Киберкоммунизм: что американцы готовят на смену капитализму в киберпространстве

Архив

Перевод с английского Елены Мариничевой

 [1]

<...> не является ли результат воздействия <...> информационной революции на капитализм <...> окончательным подтверждением тезиса Маркса: на определенной ступени своего развития материальные производительные силы вступают в противоречие с производственными отношениями <...> не предвещает ли перспектива "всемирной деревни" конец рыночных отношений <...> по крайней мере в сфере оцифрованной информации? [1]

Призраки в машине

Призрак бродит в Интернете, призрак коммунизма. Благодаря экстравагантности новой информационной среды этот призрак принимает две различные формы. Первая из них - активное заимствование теоретических постулатов сталинского коммунизма. Вторая - повседневная практика киберкоммунизма. Все пользователи Сети, независимо от исповедуемой ими политической веры, с энтузиазмом участвуют в этом возрождении левого толка. И каждый из них мечтает о дигитальном "преображении" [4] капитализма, будь то в теории или на практике.

С другой стороны, даже самый заядлый левак сегодня уже не может искренне верить в коммунизм. Падение Берлинской стены и крушение Советского Союза полностью дискредитировали эту идеологию. Обещания социальной свободы обернулись ужасами тоталитаризма. Мечты о промышленной модернизации завершились застоем. Коммунизм сегодня выглядит реликтом прошлого, а отнюдь не символом будущего. А самое главное - Советский Союз не смог осуществить информационную революцию. Политические и экономические структуры сталинского коммунизма оказались для новой технологической парадигмы слишком негибкими и закрытыми. Разве тоталитарная партия могла разрешить всем желающим создавать информационную среду? Разве мог Госплан позволить производителям организовывать независимые от него структуры для совместной работы? Для развития Сети требовалось гораздо более открытое и спонтанное общество.

В последние годы сторонники почти всех радикальных идеологий сумели скорректировать свои программы в соответствии с воодушевляющим их либертарианским потенциалом грядущей цифровой конвергенции. Однако рядом с киберфеминистками, коммуникационными партизанами, технокочевниками и цифровыми анархистами не нашлось места для обновленной версии столь мощного некогда сталинского коммунизма. Даже самые верные его воспеватели признают теперь, что Советский Союз воспроизвел худшие черты фордизма: авторитарность, конформизм, разрушение среды обитания [2].

Идеологи американского неолиберализма ухватились за представившуюся возможность застолбить будущее за собой. В течение почти тридцати лет они предсказывали, что новые технологии скоро создадут утопическую цивилизацию - информационное общество. Тоффлеры, например, уже давно пришли к выводу, что слияние вычислительной, телекоммуникационной и массово-информационной сред поможет личности вырваться из тисков, в которые ее зажимают большой бизнес и большая власть [3]. В том же духе пророчествовал Итиэль де Сола Пул, считавший, что интерактивное телевидение позволит каждому создавать собственную информационную среду и участвовать в принятии политических решений [4].

Впрочем, радикальная риторика этих мудрецов-консерваторов лишь маскировала их стремление доказать, что развитие информационных технологий неизбежно приведет к приватизации и дерегулированию всей экономической деятельности. Их "пост-фордистское будущее" на деле было возвратом к либеральному прошлому. Когда Сеть стала популярной, этот фундаментализм свободного рынка был быстро адаптирован к новой ситуации. Знаменитый пример - пропагандируемая "Wired" позиция, согласно которой "новая парадигма" нерегулируемой конкуренции между киберпредпринимателями расширяет индивидуальную свободу и поощряет технический прогресс в США [5]. С распространением Сети по всему миру материальные и духовные ценности американского неолиберализма будут в конечном счете навязаны всему человечеству. Основатель "Wired" Луис Розетто объясняет: "Этот новый мир [мир Сети] характеризуется новой глобальной экономикой, по природе своей антииерархичной и децентрализованной, не признающей национальных границ и контроля политиков и бюрократов <...> а также глобальным сетевым сознанием <...> которое заведет <...> обанкротившуюся электоральную политику <...> в окончательный тупик" [6].

Культ дигерати [5]

Нарциссизм калифорнийской идеологии отражает самоуверенность нации-триумфатора. После победы в холодной войне у США не осталось серьезных военных или политических соперников. Удалось обойти даже экономических конкурентов из ЕС и Восточной Азии. Большинство комментаторов считает, что гегемония США зиждется на лидерстве в новых информационных технологиях. Ни одно государство не может противостоять "умному оружию", которое есть у американских военных. Немногие компании могут выстоять против "умных машин", используемых американскими корпорациями. А главное, США доминируют на переднем крае технологических новаций - в Сети. Воплощая американскую мечту, немногочисленные счастливцы делают гигантские состояния, продавая акции своих высокотехнологичных фирм на Уолл-стрит [7]. Многие другие, под гипнозом коммерческого потенциала электронной торговли, вкладывают свои сбережения в спекуляцию акциями Интернет-компаний. Ажиотаж вокруг акций Интернет-компаний <...> можно сравнить разве что с тюльпанной лихорадкой в Голландии в начале 1600-х [8].

Несмотря на все богатство, порождаемое техническими инновациями, пропасть между богатыми и бедными в Соединенных Штатах расширяется [9]. В отличие от европейского и восточноазиатского капитализма, американский неолиберализм умеет успешно сочетать экономический прогресс с социальной неподвижностью. К этому единству противоположностей - реакционному модернизму - консерваторы постоянно стремились еще со времен Французской революции 1789 года [10]. Социальные последствия экономического роста, необходимые для выживания капитализма, всегда пугали правых. Непрерывная индустриализация медленно, но верно размывает классовые привилегии. По мере роста своих доходов "простой народ" начинает все в большей степени определять политические интересы и культурную ориентацию общества. Многие поколения консерваторов сталкивались с дилеммой согласования экономического развития с социальной статичностью. И всегда, несмотря на глубокие идеологические различия, они предлагали один и тот же рецепт: формирование аристократии от высоких технологий [11, 12].

В ранних версиях этой реакционной фантазии упор делался на иерархическое разделение труда (как при фордизме). Хотя индустриальная система уничтожила множество ремесел и умений, она же создала новые области специализации. В рамках фордизма инженеры, бюрократы, преподаватели стали прослойкой между менеджментом и "работягами" [13]. В отличие от большинства наемных работников, эта часть рабочего класса обладала высокими доходами и не находилась в зависимости от сборочного конвейера. Боясь потерять свои ограниченные привилегии, некоторые профессионалы с энтузиазмом поддерживали реакционный модернизм. Вместо борьбы за социальное равенство они мечтали основать новую аристократию: технократию. Разум, наука, техника - не безликие и бездушные механизмы, позволяющие людям делать открытия, обмениваться ими и применять их на практике. Напротив, это средства, при помощи которых одни люди, используя определенные системы, организуют и направляют жизнь других людей в соответствии со своими предпочтениями [14].

В годы расцвета фордизма новый правящий класс формировался из менеджеров и других профессионалов, работавших в крупных корпорациях или в правительстве [15]. Но когда в начале семидесятых начался экономический кризис, интеллектуалы правого крыла были вынуждены искать поддержки других частей упомянутой прослойки. Вдохновленные Маршаллом Мак-Люэном (Marshall McLuhan), они вскоре обнаружили, что все большее число людей работает над развитием новых информационных технологий [16]. И вот уже почти тридцать лет консервативные гуру предсказывают, что новый правящий класс будет состоять из венчурных капиталистов, передовых ученых, гениальных хакеров, медиа-звезд и неолиберальных идеологов - то есть из дигерати [17]. А пропагандируя свои пророчества, они всегда подчеркивают, что любой профессионал хайтека может стать одним из этих новых аристократов. В эпоху конвергенции информационных индустрий умелые работники необходимы для создания оригинальных продуктов - например, разработки программ или дизайна вебсайтов. Большинство простых ремесленников, как и многие представители знати, ощущает непрочность своего положения при контрактном найме. Однако эта система дает им определенную независимость и возможность лучше зарабатывать. Как и в прошлом, двусмысленность этой социальной позиции стимулирует безоглядное доверие к реакционному модернизму. В погоне за Американской Мечтой многие рабочие хайтека надеются заработать миллионы, основав собственную компанию. Вместо того, чтобы идентифицировать себя с массой таких же ремесленников, они стремятся выбиться в дигерати, новую технократию Сети [18].

В отличие от ранних форм консерватизма, в Калифорнийской идеологии это желание доминировать над другими не выражается открыто. Вместо этого гуру утверждают, что от правления дигерати выиграют все. Ибо кто такие дигерати, как не изобретатели изощренных машин и улучшатели методов производства? Просто они первыми начинают пользоваться теми услугами хайтека, которыми впоследствии будут наслаждаться все. Со временем дигерати обратят узы фордизма в свободы информационного общества. Компромиссам представительной демократии придет на смену непосредственное участие каждого в работе электронной ратуши (electronic town hall). Пределы, которые нынешние медиа кладут творческим порывам личности, будут преодолены интерактивными формами эстетического выражения. Даже физические границы тела будут преодолены в киберпространстве. В Калифорнийской идеологии кратковременная автократия немногих неизбежна для грядущего в долгосрочной перспективе освобождения масс [3, 19, 6, 20].

Не "имущие" и "неимущие" - [но "ныне-имущие" и] "позже-имущие" [21].

Меньшинство, дарующее свободу

То, чего сейчас, в эпоху Сети, ждут от дигерати, в эпоху стали и электричества уже ожидалось от других героических элит. Начиная с конца XIX века в научно-фантастических романах расхожим сюжетом становится решение социальных проблем с помощью передовой техники, изобретаемой небольшой группой ученых и философов [22, 23]. Еще более старинную родословную имеет в кругах политических активистов вера в руководящую роль просвещенного меньшинства. На пике Французской революции в 1790-х годах якобинцы решили, что демократическая республика может быть создана лишь путем революционной диктатуры. Хотя их режим и боролся за политическую и культурную свободу, значительная часть населения отчаянно сопротивлялась модернизации французского общества. По мнению якобинцев, умы этих традиционалистов были развращены аристократией и церковью. Революционная диктатура была нужна не только для подавления вооруженных мятежей, но и для популяризации принципов революционной демократии. Ибо прежде чем участвовать в принятии политических решений, гражданам следовало стать образованными людьми. Кратковременная тирания меньшинства должна была привести, в долгосрочной перспективе, к демократии для большинства [24, 25].

Якобинцы удержались у власти лишь несколько лет. Однако их пример вдохновил многие поколения революционеров. Радикальные группы разных стран сталкивались с одной и той же проблемой трансформации традиционного общества в индустриальный социум. Независимо от идеологических различий миссия революционного меньшинства была неизменной - вести массы к модернизации. К середине XIX века европейские левые осознали, что эта цель культурной и политической эмансипации может быть достигнута лишь на пути экономического прогресса. Тогда же Анри де Сен-Симон разъяснил, что могущество аристократии и церкви зиждется на сельском хозяйстве. Если же модернизировать экономику, то власть и богатство неизбежно перейдут к представителям новых промышленных профессий: предпринимателям, рабочим, политикам, художникам и ученым. Как и якобинцы, Сен-Симон настаивал на том, что новая элита не будет преследовать лишь собственные интересы. Ведь модернизаторы будут выполнять историческую роль освобождения своих менее удачливых собратьев из тьмы невежества и нищеты. Создав экономическое изобилие, просвещенное меньшинство даст каждому возможность счастливо жить, принося пользу обществу.

Политика отныне должна стать не более чем наукой о том, как обеспечить народ наибольшим количеством товаров и как добиться того, чтобы он испытывал глубокое моральное удовлетворение [26].

Вдохновленные Сен-Симоном, ранние социалисты верили, что экономический рост неизбежно приведет к политической и культурной эмансипации. Капитализм требовал непрерывного совершенствования производительных сил, то есть способов и машин для производства товаров и услуг. Со временем прогресс постепенно подрывал частную собственность на бизнес, то есть - производственные отношения. Согласно этой версии учения Сен-Симона, растущая взаимозависимость всех частей современной экономики должна была в итоге привести к торжеству более коллективных форм социальной организации. Левые парламентские партии Европы были уверены, что несмотря на временные трудности окончательная победа неизбежна: рано или поздно развитие производительных сил демократизирует производственные отношения [27, 28].

К середине двадцатого века этот марксистский ремикс Сен-Симона был взят на вооружение апологетами тоталитаризма. Еще до захвата власти В. И. Ленин настаивал, что революционные интеллектуалы должны создать прототип якобинской диктатуры - партию авангарда [27]. При старом режиме мозги людей были засорены ошибочными идеями церкви, правых газет и других культурных институтов. Историческая миссия просвещенного меньшинства состояла в том, чтобы повести невежественные массы в утопическое будущее. После русской революции 1917 года Ленину и его сторонникам удалось установить диктатуру во имя модернизации. Задачами нового режима (как и его предшественника во Франции 1790-х) стала борьба против реакционных сил и за просвещение населения [30]. Помимо этого, революционная диктатура взялась за еще более важную задачу - индустриализацию российской экономики. Опираясь на исследования Сен-Симона и его марксистских интерпретаторов, Ленин утверждал, что экономическая модернизация в конечном счете приведет к политическому и культурному освобождению. Вводя авторитарное правление на короткий срок, русские революционеры надеялись в долгосрочной перспективе создать демократию с широким представительством [31, 32].

Решимость осуществить модернизацию экономики именно таким путем вскоре привела к ликвидации всех политических и культурных свобод. Обещаниями грядущей эмансипации оправдывали уничтожение и заточение в лагеря миллионов людей. Творчество художников было сведено к созданию пропагандистской продукции для тоталитарной партии. Модернизационная диктатура потеряла всякий интерес даже к улучшению условий жизни масс [33]. Советское руководство оказалось во власти идеи внедрения новых технологий, считая это автоматическим доказательством роста производительных сил. Уже в 1930-е годы преемник Ленина Иосиф Сталин оценивал продвижение к утопическому будущему ростом производства стали, автомобилей, тракторов и станков [34]. Экономическое развитие превратилось в самоцель.

Результаты выполнения пятилетнего плана [индустриализации] показали, что система капитализма <...> отжила свое и должна уступить дорогу другой, высшей, Советской, социалистической системе... [34].

В XIX столетии не существовало четкого определения коммунизма. Михаил Бакунин усматривал его истоки в крестьянской общине, а Карл Маркс полагал, что эту новую формацию предвосхищают промышленные кооперативы [35, 36]. Однако после победы Советского Союза над нацистской Германией в 1945 году сомнений в том, что такое настоящий коммунизм, быть уже не могло. Почти все революционные движения в мире исповедовали ту или иную разновидность сталинизма, предполагавшего, что радикальные интеллектуалы должны создавать партию авангарда для свержения существующего строя. Придя к власти, это революционное меньшинство должно было установить диктатуру во имя модернизации. Кроме обеспечения безопасности и просвещения народа, в задачи тоталитарного государства входила организация быстрого экономического развития [37]. Практически все радикалы считали, что сталинская версия коммунизма выдержала испытания и в заводском цехе, и на поле боя. С началом холодной войны любые другие интерпретации были отброшены на обочину. В течение почти пятидесяти лет имперское состязание сверхдержав рассматривалось как яростная идеологическая борьба между русским коммунизмом и американским капитализмом.

Сталин в Силиконовой Долине

В период холодной войны каждая из сторон утверждала, что именно ее общественно-экономическая структура является образцом на будущее для всего человечества. Но несмотря на то, что апологеты обеих сверхдержав отстаивали соперничающие системы, они (не сознавая этого) опирались на один и тот же теоретический источник - учение Сен-Симона. Начиная с 1917 года Российское государство постоянно использовало футуристические пророчества Сен-Симона для оправдания своих действий. Соединенные Штаты воспользовались примером своего соперника по холодной войне. Рекламируя либеральный капитализм, американские пропагандисты подражали теоретической риторике коммунистов сталинского образца: правление капиталистического меньшинства служит долгосрочным интересам большинства населения, а любые изъяны американского общества скоро исцелятся благотворным влиянием дальнейшего экономического роста. Но, что важнее всего, главным подтверждением мощи утопического потенциала США считалось непрекращающееся внедрение новых технологий, этого символа роста производительных сил [38]. Параллельно с военно-политической борьбой за "сферы влияния" сверхдержавы состязались за право олицетворять будущее.

Воздействие сталинского коммунизма на теоретические воззрения американских интеллектуалов правого крыла отнюдь не прекратилось с коллапсом Советского Союза. Напротив, глобальная миссия США стала еще очевиднее после победы над тоталитарным соперником. Американский неолиберализм, согласно одному из его апологетов, в настоящее время реализует гегельянский "конец истории". Хотя войны и конфликты будут продолжаться, альтернативной общественно-экономической системы больше не существует [39]. Для пропонентов Калифорнийской идеологии подтверждением этого нарциссического взгляда служит американское доминирование на переднем крае экономической модернизации - в Сети. Если же другие государства тоже захотят жить в информационном веке, им придется имитировать причудливую американскую общественную систему.

Как и в эпоху холодной войны, нынешнее прославление американского неолиберализма опирается на ряд теоретических посылок, заимствованных из сталинского коммунизма. Просвещенное меньшинство вновь призвано повести невежественные массы к утопической цивилизации. Те, кто страдает от внедрения информационных технологий, должны утешиться обещанием грядущей свободы [6]. Дигерати, как тот самый российский тиран, определяют приближение утопии ростом числа имеющихся в собственности современных артефактов - домашних компьютеров, пейджеров, мобильных телефонов и лэптопов [40]. Хотя Советский Союз давно исчез, пропоненты Калифорнийской идеологии продолжают осваивать теоретическое наследие сталинского коммунизма:[34].

Партия авангарда	Дигерати
Пятилетний план	Новая парадигма
"Молодежь, на трактор!"	"Ботаны (nerds), в Сеть!"
Третий Интернационал	Третья Волна
Москва	Силиконовая Долина
"Правда"	"Wired"
Линия партии	"Единое мышление" [6]
Советская демократия	Электронные ратуши
Лысенковщина	Миметика
Общество-завод	Общество-улей
Новый советский человек	Пост-гуманоид (post-humans)
Стахановское перевыполнение норм	Ненормированная работа по контракту
Чистки	Сокращения (downsizing)
Русский национализм	Калифорнийский шовинизм

Литература

[1] Zizek, S. (1998) The Spectre is Still Roaming Around: an introduction to the 150th anniversary edition of the Communist Manifesto, Zagreb: Arkzin.

[2] Hall, S. and Jacques, M. (eds.) (1989) New Times: the changing face of politics in the 1990s, London: Lawrence & Wishart.

[3] Toffler, A. (1980) The Third Wave, London: Pan.

[4] Ithiel de Sola Pool (1983) Technologies of Freedom, Belknap Press, Harvard.

[5] Barbrook, R. and Cameron, A. (1996) The Californian Ideology, Science as Culture, No. 26, Vol. 6 Part 1, pp. 44-72, .4.2.db ma.hrc.wmin.ac.uk/ma.theory.

[6] Hudson, D. (1996) There's No Government Like No Government (interview with Louis Rossetto), San Francisco Bay Guardian, 6th November, pp. 30-34.

[7] Greenwald, J. (1998) Heroes of a Wild and Crazy Stock Ride, Time, 3rd August, pp. 46-47.

[8] Kadlec, D. (1999) Internet Mania, 18th January, Time, Personal Time/Your Money, cgi.pathfinder.com/time/magazine/articles.

[9] Elliott, L. (1999) Rise and Rise of the Super-Rich, The Guardian, 14th July, G2 section, pp. 2-3.

[10] Herf, J. (1984) Reactionary Modernism: technology, culture and politics in Weimar and in the Third Reich, Cambridge: Cambridge University Press.

[11] Nietzsche, F. (1961) Thus Spoke Zarathustra, London: Penguin.

[12] Ortega y Gasset, J. (1932) The Revolt of the Masses, London: George Allen & Unwin

[13] Elger, T. (1979) Valorisation and "Deskilling": a critique of Braverman,Capital & Class, 7, Spring, pp. 58-99.

[14] Israel, J. (ed.) (1972) Building the Organisational Society: Essays on Associational Activities in Modern America, New York: Free Press.

[15] Burnham, J. (1945) The Managerial Revolution, London: Penguin.

[16] McLuhan, M. (1964) Understanding Media: the extensions of man, London: Routledge & Kegan Paul.

[17] Bell, D. (1973) The Coming of Post-Industrial Society: a venture in social forecasting, New York: Basic Books.

[18] Kroker, A. and Weinstein, M. (1994) Data Trash: the theory of the virtual class, Montreal: New World Perspectives.

[19] Kelly, K. (1994) Out of Control: the new biology of machines, London: Fourth Estate.

[20] Dyson, E. (1997) Release 2.0: a design for living in the digital age, London: Viking.

[21] Rossetto, L. (1996) 19th Century Nostrums Are Not Solutions to 21st Century Problems: a trans-atlantic jet streamer on European ideology and political eternal returns, Mute, Winter/Spring, no. 4, p. 17.

[22] Bellamy, E. (1982) Looking Backward, London: Penguin.

[23] Wells, H.G. (1913) A Modern Utopia, Leipzig: Bernard Tauchnitz.

[24] Brinton, C. (1961) The Jacobins: An Essay in the New History, New York: Russell and Russell.

[25] Barbrook, R. (1995) Media Freedom: the contradictions of communications in the age of modernity, London: Pluto, .4.1.db.ma.hrc.wmin.ac.uk/ma.theory

[26] Saint-Simon, H. de and Halevy, L. The Artist, the Scientist and the Industrial: Dialogue in Taylor, K. (ed.) (1975) Henri Saint-Simon 1760-1825: Selected Writings on Science, Industry and Social Organisation, London: Croom Helm, pp. 279-288.

[27] Marx, K. (1970) A Contribution to the Critique of Political Economy, Moscow: Progress Publishers.

[28] Engels, F. (1975) Socialism: Utopian and Scientific, Beijing: Foreign Languages Press.

[29] Lenin, V.I. (1975) What Is To Be Done?: burning questions of our movement, Beijing: Foreign Languages Press.

[30] Lenin, V.I. (1975a) The Proletarian Revolution and the Renegade Kautsky, Beijing: Foreign Languages Press.

[31] Lenin, V.I. (1932) Will the Bolsheviks Maintain Power?, London: Martin Lawrence.

[32] Bukharin, N. (1971) Economics of the Transformation Period (with Lenin's critical notes), London: Pluto.

[33] Ciliga, A. (1979) The Russian Enigma, London: Ink Links.

[34] Stalin, J. (1954) The Results of the First Five-Year Plan: report delivered to the joint plenum of the Central Committee and Central Control Commission of the C.P.S.U. (B), January 7, 1933 in Problems of Leninism, Moscow: Foreign Languages Publishing House, pp. 489-542.

[35] Bakunin, M. (1973) Letter to Sergei Nechaev, June 2nd, 1870 in Lehring, A. (ed.), Michael Bakunin: Selected Writings, London: Jonathan Cape, pp. 182-194.

[36] Marx, K. (1959) Capital: a critique of political economy, volume 3, the process of capitalist production as a whole, London: Lawrence & Wishart.

[37] Djilas, M. (1966) The New Class: an analysis of the Communist system, London: Unwin Books.

[38] Rostow, W.W. (1971) Politics and the Stages of Growth, Cambridge: Cambridge University Press.

[39] Fukuyama, F. (1992) The End of History and the Last Man, London: Penguin.

[40] Katz, J. (1997) The Digital Citizen, Wired, December, vol. 5, no.12, pp. 68-82, 274-275.

---

1 (обратно к тексту) - Часть 1

2 (обратно к тексту) - ma.hrc.wmin.ac.uk/ma.theory.4.2.db; русский перевод: www.zhurnal.ru/4/calif1.htm.

3 (обратно к тексту) - Полный вариант находится на ma.hrc.wmin.ac.uk/ma.theory.4.11.db.

4 (обратно к тексту) - В оригинале - transcendence, английский аналог гегелевского термина Aufheben, в русских переводах Гегеля - "снятие", что в марксистской философии трактуется как "диалектическое отрицание"... Уф! Это мне объяснили английские марксисты, пожелавшие остаться неизвестными. - Л.Л.-М.

5 (обратно к тексту) - Слово digerati, впервые появившееся в "Wired" и означающее что-то вроде касты дигитальных интеллектуалов, построено по аналогии с literati, несколько напыщенным наименованием "образованных" в английском языке. Определяя literati как "образованный класс", Webster на всякий случай отсылает и к хорошо знакомому нам термину "intelligentsia". - Л.Л.-М.

6 (обратно к тексту) - От французского "la pensйe unique"; "Le Monde Diplomatique" иронически характеризовала этим термином идеологическую жесткость неолиберальной экономической теории. - Прим. Р. Барбрука для русского перевода.