Моцарт был прав

Архив

Он был очень хорошо знаком со всеми этими делами: я имею в виду - как создать сюжет, как ввести нового персонажа, даже как обрисовать обстановку тремя словами быстро и кратко; он просто знал это, и я счастлив, что мы получили его книги такими, какие они есть. Сам-то он не очень любил говорить о том, что он якобы сочиняет нечто, отличное от обычной макулатуры. Однако, несомненно, такое утверждение было бы в тысячу раз правильнее, чем считать его простым наемником, - а ведь какие фолианты он творил "на заказ"!

Он был моим другом. Не сказать чтобы мы с ним имели привычку собираться на кухне или даже давить окурки в пепельнице на лестнице издательства - у него был свой мир, а у меня свой. Однако несколько раз мы разговаривали - и разговор неизбежно оказывался глубже, чем я рассчитывал. Тогда он хмыкал и уходил в свою комнату - кроме нее, компьютера и самой по себе работы его, кажется, ничто не интересовало.

Вот что выражает точно его как трудоголика. Однажды я застал его выходящим из уборной. Он помахал перед моим лицом исписанным куском известного рулона: - Новый сюжет, дружище! - и неожиданно широко улыбнулся.

Но, конечно, на бумаге он все же писал мало. Все переходило в компьютер. Так или иначе каждый человек, который много работает с текстом и словом, который буквально зарабатывает себе этим на жизнь, приходит рано или поздно к компьютеру.

Апрелов пришел рано.

Уходил - поздно.

Все остальное время - писал. Он писал непрерывно, не то чтобы ожесточенно, или у него все получалось, или он все время был на вершине и имел множество идей для опубликования... нет. Просто у него никогда не кончалось терпение. Однажды я увидел, как он "грохнул" свой трехсоткилобайтный текст и лишь злобно ощерился: текст вышел так себе - пирожок ни с чем (а внутренняя цензура ведь всегда строже внешней). Он "грохнул" этот файл и задумался. Уже через несколько минут он долбил по клавишам и даже не обращал внимания на то, что ему надо набрать книгу.

Он ее написал. Она была лучше.

Как я и говорю, внутренняя цензура - совсем другое дело, чем цензура внешняя. Вас могут гонять за неверные обороты, за слишком уж откровенные факты, за выражение своего радикального отношения к тому, что происходит... однако изменить вашу внутреннюю цензуру не может никто. Когда этот забор поднимается выше, вы понимаете, что не напишете сейчас ни строчки - и идете в кегельбан. Василий просто "грохал" весь файл и одним духом набирал следующий, потакая тем самым своему "внутреннему цензору".

Но и он иногда страдал. У него всегда есть идеи - это отлично. Но сидение на пятой точке в течение целого дня, да еще при этом и напряженная мозговая работа - это слишком для любого писателя. Точка перегиба всегда найдется, надо только дать ей время найтись.

И вот однажды он заинтересовался тем, что "там", собственно, происходит. Когда я говорю "там", я, конечно, подразумеваю компьютер. Один из его очерков так и назывался: "Компьютер живет" - но в том, что он написал, сам он разбирался плохо. Потребовалась помощь техника.

Ну я и вызвался помочь.

Я долго не понимал, что ему нужно. Он говорил загадками - обычно предельно точный, он допускал одну ошибку за другой, он искал, за что бы зацепиться, а я не понимал, чего он хочет. В конце концов я предложил ему изучать теорию информации. Вы знаете - биты, байты, - и все это с самого начала.

Через неделю я увидел, как он не работает. Он не работал, он что-то считал, тихо поругиваясь на монитор. Потом он набирал странные строчки на английском языке и много позже приходил и просил отладить его программу.

Писал он, конечно, ужасно. Хотя я и сторонник того, что код лучше у писателей и людей пишущих, но знаю также, что без технического образования быстро понять, что есть программа, для чего нужна эта закорючка, а для чего та, - нереально.

Однако он был очень упорен. Он стал упорен почти так же, как был упорен в своих книгах. Он писал огромную "простыню" кода, а потом ее всю "грохал", - про отладку я ему не успел рассказать, да она и не нужна ему была. Человек, который может писать только плохо или только хорошо, не имеет терпения на отладку.

Мы довольно сблизились с ним - отчасти потому, что мне изредка приходилось разбирать его алгоритмы, а отчасти потому, что составили идеальную пару - гуманитарий всегда договорится с технарем, всегда есть о чем поговорить.

Ну мы и говорили. Из всей Кнутовской премудрости и "Искусства программирования" его особенно заинтересовали алгоритмы сортировки. Мы вновь и вновь возвращались к одному и тому же, натыкаясь на следующее препятствие. Он научился задавать вопросы так, что я не мог понять, для чего ему это нужно.

Потом быстрым маршем проследовали теория вероятностей (два толстенных тома), теория оценки (в основном экспертные системы) и "электрическая черепаха".

Вы не знаете, что такое "электрическая черепаха"? Охотно расскажу. Ученые, чтобы не изобретать искусственного интеллекта, навесили на самодвижущуюся тележку фотоэлемент и запрограммировали черепаху на "свободный поиск" вне темных зон. Темноту зоны определял фотоэлемент. А со стороны казалось, что ученые научили ее аккуратно объезжать все темные области и в любом помещении - что даже можно было бы посчитать за интеллект, но на деле ведь это интеллектом не является.

Ну вот. Он написал пару работ, которые стали интересны компьютерным журналам, и нашел себе дополнительный источник заработка. Усвоив азы, он шел куда-то по своей дорожке, пока через примерно пять книг (а книги он выпускал со строгой периодичностью раз в квартал) он не рассказал мне о своей затее - кстати, по сути своей не новой.

- Смотри, Алек. Мы тут напрягаемся, работаем, вкалываем над каждой строчкой, мы генерируем тексты. Но ведь компьютер это тоже может делать!

Я чуть не поперхнулся коктейлем.

- Слушай, я знаю, что Тьюринг об этом мечтал, что кто-то чего-то в этом направлении добился...но это же все не то! Мы пытаемся заставить компьютер писать статьи так же, как их пишем мы, однако мы и компьютер - две большие разницы. Компьютеры не испытывают творческих кризисов, они спокойно обращаются со словами - надо лишь словарь расширить. Но те, кто делают подобные программы, заведомо создают уродов! Они или приходят к набору всевозможных "рыб" для торжественных случаев, маленьких заметок и прочего, либо вязнут в генерации "слово в слово". Конечно! Мы еще не поняли, о чем пишем, а они уже пытаются понять идею. Алек, это направление компьютерной науки ушло так же далеко и глубоко, как и динозавры. И будет с ним то же самое.

Я не говорил, что Апрелов никогда не сверкал фанатичным взором? Нет, кажется, не говорил. Если все же где-то и сказал, то вычеркните все это. Передо мной сидел упертый фанат своей идеи - идеи, которую он уж точно бы не "грохнул".

Он, как сам выразился, решил мне "промыть мозги". И промыл. Он строил свою программу совсем по иному принципу. Он создавал персонажей, он вводил их в компьютер. Персонажи скитались в компьютере, им там было неуютно, и поэтому он описывал каждый персонаж - так или иначе. Компьютер расставлял персонажей по местам и распределял их. Никакой "рыбой" тут и не пахло. Он кидал кости, - и вот Семен Семеныч появляется в повести в трех местах, а Марья Митрофановна - в пятнадцати. А вокруг персонажей есть общие описания и взаимодействия. Он, например, научил компьютер, какие возрастные категории могут, скажем, целоваться. И какие не могут. Три сотни различных описаний - только трудоманьяк мог сделать такое! И тогда проявлялись общие контуры взаимодействия и сам собою обрисовывался сюжет и конфликты (кстати, Апрелов все же садист - у слов "драка", "убийство" и "смерть" стояли приоритеты по максимуму).

Вы понимаете? Рыба - это нечто большое, нечто устоявшееся, обтекаемое и не подходящее для его стиля, вечно скачущего, вечно рваного и будто даже некрасивого.

Он выпустил последние три свои книги за месяц каждую. Он говорил, что ощущает невыносимую сладость, лепя своих персонажей простыми описаниями. Он, несомненно, любил описывать - и взаимодействия его мало интересовали; впрочем, вероятно, как и сюжет, потому что после первого своего бестселлера (это, конечно, были "Высеченные в камне") он все глубже погружался в рутину, создавая целую галерею невиданных образов. Он доверял им, а компьютер заставлял их жить. Он лепил их - компьютер давал им душу. Он стал проводить за компьютером по шестнадцать часов и пополнил словари различными комбинированными именами.

Он поверил компьютеру и с удовольствием рассказывал мне, что произошло с тем или иным персонажем. День изо дня появлялось одно и то же окошко на экране его монитора - и там жили, умирали, страдали и сгорали, когда были не нужны.

Моцарт тоже пытался писать музыку при помощи случая. Апрелов эту музыку написал.

Он уверовал в компьютер настолько сильно после "Бегущего вдаль", что даже ввел в свою следующую книгу автопортрет себя самого. Требовалось творить. Он говорил вместе с остальными героями, он появлялся и исчезал; он совершенно неожиданно слился со своим внутренним цензором - цензора больше не существовало, потому что вереница героев его следующей книги неустанно кружилась в вечном хороводе.

Вы все знаете - у Моцарта не получилось писать, полагаясь на случай. Но Моцарт был вдобавок не так поглощен случайной музыкой - он еще не мог понять, что можно ожидать от своих же слов в своей же книге.

Четвертая книга была начата на моих глазах. Вы знаете, как это было, вы все, вероятно, скорбите о гибели Апрелова.

Я увидел за окном только руку, когда он шагнул в пустоту...

Я перевел взгляд на экран. На экране были слова: "Василий-окно-шаг-смерть".