хозяйству.
Помимо того что скрытое налогообложение (формирующее так называемый черный бюджет исполнительной власти, размазанный по накладным расходам различных лиц) просто не вполне честно, оно еще и ведет к тому, что инструменты контроля за самой исполнительной властью (а бюджет, утверждаемый законодательной властью, - один из мощнейших сдерживающих инструментов такого рода) становятся малоэффективными.
В то же время существует подозрение, что если хотя бы 10 процентов от формируемого таким образом "черного бюджета" правопринуждения [1] явным образом (через налоги) направить непосредственно на охрану правопорядка или на муниципальное благоустройство криминогенных зон (попросту говоря, на зарплату и техническое оснащение милиции и на освещение темных переулков), эффект будет во много раз большим.
Кстати, о темных переулках. В качестве оправдания придания финансовым институтам несвойственных им функций слежки за клиентами часто приводятся соображения, связывающие эти функции с функциями придания "прозрачности" коммерческому пространству.
Такое оправдание, по размышлении, не представляется основательным, хотя с "прозрачностью" все не так просто. "Прозрачность" делового пространства, как таковая, вовсе не однозначно негативна. Она имеет как криминогенные (способствующие преступности), так и криминоцидные (сдерживающие преступность) эффекты.
Эти эффекты несимметричны. Криминоцидные последствия большей "прозрачности" относятся, в основном, к таким деяниям, как неисполнение обязательств, мошенничество и т. п.
Криминогенные эффекты сводятся к тому, что в результате сбора и концентрации информации потенциальные жертвы оказываются заранее "засвечены", и стоимость получения соответствующей информации для потенциального преступника снижается [3]. Причем в этом случае речь идет не только и не столько о преступлениях, сводящихся к обману, сколько о кражах, шантаже и преступлениях, связанных с применением насилия или угрозой такого применения - от ограблений до вымогательства.
Криминоцидные эффекты "прозрачности" пропорциональны общей эффективности правопринудительной системы (и обратно пропорциональны стоимости правопринуждения). В ситуации, близкой к сегодняшней российской, они вряд ли могут быть заметны. В подавляющем большинстве случаев ущерба жертвы - от сотен тысяч "(само)обманутых вкладчиков" псевдофинансовых организаций начала десятилетия до миллионов клиентов обрушенных в прошлом году коммерческих банков - знают, кто и как их "кинул". "Прозрачность" полная, а что толку?
Наоборот, криминогенные последствия в условиях сплошной криминализации самих правопринудительных органов развернутся, что называется, в полный рост. Люди в буквальном смысле боятся делать в отсутствие реально действующей банковской тайны крупные депозиты.
Правопринудительные эффекты выделения "отмывания денег" в отдельное преступление минимальны, в то время как инфраструктурные последствия такового крайне социально опасны. Введение "отмывания" денег в качестве самостоятельного преступления в российское уголовное право является ярким примером некритического заимствования фрагментов законодательства, относящегося к принципиально другой системе.
Вдаваться в вопрос о том, додумались ли законодатели до такого сами или решающим оказалось давление со стороны зарубежных коллег, в рамках этого эссе не представляется оправданным.
1 (обратно к тексту) - Неологизмы "правопринуждение" и "правопринудительный" используются в качестве эквивалента английских терминов law enforcement из-за чрезмерной расплывчатости таких выражений, как "охрана правопорядка" и "правоохранительный". Под "правопринуждением" здесь понимается принуждение лиц к исполнению публичного законодательства с помощью насилия или угрозы применения насилия органами исполнительной власти.
2 (обратно к тексту) - Пример утрирован.
3 (обратно к тексту) - Здесь игнорируются угрозы специфически политической преступности, связанной с дискриминацией и геноцидом.
