Хронополь

Ньюмен уже знал, что суд будет завтра, однако время начала судебного заседания никому не было известно. Скорее всего, это произойдет во второй половине дня, при условии, если главные действующие лица - судья, присяжные и обвинитель - наконец сойдутся вместе в зале судебных заседаний, а обвиняемому повезет, и его адвокат тоже окажется там. Он понимал, что с ним все ясно, судьба его решена, и не слишком уповал на хлопоты адвоката. Тем более что поездка в старое здание тюрьмы и встречи с обвиняемым были сопряжены для защитника с массой транспортных неудобств и длительным ожиданием в мрачном и холодном подземном гараже тюрьмы.

Сам Ньюмен считал, что не без пользы провел время в камере предварительного заключения. Ему повезло - окно выходило на юг, и солнечный луч, попадая утром в тюремное оконце, до самого заката совершал свой путь по камере. Это и подало Ньюмену мысль разделить кривую его движения на десять секторов, соответствующих периодам светового дня. Для этого он воспользовался куском штукатурки, которую отколол от края подоконника. Внутри каждого из секторов он сделал еще двенадцать вертикальных пометок. Таким образом он получил нечто похожее на циферблат часов, способных показывать время с точностью почти до одной минуты (пять мелких промежуточных делений он нанес мысленно и держал их в уме). Белые меловые пометки на стенах, на полу и даже спинке его железной тюремной койки бросились бы в глаза каждому, кто вошел бы в камеру и повернулся спиной к окну. Но в камеру к Ньюмену никто не входил. Да и охранники были настолько тупы и безразличны, что даже увидев испещренные мелом пол и стены, ничего бы не заподозрили. У Ньюмена было теперь известное превосходство перед тюремным начальством - он знал время.

Большую часть дня он занимался тем, что совершенствовал свое изобретение, однако не забывал сквозь дверную решетку поглядывать в тот конец коридора, где размещалась охрана.

- Брокен, подъем! - кричал он, как только лучик утреннего света касался первой пометки первого сектора его солнечных часов. А бывало это в 7:15 утра.

Сержант Брокен, весь в холодном поту, скатывался с койки и поднимал охрану, и лишь после этого звучала тюремная сирена общей побудки.

Вскоре Ньюмен подавал уже и другие сигналы, регулирующие распорядок тюремного дня в подведомственном сержанту Брокену блоке. Он объявлял общий сбор, оправку, завтрак, выход на работу и на прогулку. И так до самого захода солнца, когда наступала ночь и давали общий отбой. За прилежание и отличную дисциплину во вверенном ему блоке сержант Брокен был отмечен начальством. Теперь, что касается внутреннего распорядка дня, он полагался на Ньюмена больше, чем на тюремный сигнал-автомат. В других блоках из-за несовершенства автоматики время работы могло сократиться до трех минут, а завтрак или прогулка, по мнению начальства, длились дольше положенного, поэтому между охраной и заключенными нередко возникали ссоры и стычки.

Сержант Брокен никогда не допытывался у Ньюмена, как тому удается угадывать время с такой точностью. Он не трогал его и тогда, когда в пасмурные и дождливые дни Ньюмен мрачно молчал, а в отлично отлаженном ритме дня случались сбои, ибо очень ценил такое сотрудничество. 3аключенному Ньюмену делались поблажки, и он не испытывал недостатка в сигаретах. Но тут, к всеобщему огорчению, был объявлен день суда.

Ньюмен и сам был расстроен, ибо не успел до конца завершить свои наблюдения. Он был уверен, что стоит на пороге открытия и до него остался всего лишь один шаг. И тем не менее он считал, что ему повезло. Попади он в камеру, где окно выходит на север, эксперимент не удался бы. Угол падения тени, пересекающей тюремный двор и перемещающейся под вечер на верхушки сторожевых вышек, дал бы ему слишком мало пищи для размышлений и догадок.

Результаты расчетов во всех случаях должны иметь вид визуально воспринимаемых знаков. Это поможет впоследствии создать оптический прибор. Необходимо, и это он понимал, найти некий подсознательный измеритель времени, то есть независимо действующий психологический механизм, регулируемый, скажем, ритмом человеческого пульса или дыхания. Ньюмен пытался с помощью сложных упражнений развить в себе ощущение движения времени, но с досадой ловил себя лишь на одних ошибках, и их, увы, было немало. Шансы на выработку условного рефлекса на время были ничтожны. А пока он лишь понимал, что если не обретет возможность в любой момент узнавать время, то просто сойдет с ума.

Одержимость этой идеей уже дорого ему обошлась - он обвиняется в убийстве. А ведь началось все с безобидного любопытства мальчишки.

Ребенком, любознательный, как все дети, он как-то обратил внимание на одинаковые белые диски, сохранившиеся кое-где на древних башнях города. По окружности они все имели двенадцать четко обозначенных интервалов. Кое-где в опустевших кварталах с полуразрушенными домами, над лавчонками, некогда торговавшими дешевой бижутерией, тоже висели такие диски, проржавевшие и покореженные.

- Это просто вывески, - объяснила ему мать. - Они ничего не означают, как изображения звезд или колец.

"Дурацкие украшения", - подумал тогда он. Однажды в магазине старой мебели, куда они с матерью забрели, они увидели часы со стрелками. Они лежали в ящике вместе со старыми утюгами и прочим хламом.

- Одиннадцать, двенадцать… что означают эти цифры? - поинтересовался он.

Но мать поспешно увела его из магазина, дав себе зарок никогда больше не заходить в эти кварталы. Полиция Времени повсюду имеет своих агентов и бдительно следит за любыми проступками граждан.

- Они ничего не означают, ничего? - резко одернула она сына. - Все это давно ушло в прошлое. - А про себя попыталась вспомнить, что означают цифры пять и двенадцать. Без пяти двенадцать!

Время текло неторопливо, иногда как бы останавливаясь. Семья их жила в обветшалом доме в безликом хаотично застроенном пригороде, где, казалось, всегда был полдень. Иногда Конрад ходил в школу, но до десяти лет он вместе с матерью больше простаивал в длинных очередях у закрытых дверей продуктовых лавок. По вечерам он играл с соседскими мальчишками на заросшем сорняками железнодорожном полотне у заброшенной станции, где они гоняли по рельсам самодельную платформу, или же забирались в пустующие дома и устраивали там наблюдательные пункты.

Он не торопился взрослеть. Мир взрослых был непонятен и скучен. Когда умерла мать, он днями просиживал на чердаке, где рылся в сундуках с ее старыми вещами, платьями, нелепыми шляпками и побрякушками, пытаясь как можно дольше удержать в памяти ее живой образ.

На дне шкатулки, где она хранила свои украшения, он нашел плоский, в золотой оправе, овальный предмет на тонком ремешке. На нем не было стрелок, но сохранились цифры, их было двенадцать. Заинтересованный, он надел часы на руку. Отец, увидев их за обедом, поперхнулся супом.

- О Боже, Конрад! Откуда это у тебя?

- Нашел в маминой шкатулке. Можно мне оставить это у себя?

- Нет, Конрад, отдай мне. Прости, сын, - добавил он и задумался. - Тeбe сейчас четырнадцать. Через два года, когда тебе будет шестнадцать, я, пожалуй, все тебе объясню.

Эта не первая попытка отца уйти от разговора на интересовавшие сына темы лишь обострила любопытство Конрада. Он не стал ждать обещанного отцовского объяснения, а легко и просто получил его у старших товарищей по играм. Но, увы, в том, что они рассказывали, не было ничего увлекательного и таинственного.

- И это все? - недоумевающе переспрашивал он. - Не понимаю. Столько шума из-за часов? Почему тогда не запретили календаря?

Подозревая, что за всем этим кроется нечто большее, он бродил по улицам и внимательно присматривался к уцелевшим часам, пытаясь проникнуть в их секрет. У большинства часов циферблаты были изрядно помяты и изуродованы, стрелки сорваны, вместо цифр проржавевшие дыры. Случайно уцелевшие в разных концах города, над магазинами, банками и общественными зданиями, они теперь не выполняли никакой разумной функции. Разумеется, когда-то их циферблаты с аккуратными делениями показывали время, но не поэтому же ohи были запрещены. Ведь приборы, измеряющие время, продолжали существовать там, где они были необходимы: дома, на кухне, на промышленном предприятии или в больнице. У отца на ночном столике стоял самый обыкновенный черный ящик, работающий на батарейках. Время от времени его пронзительный свисток напоминал о том, что пора завтракать, или же будил отца, когда тот не просыпался вовремя. Это был всего лишь счетчик времени, пользы от него, в сущности, не было никакой, ибо практически он был носителем ненужной информации. Какой прок в том, что вы вдруг узнаете, что сейчас 15:30, если вы ничего не планировали, ничем не занимались, ничего не собирались начинать или заканчивать?

Стараясь, чтобы его вопросы казались случайными и вполне безобидными, Конрад сам провел своеобразный опрос, показавший, что люди в возрасте до пятидесяти, в сущности, ничего не знают о своей истории, а старики порядком ее позабыли. Он также понял, что чем меньше образован человек, тем охотнее он вступает в разговор. Это свидетельствовало о том, что люди физического труда, средние слои трудового люда не принимали участия в последней революции и, следовательно, не страдали от комплекса вины, заставлявшего многих стремиться во что бы то ни стало поскорее забыть свое прошлое. Старый Кричтон, слесарь-водопроводчик, живший в подвале, охотно беседовал с ним и был откровенен без всяких наводящих вопросов. Но все, о чем он рассказывал, не вносило ясности в интересовавшую Конрада проблему.

- О, в те времена их было сколько угодно, миллионы. Они назывались часами и были у каждого. Их носили на запястье и заводили каждый день.

- А для чего они были вам нужны, мистер Кричтон? - спрашивал Конрад.

- Да так. Чтобы смотреть на них. Посмотришь и видишь, что уже час, а то и два пополудни. Или смотришь утром - уже половина восьмого и пора на работу.

- А сейчас вы без всяких часов после завтрака идете на работу. А проспать вам не дает ваш счетчик-автомат.

Кричтон покачал головой.

- Не знаю, как тебе объяснить, паренек. Лучше спроси отца.

Но от Ньюмена-старшего он так и не получил вразумительного ответа. Обещанный разговор отца с сыном, когда тому исполнилось шестнадцать, не состоялся. Когда Конрад был слишком настойчив в своих расспросах, мистер Ньюмен, устав от собственных уверток и недомолвок, резко прекращал разговор:

- Перестань думать об этом, сын, слышишь? Это до добра не доведет ни тебя, ни всех нас.

Стэйси, молодой учитель английского языка, человек с несколько испорченным чувством юмора, любил шокировать своих учеников раскованными высказываниями по вопросам брака или экономического состояния страны. Конрад однажды в сочинении создал образ общества, жизнь которого была подчинена сложнейшим, рассчитанным по минутам ритуалам наблюдения за течением времени.

Однако Стэйси не принял вызов. С невозмутимым видом он поставил ему за сочинение четыре с плюсом, когда увидел, как ребята шепотом допытываются у Конрада, откуда он взял эту бредовую идею. Вначале Конрад решил дать задний ход, но потом вдруг встал и в лоб задал учителю вопрос, в котором, по его мнению, и таилась разгадка.

- Почему у нас запрещены часы?

- Разве у нас есть такой закон? - спросил Стэйси, перекидывая мелок из одной ладони в другую.

Конрад утвердительно кивнул.

- В полицейском участке висит объявление. В нем обещана награда в сто фунтов стерлингов каждому, кто принесет в участок часы, любые, от напольных до наручных. Я сам читал вчера это объявление. Сержант сказал мне, что закон о запрете продолжает действовать.

Стэйси насмешливо вскинул брови.

- Собираешься стать миллионером, Ньюмен?

Конрад игнорировал вопрос учителя.

- Закон запрещает хранить оружие, это понятно, из него можно убить человека. А чем опасны часы?

- Разве не понятно? Можно проверить, сколько человек тратит времени на ту или иную работу.

- Ну и что из этого?

- А может, тебе захочется, чтобы он работал побыстрее?

Продолжение следует